Мне на плечо сегодня села стрекоза - Вольф Сергей Евгеньевич. Страница 4

— Ни фига не понял.

— Береги русский язык! — прикрикнул он. — Баночка — это скользящий груз. Потом, на льду, мы насыплем для тяжести туда дроби и напихаем вареной кашки, гороху, валерианочки капнем, маслица подсолнечного. Понял?

— Не-а. Если это груз, то где поплавок или кивок?

Он явно обрадовался моей, с его точки зрения, глупости:

— А вот тут-то как раз и не надо. Не надо! Ловим на течении! Дивная снасть. Скоро поймешь. Теперь смотри. Вот полметра жилки потоньше, ноль пятнадцать, привязываем ее к основной, та-ак… Закрепляем груз-дробинку на основной жилке выше поводка, чтобы баночка не соскальзывала. Понял? Видишь, на конце поводка крючок, а чуть выше поводок с крючком, а еще выше — поводок с малюхасенькой мормышечкой? Представь себе теперь, что мы удочку наживили, каждый крючок, опускаем теперь поводок в лунку вместе со скользящей баночкой-грузом, что будет? Соскользнет баночка?

— Нет.

— Почему?

— Дробинка мешает.

— Гений! Сняли катушку с тормоза, что будет?

— Банка потянет все вниз, катушка закрутится…

— И…

— Ну, до дна банка дойдет.

— Ну и… Не забывай, под водой довольно сильное течение.

— Наверное, так, — сказал я. — Груз-баночка ляжет на дно, а поводок вытянет течением и будет побалтывать на струе…

— Гений! Груз-баночка будет давить на дробинку, а дальше — ни-ни! А вся жилка до конца удочки натянется. Дальше что? Струя слегка будет вымывать из баночки мельчайшие частички прикормки, этакую весьма вкусную муть, муть пойдет по струе, по той самой, на которой болтается поводок… Рыбочка унюхает эту струю и поплывет по ней еде навстречу, до нашего поводка с насадками. Ну и клюнет! Подсекай! Как мы узнаем, что поклевка?

— Не знаю. Она дернет, а ей груз-банка мешает.

— Балда! Во-первых, струя толкает банку навстречу рыбе, а главное — груз-то наш скользящий, рыба жилку как бы сквозь груз продергивает, и мы просто рукой чувствуем удар.

— Понятно, — сказал я. — Теперь ясно, почему и поплавок не нужен, и кивок тоже.

— Гений, — сказал дед. — Ну, все. Утром едем на Ладожское озеро. Подъем в пять утра, ящик свой соберешь сегодня, а одежду толково подогнать, еду с собой на лед, термос — это все утром.

Потом пошло-поехало — начались звонки: дед звонил, ему звонили… У него полно знакомого старичья, хотя и молодые есть. Перезваниваются, договариваются или, если не вместе на лед ездили, — обсуждения, советы, вопросы: где ловил, на что ловил, какой ветер, толщина льда, результат какой — особая такая жизнь.

В этот вечер опять: бойкие, веселые разговоры, он звонит, ему звонят… Один разговор, правда, довольно странный получился.

Звонок.

— Слушаю, — говорит дед. — Привет. Да… Нет… Не знаю… На залив. Или на Ладогу. Может, и на Круглое — не знаю… Посмотрим… Звони, если хочешь… Утром решу… А может, и не поеду (Вот те на!…) Да нет, утром не звони… Да вроде приболел… Там видно будет… Ну, пока.

Покраснел чего-то, трубку повесил, стал напевать, носиться по квартире…

— Что, дед? Не едем, что ли, дед? — спросил я.

— Едем, едем. Отстань.

— Что-нибудь случилось?

— Отстань. Ничего не случилось.

Во дела!

Потом папа с мамой вернулись из кино. Веселые. Детектив какой-то посмотрели.

6

Терпеть не могу, когда в транспорте полно народу, толпища. Не то что «Позвольте пролезть» — ему-то это нравится. Я, честно говоря, много читаю, всю жизнь, и вдруг я вспомнил, что нелюбовь к этому ощущению — ну, когда тесно и пихаются, — испытывали именно пожилые герои книг. Мне даже тошно стало. А с другой стороны, если любишь зимнюю рыбалку и поехать можешь только в воскресенье — то и помалкивай. Вон дед — вполне веселый, хотя поехал-то он в выходной наверняка ради меня, у него каждый день выходной — пенсия.

