Большая игра - Гулев Димитр. Страница 29

— Делаю, что хочу! И думаю, о чем хочу! — продолжал Чавдар так же зло.

— Не кричи! — отшатнулась мать. — Отца разбудишь.

— Пусть проснется! Хоть раз проснется, когда мы все дома. И послушает. И полюбуется, — ответил Чавдар.

— Чем полюбуется?

— Семейной идиллией.

— Не забывай, что ты живешь за его счет. На всем готовом, — выдохнула мать.

— И что ж теперь? Кланяться вам? — продолжал Чавдар. — Руки целовать?

Паскал переводил взгляд с брата на мать, в душе умоляя их прекратить перепалку. Но они уже не могли сдержаться.

— Выйди, Паскал! — резко сказала мать. — Не слушай! Нечего смотреть на эту семейную идиллию.

Паскал вскочил.

— Сиди, — Чавдар надавил рукой Паскалу на плечо. — Пусть все слышит.

Паскал снова опустился на стул.

— Сто раз тебе говорила! Как можно ударить человека по голове! — продолжала мать уже более мирно.

— Да не ударил я его, — смягчился Чавдар.

— Воспитываешь, значит.

— Кому-то надо его воспитывать, — добавил Чавдар еще тише. Вспышка ярости затухала.

Некоторое время мать устало молчала. Гневные огоньки в глазах потускнели, погасли, она вся вдруг обмякла, сжалась.

— А я вообразила, что вы говорите о родительском собрании! — вздохнула она.

— На которое должен идти я, — иронически усмехнулся Чавдар.

— Ты же знаешь, отец в это время занят.

— Занят, конечно, — все так же насмешливо продолжал Чавдар. — Остается и мне устроиться официантом, ты этого хочешь?! — Слово «официант» он произнес подчеркнуто иронически. — В какой-нибудь гранд-отель или, еще лучше, модерновый ресторан! Сам выбритый, костюмчик наглаженный… Загляденье! Опять же чаевые! А может, барменом? Каждый месяц пять сотенных.

Несколько раз Чавдар сделал такой жест, словно кладет деньги в левый кармашек рубашки.

— Насчет отца мог бы и воздержаться, — сказала мать. — Растил вас, поил и кормил…

— Меня армия растила, поила и кормила.

— О Паскале он заботился.

— Заботился, — опять озлобился Чавдар. — Что же ты не спросишь своего сына, откуда у него новые ботинки?

— Чаво! — сжался Паскал.

Брат выдает его? И это после того, как Паскал отдал ему все деньги?

— Какие ботинки? — удивилась мать.

Чавдар выскочил из кухни и через минуту вернулся с ботинками в руках.

— Эти, — швырнул Чавдар ботинки на чистый стол.

Мать взяла ботинки в руки, долго разглядывала.

— Откуда они? — спросила она ледяным голосом, который показался братьям гораздо страшнее всякого крика.

— Подарили. — Паскал по привычке скосил глаза.

— Не коси!

— Один товарищ подарил, я тебе про него говорил. С его сестрой Здравкой мы сидим за одной партой, — заморгал Паскал. — Их бабушка мне подарила, бабушка Здравка Бочева. «Так, — говорит, — и скажи матери: от бабушки Здравки Бочевой. И от Крума».

Паскал ждал, что мать не дослушает, потребует сейчас же вернуть ботинки, но она не сказала ни слова.

Спустя годы, стоило Паскалу вспомнить о семейных ссорах, ему виделось лицо матери, с которого в тот миг разом исчезли всякие следы недавнего гнева и настороженности. Бледность покрыла ее щеки. Нос заострился. Худенький подбородок дрожал. А в паутинке морщинок у глаз и в опущенных книзу уголках губ было разлито безысходное отчаяние.

— Мама, — испугался Паскал.

У Чавдара от волнения перехватило дыхание.

Мать долго молчала. Уставилась невидящими глазами на высившуюся рядом стену соседнего дома. Сухие глаза ее горели огнем невысказанной боли. И когда она наконец заговорила, голос ее прерывался.

— Не могу, — выдохнула она. — Так хотелось пойти на это родительское собрание… Не ходила с тех пор, как Паскал поступил в школу… Думала, тут я выросла, в этой школе училась… Думала, полегчает мне тут и я смогу… — А глаза матери горели все тем же сухим огнем.

