Кирюшка - Карасева Вера Евгеньевна. Страница 5

— Замечательные конфеты! Прямо как настоящие! — восхищался Серёжка.

Он забрал ёлку и пошёл её убирать, а Галя достала из потайного уголка свою работу. Это был подарок маме к Новому году. На кусочке парусины она вышила кота. Пушистого, огненно-рыжего, прямо золотого! С длинными усами и с такими зелёными глазами, как лампочки у светофора. Галя прикрепила его кнопками к стене, и в комнате сразу стало нарядно.

До маминого прихода было совсем недолго. Галя затопила печку, вскипятила чайник и сварила кашицу из дурандовой муки.

Мама пришла с работы такая замёрзшая и усталая, что даже не могла сама раздеться. Галя развязала, на ней платок, сняла с неё шубу, стащила валенки и обула ей ноги в тёплые комнатные туфли. Мама отдохнула, увидела на стене Галиного кота и сказала:

— Какой красавец! Прямо как живой! Я буду его звать Василий Иваныч. — Потом она лукаво усмехнулась и попросила Галю, чтобы та поискала в шкафу на верхней полке её косынку.

Галя открыла шкаф и сразу воскликнула:

— Ой! Да тут что-то интересное! — И достала коробку с акварельными красками и толстую книжку в красивом переплёте. На обложке было написано: «Приключения Тома Сойера».

— Мамочка, — сказала Галя, — как ты всегда догадываешься, чего мне больше всего хочется?

— Теперь и у нас настоящий праздник, — сказала мама. — Чайку бы ещё сладкого попить по случаю Нового года… Ничего… Кончатся блокада и война…

— Будет чай! — крикнула Галя. — Погляди, что нам Дед Мороз принёс! — и показала маме маленький кусочек сахару, оставшийся от Вовкиного подарка.

— Ну что ж! Дед Мороз так Дед Мороз! В новогоднюю ночь случаются в не такие чудеса.

Они сели ужинать. И тут к ним пришёл Иван Кириллыч.

— С праздником вас! — сказал он. — С наступающим Новым годом!

— И мы вас также поздравляем! Садитесь с нами ужинать, — пригласила его мама.

Иван Кириллыч сел, но от ужина отказался.

— Я к вам с просьбой, — сказал он. — Нет ли у вас лекарства от кашля? А то наша Любочка так кашляет, что даже не может уснуть.

Лекарство нашлось, и очень хорошее. Мама достала из шкафчика маленький пузырёк и объяснила Ивану Кириллычу, что надо капнуть две капли на кусочек сахару и дать Любочке. Через пять минут кашель успокоится.

— А в воду можно? — спросил Иван Кириллыч. — Сахару-то у нас сейчас нету.

Галя посмотрела на маму.

— У нас есть сахар, — сказала мама. — Берите, пожалуйста, не стесняйтесь. Кусочек порядочный, хватит Любочке на два раза.

Иван Кириллыч взял сахар я пузырёк с каплями, поблагодарил и ушёл, а мама с Галей продолжали ужинать.

Ничего, что чай был не сладкий. Всё равно это был очень хороший вечер, настоящий Новогодний вечер. Электричество горело, ни разу не потухая, и всё время говорило радио. Солдаты и офицеры с фронта, рабочие и колхозники с Большой земли поздравляли маму и Галю и всех ленинградцев с Новым годом, желали им здоровья и счастья и обещали сделать всё возможное, чтобы разорвать кольцо блокады. До двенадцати часов играла по радио весёлая музыка и пели песни.

В двенадцать часов, когда наступил Новый год, мама с Галей легли спать. Всласть наглядевшись на красивую ёлочку, спали Славик, Катюша и Леночка. Любочке помогло лекарство, она перестала кашлять и тоже уснула. И бывший товарищ Клюквин, худенький милый Валька, тоже крепко спал, подсунув под щёку кулачок. От чая с малиной жар у Вальки прошёл, и снились ему хорошие сны.

Письмо

Кто-то постучал, и Галя отворила дверь. На площадке стоял их старый знакомый почтальон и протягивал письмо.