Сначала непривычно было идти рано утром на метро в валенках, тулупе, ушанке, да еще с ящиком через плечо. К тому же коловорот тащил я, из уважения к деду.

На вокзале, возле третьего вагона нашей электрички деда ухватили его дружки — и старые, и молодые. «Привет! Привет!» А он чего-то стал отбиваться, меня со всеми знакомить и сказал, что мы пройдем вперед, в другой вагон, дескать, я новичок и надо по дороге меня поднатаскать, а не ля-ля разводить. Но нас все-таки затащили в третий вагон.

Электричка подергалась и тронулась, и народу было вовсе не много, все-таки было еще рановато, и в вагоне сидели в основном только рыболовы, группками.

В нашей группке было человек семь — все чего-то покрикивали, улыбались, смеялись, пооткрывали ящики и стали показывать друг другу мормышки, кивочки, леску… Некоторые, кто не успел, что ли, принялись завтракать. Дед был веселый, тыкал в меня пальцем и говорил, что я первый раз еду, но, будьте уверены, он еще всем покажет. Длинный дядька с лошадиным симпатичным лицом, которого все почему-то звали Ляля, порылся на груди под тулупом, достал поролоновую полоску с мормышками, одну из них оторвал и протянул мне, — маленькая такая, кругленькая, блестит, с крючочком.

— Бери, — сказал Ляля. — На плотву действует безотказно.

Я растерялся, взял потом мормышку и сказал, что половлю и отдам, спасибо.

— Глупый, — сказал дед. — Это же подарок.

Все стали хохотать над моей неопытностью, электричка сбросила скорость, дед — я заметил — чего-то вдруг помрачнел…

На первой остановке в вагон ввалилась новая группка рыболовов, двое из нее заторопились к нам, и наши заорали от восторга, а после стали вежливо трясти руку одному из этих двоих — маленькому старичку.

Этот старичок, смешной такой, голубоглазый, красноморденький, с длинными почему-то волосами из-под шапки, молча улыбался от ушей до ушей и сел не на скамейку, хотя свободное место было, а брякнулся прямо на свой ящик, у окна, между скамейками, где как раз сидели я и дед. Дед был чего-то мрачный, нервный…

— Ну что, темнила! — сказал старичок деду каким-то скрипучим, но очень мелодичным голоском. — «Заболел. Недомогаю. Не знаю. Не поеду». А поехал, а? Чего это ты?!

— Так и было, так и было, — забормотал дед.

Старичок снял шапку, и я обомлел — это была старушка. Самая обыкновенная старушка. Ну дела!

— Твой мальчик? — ткнув в меня пальцем, спросила старушка у деда. Дед кивнул. — Я заметила, вы похожи.

Все захохотали, а старушка протянула мне руку и сказала:

— Я — Айседора Павловна, а ты?

— Алеша, — сказал я и мощно тряхнул ее лапку.

— В первый раз? — спросила она у меня. — Да я догадалась. Твой дедуля мне про тебя рассказывал. Хочешь конфетку?

— А вы жвачку хотите? — спросил я.

— Ага, давай! — сказала Айседора, и мы поменялись. Дед тихонечко улыбнулся.

— А тебе, Василий, — сказала Айседора деду, — я нынче конфету не дам. За небрежный тон по телефону.

— Ну вас, — сказал ей дед. — Показали бы лучше новый кивок, а то все уши прожужжали. — Дед расслабился.

Они стали возиться со своим кивком. Ляля с лошадиным лицом наклонился ко мне и сказал шепотом:

— Айседора и твой дед уже лет пять дружат — не разлей вода.

Я кивнул и призадумался: а чего же тогда, если дружат, Айседора ни разу не была у нас в гостях, а? И тут же вдруг — трам-тарарам, сообразил, догадался: а вдруг у Айседоры старый грозный муж, и она дружит с дедом только на льду. Вот ведь глупость!

— А где твой птенец? — спросил дед у Айседоры, а я тут же подумал, что дед, наверное, сначала именно передо мной стеснялся за Айседору и их дружбу, перед кем же еще?

— Мой птенчик спит, — сказала Айседора. — После приедет.