Собрание сочинений в четырех томах. Том второй. Лирика, повести в стихах, сатира, пьесы - Маршак Самуил Яковлевич. Страница 25
О Лавале и его печали
Пьер Лаваль высказал в печати свою скорбь по поводу начавшегося освобождения Франции.
Они вдвоем смотрели вдаль
Из-за бетонных стен.
«Стреляют!» — вымолвил Лаваль.
«Палят!» — сказал Петэн.
«Беда!» — подумал Пьер Лаваль
И впал в глубокую печаль.
Он, как премьер и как француз,
Не может не грустить:
Его страну от рабских уз
Хотят освободить.
Глядит сквозь щелку Пьер Лаваль,
И грустью он объят.
Он понимает, что едва ль
Грехи ему простят.
Что продал недругам давно
Он совесть и страну,
И вместе с ними суждено
Ему идти ко дну!
Безработные палачи
…Не для торжественных речей,
Не для банкетов светских
Собралась шайка палачей,
Гаулейтеров немецких.
Один-единственный вопрос
Интересует их всерьез,
А суть вопроса вкратце:
Куда им всем деваться?
Они, гаулейтеры, вчера
От Минска до Версаля
И от Ламанша до Днепра
Европой управляли.
Теперь у них переполох,
Им тесно в душной банке.
Сидит в котле гаулейтер Кох,
В котле — гаулейтер Ганке.
Иных уж нет, а те — в пути,
Готовятся к отлету…
Но где бездомному найти
Гестаповцу работу?
Кули таскать? Рубить дрова?
За это платят скудно.
Притом дрова — не голова.
Рубить их очень трудно!
Лудить, паять, кроить, дубить
Труднее, чем дубасить.
Носить трудней, чем доносить,
И легче красть, чем красить.
Так что же делать? Вот вопрос.
Ответа ждет гаулейтер.
Но, хвост поджав, как битый пес,
Дрожит и сам ефрейтор.
Разговор ефрейтора с генеральским мундиром
Прощай, мой мундир, мой надежный слуга.
Приходит минута разлуки.
Навеки прощай!.. Уж не ступит нога
В мои генеральские брюки!
С тобой покорить я надеялся мир,
Мечтал о добыче и славе.
С тобою в Париж я вступил, мой мундир,
В тебе гарцевал по Варшаве.
В тебе я когда-то всходил на Парнас
С веселой подвыпившей свитой.
В тебе я летал по Европе не раз
От фьордов норвежских до Крита.
Осталась прореха в твоем рукаве,
Прореха огромная — сзади
На память о тщетном стремленье к Москве,
О том, что стряслось в Сталинграде…
Вот эти заплаты оставил Донбасс.
Карелия… Крым… Украина…
Вот Венгрия, Польша… А эти сейчас
Нашиты вблизи от Берлина.
Теперь ты скучаешь в грязи и в пыли,
Лишившись подкладки атласной,
И тихо дрожишь, услыхав невдали
Орудия Армии Красной.
С тобою дождались мы черного дня.
Свой век доживем мы в разлуке.
И скоро повесят тебя и меня
Суровые, твердые руки.
Меня до костей пробирает озноб, —
Так сильно грохочут орудья.
Тебя бы — в мой гроб, а меня — в гардероб!
Да только найдут меня судьи…
Давно уложил я тебя в чемодан,
Мечтая лететь в Аргентину.
Увы, далеко от меня океан,
А фронт подступает к Берлину!
Прощай, мой мундир, мой надежный слуга.
Приходит минута разлуки.
Навеки прощай!. Уж не ступит нога
В мои генеральские брюки…
1944
Берлинская эпиграмма
«Год восемнадцатый не повторится ныне!» —
Кричат со стен слова фашистских лидеров.
А сверху надпись мелом: «Я в Берлине».
И подпись выразительная: «Сидоров».
Последняя линия защиты
Фашистских армий оборона
Была у Волги и у Дона.
Потом прошла по Белоруссии,
Затем была в Восточной Пруссии.
А передвинулась сюда —
В зал Нюрнбергского суда.
Сидят в траншее адвокаты,
Сжимая перья-автоматы.
Но им не вычеркнуть пером,
Что вырублено топором.
И нет на свете красноречья
Краснее крови человечьей.
Ноябрь, 1945 г.
Роковая ошибка ефрейтора
На площади в Германии
Хвалился он заранее:
«Со мною во главе
Берлинские дивизии,
Штеттинские дивизии,
Бригады Бранденбургские,
Полки Мариенбургские
Пройдут по всей Москве!»
Ответ на предсказание
Последовал один:
Нет Гитлера в Германии,
Освобожден Берлин!
И вот на всенародном
Советском торжестве
Дивизии Берлинские,
Тильзитские, Штеттинские,
Бригады Бранденбургские
Полки Мариенбургские
Проходят по Москве…
Но это — наши воины.
Их чествует страна.
За подвиг им присвоены
Такие имена!