Воин из Киригуа - Кинжалов Ростислав Васильевич. Страница 33

И довольный своей шуткой, Ах-Печ, захохотав, удалился с той быстротой, какую только позволяла ему толщина и сознание собственного величия.

Горбун долго стоял неподвижно. Потом, швырнув ожерелье на землю, он обвел взглядом мерцавшие внизу огоньки и воскликнул:

— Чуют! Все уже чувствуют, что приближается решительный день. И как всем сразу понадобился Ах-Каок! Ох, если бы я знал месяц тому назад, что узнал только сегодня! Но время не ждет, я сказал Абишу, что у того идет горлом кровь, и завтра это станет известно всему Тикалю. Представляю, что скажет верховный жрец, когда у него самого спросят об этом. Нет, отступать нельзя, надо кончать сейчас же!

Он бесшумно растворился в темноте и отсутствовал довольно долго. Когда Ах-Каок уселся снова на ступеньку храма, стало слышно его хриплое усталое дыхание, как будто он только что бегом поднялся на гору. Отдышавшись, горбун нашел на земле брошенное им ожерелье, надел его на шею и снова застыл неподвижно. Из ущелья потянул прохладный ночной ветерок. Медленно шло время. Но вот во дворце верховного жреца один за другим засверкали все новые и новые огоньки, побежали в разные стороны проснувшиеся рабы, выкликая имя Ах-Каока.

Когда один из них наткнулся на горбуна, тот сосредоточенно глядел вдаль. Наклонившись к его уху, раб шепнул три слова, и жрец медленно поднялся и пошел ко дворцу.

Через несколько минут с вершины одной из пирамид раздался низкий и торжественный голос Ах-Каока:

— Прими, владыка смерти, только что отлетевшую душу великого жреца! Прими ее достойно!

Глава шестнадцатая

ПОХОРОНЫ ВЕРХОВНОГО ЖРЕЦА

День погребения верховного жреца надолго запомнился всем жителям Тикаля.

Десять суток непрерывно, днем, ночью, при свете факелов, шла неустанная работа, чтобы приготовить почившему достойную усыпальницу.

Повелитель Тикаля — по просьбе любимой дочери — приказал похоронить верховного жреца в храме, посвященном великой воительнице Покоб-Иш-Балам.

Десятки рабов, сняв плиты пола в святилище, терзали могучее тело пирамиды, вырубая в толще ее склеп и лестницу в него. Скульпторы с покрасневшими от бессонницы и воспаленными от известковой пыли глазами спешно заканчивали рельефы, на которых покойный жрец приносил жертвы богам, отдыхал в тени священного дерева, подпирающего вселенную, и даже беседовал с мудрым Ах-Кин-Маи, его далеким предшественником.

По величественной наружной лестнице, бесконечными маршами уходящей ввысь, сновали рабы-носильщики, вынося в корзинах строительный мусор.

А в это время сонм жрецов под предводительством Ах-Каока, избранного преемником покойного, — ахау-ах-камха Кантуль, явившись в совет жрецов, добился его избрания, — возносил божествам горячие молитвы, чтобы помочь усопшему в его трудной и далекой дороге.

Наконец все приготовления были окончены, склеп завершен, рельефы укреплены на его стенах, внесены и расставлены богатые сосуды с пищей и питьем, приготовлены кучи известки и щебня, чтобы навсегда замуровать вход в гробницу после похорон.

Ранним утром торжественная процессия выступила из дворца покойного. Впереди на носилках несли труп; жители Тикаля, плотной толпой стоявшие на пути процессии, перешептывались, что у покойника вид, как у удушенного. За носилками в пышном одеянии верховного жреца шествовал Ах-Каок, окруженный своими новыми подчиненными. После жрецов выступали представители знатнейших родов великого города: как всегда спесивый Ах-Печ; опечаленный Ах-Меш-Кук, в свите которого виднелся прислушивавшийся ко всем разговорам Абиш; гордый након, окруженный прославленными воинами, и другие.

