Воин из Киригуа - Кинжалов Ростислав Васильевич. Страница 26

Приближался заключительный и самый важный момент церемонии. Все зрители вытянули шеи, чтобы лучше разглядеть происходящее. Жрецы подбросили в жаровни новые горсти курений — густые извилистые струи черного жирного дыма потянулись вверх.

Вибрирующий голос певца зазвенел над площадью. Мелодия была простой — несколько звуков вверх и возвращение к нижней ноте, но медленный вначале темп песнопения постепенно убыстрялся. Вступил хор, могучими вздохами поддерживая ускоряющийся ритм.

Перед стелой снова появился правитель. На этот раз он был весь увешан драгоценностями, солнечные лучи, попадая на них, ослепительно сверкали. Темные потеки засохшей крови на груди и руках еще более подчеркивали белизну перламутровых дисков в ожерелье и браслетах.

Широко раскинув в стороны руки, владыка Тикаля завертелся волчком, повинуясь звукам музыки и все убыстряя движение. Разлетелись кецалевые перья на высоком головном уборе, плыли поднявшиеся вверх концы набедренной повязки.

Все быстрее и быстрее становился темп, все быстрее и быстрее вертелась перед стелой одинокая фигура. Правитель начал уставать, пот струйками полз по лицу, смывая краску, уставшие легкие шумно втягивали воздух…

— Все старания бесполезны! Он не доживет до конца следующего двадцатилетия! — пробурчал Ах-Печ на ухо Ах-Меш-Куку.

— Все в руках богов! — как всегда тихим голосом отвечал тот.

Резкий вскрик флейт, вопль труб и глухой гул барабанов возвестили о конце священного танца. Правитель застыл неподвижно; в руках у него уже была эмблема верховной власти — доска с изображением двухголового дракона. Позади этой живой статуи бесшумно упала циновка, скрывавшая стелу. Все присутствовавшие склонились в глубоком поклоне. В этот момент повелитель как бы снова восходил на престол Тикаля, получая от богов право на новое двадцатилетие царствования.

На рельефе, блестевшем свежими яркими красками, Хун-Ахау увидел портрет правителя. Юноша теперь понял, что поза человека, стоявшего перед стелой, сознательно повторяла изображение на скульптуре. Тот же поворот головы вправо, расставленные так же ноги, те же украшения и знаки достоинства. Но отец царевны был значительно старше, чем изображенный. И когда они были рядом, это особенно бросалось в глаза.

Строго соблюдая ранги, придворные подходили к царю с поздравлениями. Он уже сменил позу на более свободную, но напряжение и усталость еще явственно проступали на его лице. Он равнодушно выслушивал цветистые выражения преданности, радости и счастья, которые щедро лились из уст поздравлявших. Только один раз его глаза блеснули неожиданным теплом — когда к нему приблизилась Эк-Лоль. Но и ей правитель не сказал ни одного слова; может быть, потому что кругом было слишком много чужих ушей.

Когда поздравления закончились и повелитель отбыл, собравшиеся начали быстро расходиться. Придворные спешили домой, чтобы обмыться и переменить одежды — вечером во дворце должен был состояться пир. Простой люд торопился к ужину и сну — завтра будет снова работа!

Царевне подали носилки, хотя до дворца было недалеко. Хун-Ахау шел сбоку, медленно помахивая опахалом. Он уже предвкушал отдых — даже ему, молодому и сильному, неподвижное стояние целый день под солнцем далось с трудом. Но он не знал, что вскоре ему предстояло показать всю свою быстроту и ловкость.

Сойдя с носилок перед дворцом, Эк-Лоль приказала:

— Хун, иди со мной, ты мне нужен!

Сунув опахало в руки подоспевшего Цуля, юноша поспешил вслед за царевной.

Они прошли галереей нижнего этажа, поднялись на второй. Эк-Лоль шла быстро, как бы стремясь скорее достигнуть своих покоев. Внутри здания было сумрачней и прохладней. Почти никого не встречалось: вся жизнь сегодня была сосредоточена в другом крыле дворца.

