Встреча с неведомым(изд.1969) - Мухина-Петринская Валентина Михайловна. Страница 59

После обеда меня уложили на диван, стол убрали и начались танцы, Конечно, первым делом, твист. Они и Лизу научили. Она отплясывала по очереди со всеми ребятами. Женя «твистовал» с Валей Герасимовой, да так, что все бросили танцевать и смотрели, смеясь, на двух директоров. Поскольку женщин явно не хватало, танцевали и без оных — друг с другом.

В общем, было как будто весело и дружно. И все же у меня создалось впечатление, что это все камуфляж. Искусственное примирение между коллективом и директором, чтоб создать видимость истинного праздника. Им всем давно требовалось отдохнуть и повеселиться. При Ангелине Ефимовне каждый день немного танцевали, пели под гитару, а иногда веселились напропалую. Она сама, хоть ей под пятьдесят, очень веселая. А Женя сухой и холодный. Прежде он не был таким.

Вечером, уже лежа в постели, я спросил у Марка:

— Почему не любят Казакова?

— Я тоже думал об этом. Почему? Истинным директором здесь является Валентина Владимировна. Только благодаря ей и сохраняется видимость благополучия. Она — буфер между коллективом и директором. А почему его не любят, ответ прост: несимпатичный он человек. Талантливый, но эгоцентричный, умный, но холодный. Нет в нем душевного тепла, что особенно ценится в условиях зимовки. Можно ли о нем сказать, что он карьерист? Не знаю… Честолюбив, конечно. Знаешь, что мне лично в нем не нравится?

— Что? — заинтересованный, я быстро приподнялся на локте. О, как закололо в боку!

— Осторожнее! Лежи спокойно. Он не борется с тем, что презирает. Ты заметил, плохое в жизни всегда почему-то и неумное. А Евгений Михайлович очень умен и не борется он по принципу: дуракам не закажешь. То, что я ненавижу всем существом, с чем буду бороться, пока жив, он лишь презирает. Думаешь, он не встречал в науке таких людей?

— Подожди, Марк, я еще смутно, но начинаю понимать. Но где факты?

— Факты на поверхности. Они не скрыты — вот, гляди! Казаков будет защищать докторскую. Кроме снисходительной иронии, эта тема в нем ничего не вызывает, но он защитит ее блестяще (вот увидишь!) и получит звание доктора наук. Я ведь не ученый, а всего лишь пилот.

Видимо, эта тема апробирована. Выигрышна. А лучшие работы свои он делает негласно, для души, вроде это у него хобби. Почему же он не пошлет к чертовой матери то, к чему снисходит, и не отдаст себя целиком тому, чем захвачена его душа?

— Ты ему это говорил?

— Еще нет.

— И не советую. Наживешь врага. Он будет тем сильнее тебя ненавидеть, чем больше правды в твоих словах.

— Еще рано. Я не совсем разобрался в нем. Он ведь сложнее, чем кажется. А я так мало знаю… Коля, я хочу снова учиться!

Я уставился на него во все глаза:

— Да ну! На каком факультете?

Марк поморгал ресницами… До чего я любил этого парня! Как я радовался, что он мне друг.

— Видишь ли, меня не удовлетворяет моя работа.

— Почему? Неужели ошибся в выборе?

— Может, и ошибся. Вообще-то каждому не мешает уметь управлять вертолетом, это всегда пригодится. Человек может уметь водить машину, но это не значит ведь, что всю жизнь надо только и делать, что водить автомобиль. Я бы хотел быть… астрономом. Почему тебя это так удивляет?

— Не то что удивляет…

Я был поражен и восхищен!

— Марк! Ведь это же замечательно! Я всегда увлекался астрономией, но мне и в голову не приходило самому быть астрономом. А разве есть заочный астрономический?

Марк грустно покачал головой.

— В том-то и дело, что нет. В Московском университете на Ленинских горах есть физический факультет. Я узнавал. Там пять отделений: физики, геофизики, астрономии и другие. Это на дневном факультете. На вечернем и на заочном отделениях физического факультета нет. Я писал ректору университета, спрашивал, нельзя ли сдать экстерном сразу за два курса. Я бы подготовился и сдал.

— Ну и что?

— Он пишет, что это не разрешается. Показать письмо?