Большая толпа плакальщиц молча — днем громко оплакивать усопших обычаем воспрещалось — рвали волосы и царапали ногтями и колючками в знак безмерной горести щеки и мочки ушей. За ними в большой толпе рабов и прислужников верховного жреца шли украшенные цветами два юноши и девушка-рабыня. Их должны были замуровать заживо в преддверии склепа в качестве стражей гробницы. Лица юношей были спокойны, и только девушка время от времени бросала отчаянные взгляды в толпу, как будто надеясь увидеть там своего избавителя.

Погребальное шествие двигалось очень медленно, и прошло немало времени, пока оно достигло своей цели — пирамиды Покоб-Иш-Балам. Перед лестницей с правой стороны уже находился наследный царевич Кантуль, окруженный многочисленной свитой; на его лице играла усмешка, которую он и не пытался скрывать. Его приближенные, чувствуя настроение своего повелителя, весело переговаривались между собой. С левой стороны стояла Эк-Лоль; ее сопровождало значительно меньшее число людей. Лицо царевны было печально; неожиданная потеря одного из немногих ее приверженцев, неоднократно рассказывавшего о великой правительнице прошлого и заронившего в ее душу мысль последовать ее примеру, сильно огорчила девушку. Она чувствовала себя в это утро особенно одинокой. Сейчас около девушки не было никого, на кого она могла бы положиться. На какой-то неуловимый момент у Эк-Лоль вспыхнуло сожаление, что рядом с ней нет Хун-Ахау, но приближающаяся процессия отвлекла ее мысли.

Перед подъемом шествие перестроилось. После носилок и Ах-Каока на ступени лестницы вступил ахау-ах-камха Кантуль со своей свитой, за ними — царевна, а за ней последовали представители знатных родов. Ах-Печ, гневно фыркнув, протолкался к Ах-Меш-Куку и что-то шепнул ему на ухо; как и всегда сдержанный, Ах-Меш-Кук степенно наклонил голову. И только натренированное ухо Абиша сумело уловить два слова раздраженного толстяка: «детеныши» и «недолго».

Медленно-медленно поднималась печальная процессия по ступенькам. Пение жрецов становилось все более печальным и пронзительным. Им вторил крепчавший на высоте ветер. А внизу, у подножия пирамиды, выстраивались все новые и новые толпы людей, задиравших головы, чтобы не прозевать времени, когда шествие покажется на вершине пирамиды, перед тем как войти в святилище. Носилки с телом уже были близки к верхней площадке, а плакальщицы и рабы, предназначенные к жертве, только вступили на начальные ступеньки лестницы.

Стоявший в толпе старый земледелец Вукуб-Тихаш, два дня добиравшийся до столицы, чтобы посмотреть на редкостное зрелище, шепнул своему соседу:

— А им всем будет трудно разместиться на площадке перед храмом. Уж больно много народу собралось. И перья на украшениях они себе пообломают — такая там будет давка!

И через секунду добавил мечтательно:

— Вот было бы хорошо, если бы вдруг вся пирамида рухнула!

— Это зачем же? — сердито спросил его сосед.

— Сразу бы не стало никого, кому надо платить налоги и сборы. — И Вукуб-Тихаш залился тихим дребезжащим смехом.

На верхней площадке пирамиды действительно было не так уж много места. Поэтому большая часть процессии — все члены совета — так и осталась стоять на ступенях лестницы. Люди расположились так, что посередине оставался узкий проход, чтобы пропустить в нужный момент каменщиков и предназначенных к жертве, ждавших внизу у подножия. Перед входом в святилище носилки с телом были опущены на плиты, перед ними встал Ах-Каок и группа избранных жрецов, державших в руках нефритовую маску, ожерелья и другие предметы для украшения покойного. Кругом них столпились представители знати и остальные жрецы. По сторонам верховного жреца стояли Эк-Лоль и Кантуль.

Когда на площадке воцарилось относительное спокойствие, горбун, стоявший с низко опущенной головой, поднял ее и пристально посмотрел на мертвеца. Жрецы перестали петь.

— Иди с миром в область владыки мертвых, о верховный жрец, великий Ах-Кин-Маи, — громким голосом торжественно произнес Ах-Каок и сделал нарочитую паузу.