В доме стояла тишина, мертвая тишина, но что-то, почувствовал Паскал, случилось, в них самих случилось, будто что-то растворяется и медленно уходит, как вина, которую долго носишь в себе и в которой наконец признаешься.

Паскал попробовал посмотреть на кончик носа обоими глазами. В глазах зарябило.

Чавдар стоял, опустив голову. Кивнул брату.

Они молча вышли из кухни.

— Возьми список, — попросил Чавдар, встретив недоумевающий взгляд братишки, — список сдавших «членские взносы».

Паскал бесшумно прошел в комнату и тут же выскочил с обыкновенной тетрадкой в десять листов, свернутой в трубочку.

Чавдар взял ее. Перелистал. Взглянул на брата исподлобья, но промолчал.

Только на улице Паскал понял, что даже не знает, куда они идут. Он спокойно следовал за своим сильным, чисто выбритым братом, но почему тот вдруг потребовал тетрадку с фамилиями чавдарцев, у чьих бабушек и дедушек Паскал собирал «членские взносы»? Вообще-то все это забавная история, надо как-нибудь рассказать ее Круму и ребятам, вот смеху-то будет! Не без риска, конечно! Какая-нибудь бабка могла и с лестницы спустить, но, с другой стороны, опасность обостряет сообразительность, распаляет воображение! И не прав Чаво со своими намеками насчет те-ве-ка: из-за восьми левов и сорока двух стотинок никого не отправляют в трудовую воспитательную колонию. Вот из-за принципа — это да, могут. Как осудили их мать… Не столько из-за растраченной суммы, сколько из принципа! Все-таки не совсем понятно с этим приговором, но когда-нибудь он спросит Чавдара…

— Чаво!

Брат обхватил худенькие плечи Паскала сильной рукой.

— Мы с тобой невезучие, Чаво.

Паскал попробовал снова посмотреть на кончик носа, и в глазах опять зарябило. Почувствовал: брат прижал его к себе.

— Начинай работать, Чаво, — проговорил Паскал. — Только чтоб это была настоящая работа.

Хотел сказать: «Не официантом, как отец, и не барменом».

Но понимал: не следует заводить разговор об этом сейчас, когда оба почувствовали, как обдало их из сухих глаз матери горячей волной стыда.

— Чтобы попотеть на работе как следует, — с воодушевлением добавил Паскал. — И денег много заработать, но честно.

Чавдар молчал.

Братья дошли до угла, за которым начинался пустырь, и впереди показалась узкая дорожка, бегущая по горбатому мостику.

Пустынно было в этот час и на пустыре, и на холмике, и на площадке.

На балконе Иванчо сушился синий костюм.

— Чаво! — вдруг вспомнил Паскал. — Что значит сознание? Бабушка Крума и Здравки часто говорит: «В народном сознании…» От знания происходит? Много знания — это одно сознание? Большое общее сознание всех?

— Сделаю из тебя человека, — похлопал его по плечу Чавдар.

— Ну, ты силен, — задумчиво произнес Паскал. — А оттуда, — он показал на мостик, — мы нападем на вас, когда будете возвращаться в один прекрасный вечер с Ангелиной! Специальными бомбами забросаем! И все! Ни вперед вам, ни назад!

— С какой Ангелиной? — остановился как вкопанный Чавдар, едва не выронив из-под мышки свернутую трубочкой тетрадку.

— С Линой, — пояснил Паскал. — Старшей сестрой Андро.

— Ну и что? — удивился Чавдар. — Кто на нас нападет? С какими бомбами?

— Мы! — выпятил грудь Паскал. — Крум. И другие…

— Это твоей Здравки брат?

— Она не моя. Мы только сидим за одной партой.

— А-а, та самая, для которой ты делал свой «Стоп».

Паскал искоса взглянул на брата: догадливый!

Они дошли до проспекта, впереди вихрем неслась, гудела, изрыгала запах бензина автомобильная лавина.

— Отправляйся домой, — сказал Чавдар.

— А ты? — испугался Паскал, решив, что брат собирается идти с тетрадкой в школу. — Не выкинешь опять какой-нибудь номер?

— Будь спокоен, — засмеялся Чавдар. — Возвращайся домой. И веди себя хорошо.

— Чаво! — крикнул Паскал, стараясь перекричать рев моторов. — А завтра, когда ты пойдешь на родительское собрание, я встречу Лину, не беспокойся! Я знаю, где ее школа.

— Зачем? — Брат посмотрел светлыми, подобревшими глазами. — Чтобы на нее никто не напал?