Царевна вошла в первую комнату своей половины; Хун-Ахау задержался на пороге. Заходящее солнце заливало через проем галереи гладкий белый пол красноватым ровным светом. И вдруг юноша увидел, как из угла по этому алому полу к ноге девушки стремительно и бесшумно метнулась длинная серая лента. Хун-Ахау рванулся вперед, схватил змею за хвост и резким взмахом размозжил ей голову о стену.

Увидев тень юноши перед собой, Эк-Лоль обернулась.

— Что ты делаешь? — гневно спросила она, и в этот момент ее взгляд упал на змею.

— Она бросилась на тебя, владычица, — тихо произнес опахалоносец.

Лицо царевны побелело — только сейчас она вспомнила мимолетное холодное прикосновение к ее ноге.

— Канти!* — с трудом произнесла она. — Хун, ты спас мне жизнь! Но как змея попала сюда?

Темная краска поползла по ее лицу, захватила лоб, спустилась на шею, глаза вспыхнули. Царевна порывисто приблизилась к юноше, схватила его за руку.

— Смотри, никому об этом ни слова! Слышишь, никому!

Хун-Ахау покорно опустил голову.

— А теперь принеси мне теплой воды, — сказала уже обычным голосом Эк-Лоль. — Я не забуду твоей преданности!

В комнату вошла Иш-Кук.

— Кто-нибудь входил сюда, пока я отсутствовала? — спросила царевна девушку.

— Никто, владычица! — испуганно отозвалась служанка.

— Хорошо! Приготовь мне зеленое платье. Хун, ты можешь идти!

Юноша торопливо вышел.

Глава двенадцатая

ГОРЬКИЕ ЦВЕТЫ ЭДЕЛЕНА

После праздника двадцатилетия прошло несколько дней. Постепенно Хун-Ахау начал разбираться в сложной жизни гигантского человеческого улья, называвшегося ним-хаа — дворцом. Он стал уже различать его постоянных посетителей, мог сказать, кто из них бывает на утреннем приеме у правителя, кто состоит в свите царевича-наследника. Он узнал имя убийцы-горбуна, Ах-Каока, оказавшегося помощником верховного жреца. Один раз Хун-Ахау увидел в дальнем конце двора Экоамака, спешившего впереди нагруженных чем-то рабов. К царевне его больше не вызывали; Эк-Лоль как будто снова забыла о его существовании.

Но однажды после ужина Цуль сказал юноше, что сегодня вечером ему предстоит опять сопровождать царевну. Напрасно Хун-Ахау ожидал, что ему снова дадут копье; не увидел он и управляющего. Когда он и Цуль вышли во двор, то первое, что бросилось в глаза юноше, были легкие, будничные носилки юной владычицы на руках двух рабов. Цуль на этот раз был без факела, потому что наступило полнолуние, и луна уже поднималась. Скоро спустилась и царевна в сопровождении Иш-Кук и олененка. Он никак не хотел расставаться со своей хозяйкой, и пришлось вызвать Чуль, чтобы она увела его, упирающегося и недовольного. В первый раз Хун-Ахау, а не управляющий помог Эк-Лоль усесться в носилки. Когда он приподнял свою легкую ношу, сердце у него усиленно забилось, а девушка ласково на него посмотрела.

Иш-Кук, очевидно знавшая, куда они отправляются, пошла впереди, указывая дорогу. За ней быстрым, но ровным шагом двигались рабы с носилками, а Хун-Ахау и Цуль замыкали шествие.

Было около полуночи. Весь неизмеримый Тикаль, раскинувшийся на огромном пространстве, спал. В мертвой тишине даже легкое шлепанье босых ног носильщиков по цементу дороги казалось громким и необычным. Ветра не было. Холодноватый прозрачный свет луны заливал город. Громадные угольно-черные тени от зданий пересекали белую дорогу, причудливо ломались на стенах противоположных построек. По временам бесшумно проносились летучие мыши.