Марк полез в чемодан и достал довольно потрепанное письмо. Видно, часто его перечитывал. Отвечал сам ректор (не поручил ответить секретарше!). Очень доброе, хорошее письмо. Приглашал Марка приезжать и держать экзамены.

— Хороший человек, должно быть, этот ректор, не поленился прочесть мое письмо.

— А разве такое длинное?

— Целая ученическая тетрадка.

— Ох!

Мы оба стали хохотать.

— Чего же ты там писал?

— Объяснял, почему хочу сдавать экстерном. Хочется поработать в обсерватории. Учиться пока и здесь можно. Люди вокруг ученые, помогли бы.

В тот вечер мы, как всегда, проговорили долго. С Марком не соскучишься! Перед сном Марк достал магнитофон и поставил голоса птиц. Я лежал весь в поту, преодолевая удушье — как мне не хватало воздуха! — и слушал щебетанье птиц.

Потом Марк спросил, понизив голос:

— У вас с Лизой плохо?

— Хуже некуда, Марк.

— Лиза очень страдает. Она думает, что все ее презирают за то, что она бросила тебя в беде.

— Какая ерунда! Чем бы она мне помогла?

— Она не может себе простить, что даже не попыталась. Обрадовалась, что ее отпустили.

— Она испугалась. Это так понятно.

— Конечно! Но это противно всем ее убеждениям. Я ее разубеждал, но никакого толка.

— Самолюбие ее ущемлено. Она была о себе другого мнения.

— Как у вас все неладно получается… с самого начала. За столом сегодня сели далеко друг от друга… Что же будет?

В последующие дни мне вроде стало легче, но все равно угнетали слабость и постоянное удушье.

Все работали, а я бродил по обсерватории. Несколько раз я вызывался кому-нибудь помочь, но меня мягко, но решительно отстраняли.

Тогда я, чтобы не мешать, шел на камбуз к Гарри. Он усаживал меня, как когда-то в детстве, на табурет в уголке, сбивал мне гоголь-моголь и, пока я ел, готовил обед и говорил:

— Помяни мое слово, Коля, этого Гуся не найдут. Они же его ищут не там, где надо. Подряд прочесывают тайгу, тратят драгоценное время.

— А ты знаешь, где его искать?

— Безусловно знаю. У теплых источников. Где горячие ключи, там он и прячется. А где еще можно спрятаться зимой? Был у нас на флоте такой случай…

Он рассказывал очередной случай, и я, выслушав, брел к себе в комнату. Там ложился поудобнее и читал фантастику. Или просматривал газеты. Свежие газеты и журналы теперь приносили ко мне в комнату.

Лиза, сделав очередное наблюдение, отсиживалась в метеорологическом кабинете либо уходила на лыжах в горы. Казакова она заметно избегала. Он ее, впрочем, тоже. До плато доносились глухие взрывы — это производили глубинное сейсмическое зондирование. Без меня.

Как-то вечером ко мне зашел Женя. Сел на стул. Внимательно посмотрел на меня.

— Не придумаем, с кем отправить тебя в Москву, — произнес он озабоченно.

— Зачем меня отправлять, — возразил я угрюмо. — Вот поправлюсь, приступлю к работе.

— Тебе надо лечиться. Ты сам знаешь. Врачи говорят, этот климат тебе противопоказан.

— Мало ли что они говорят. Не понимаю, почему вам так хочется от меня избавиться!

— Что ты, Колька! Ты же знаешь, как я люблю и тебя, и всю вашу семью!

Я увидел его расстроенное лицо и пристыженно умолк. Он великодушно потрепал меня по плечу.

— Кроме того, тебе надо учиться. Еще лет восемь, не меньше.

— С аспирантурой, что ли?

— Да. Наука потребует от тебя всей жизни. Для науки — Н е жаль. Жалко растрачивать время и силы попусту, черт те на что…

Женя горько махнул рукой и задумался, словно бы забыл обо мне.

— С волками жить, по-волчьи выть, — сказал он наконец, — иначе тебя съедят. Не дадут работать, двигаться вперед.

— Вы о чем, Женя? — не понял я его. И не мог понять тогда.

— Так… У меня были большие неприятности в Москве. Оттого я и решил приехать годика на два сюда. Кстати, и материал на докторскую собрать.

— Какие же неприятности?

— Узнаешь в свое время. Чем позже, тем лучше для меня. Ну, поправляйся.

Он ушел. А вслед за ним прибежал взволнованный донельзя Гарри.