— От папы! — воскликнула Галя и крепко сжала в руке маленький бумажный треугольник. Да, это было письмо с фронта, письмо от папы.

Больше двух месяцев не получали они с мамой от него ни строчки; волновались, не спали по ночам и плакали тайком друг от друга. А сейчас Галя держала в руке самое настоящее, самое драгоценное на свете — папино письмо и смеялась от радости.

Через минуту она уже знала, что папа жив и здоров и послал им в этом месяце четыре письма. Что от них он тоже давно не имеет вестей, день и ночь думает о том, как живут они в осаждённом Ленинграде.

Галя аккуратно разгладила письмо и прочла ещё раз. Потом она сложила его, спрятала на груди и посмотрела на часы. До маминого возвращения оставалось ещё много времени. Неужели всё это время мама не будет знать, что от папы пришло письмо?

— Пойду к маме на работу, — решила Галя.

Мамина фабрика была далеко, трамваи не ходили, и Галя знала, что ей придётся идти пешком. Но это её не пугало. Она представляла себе, как обрадуется мама, увидев письмо, и ей становилось так весело, что хотелось петь и смеяться.

Во дворе она встретила Вовку. Верный друг Вовка вызвался проводить Галю. Они вышли из своего двора и направились к Невскому проспекту. Долго шли молча и с тоской и обидой смотрели вокруг.

Как сильно изменился их город за эту длинную и страшную блокадную зиму! Разбитые и обгорелые дома, выбитые стёкла, чёрные отверстия от попавших снарядов, воронки на мостовых.

Вот большое красивое здание. До войны это была школа. Сейчас здесь разместился госпиталь. Сюда привозили с фронта контуженых и раненых бойцов. И на этот дом, где лежали больные, беспомощные люди, фашисты тоже сбросили бомбу.

На главной улице Ленинграда, на Невском проспекте, все витрины забиты досками, и в магазинах темно, как ночью на улицах. На Аничковом мосту, что лежит через речку Фонтанку у самого Дворца пионеров, не видно знаменитых коней и их укротителей. Эти громадные красивые статуи ленинградцы зарыли глубоко в землю, чтобы в них не попала фашистская бомба или снаряд.

И красивый Аничков мост выглядят пустым я скучным, словно кто-то его обокрал.

Но до реки Фонтанки Галя и Вовка не дошли, они свернули раньше и вышли на Владимирский проспект. Не успели они пройти по нему и двух кварталов, как завыла сирена… Значит, летят фашистские самолёты. Вовка сказал:

— Может, не будем прятаться?

Галя вздохнула:

— Мне тоже не хочется. Да ведь я маме слово дала…

И они вошли в ворота большого дома. На стене была нарисована стрелка и под ней надпись: «В убежище!» В этом убежище они просидели около часа, и Гали успела ещё два раза прочесть папино письмо.

Сначала тихонько, про себя, а потом вслух для Вовки. Вовка слушал, нахмурив брови, а потом сказал:

— Очень тихо они воюют. Если бы я был на фронте, я бы воевал не так. Я бы день и ночь бил фашистов. Я бы ни одной минуты покоя ям не дал.

— А ты думаешь, наши солдаты им покой дают? Ого! — сказала Галя. — Пошли. Отбой.

Они опять шли по улице и по-прежнему не могли оторвать глаз от искалеченных и разбитых домов. На этом вот углу совсем ещё недавно стоял небольшой двухэтажный дом. Фугасная бомба попала в соседнее высокое здание, а маленький домик снесло воздушной волной, и он превратился в груду кирпичей, железа и деревянных обломков.

— Смотри, — говорит Галя Вовке, — ведь разбиты самые обыкновенные мирные дома. И возле нас так же: в госпиталь попал, в детскую консультацию, в булочную и овощную лавку… Если бы ты знал, как я их ненавижу!..

— Знаю. А они опять палят. Слышишь?

Дети бегом бросились в ближайшее парадное. Там тоже было написано, что «убежище во дворе направо», но в убежище они не попали. Вовка успокоил Галю, сказал, что в это парадное снаряд залететь не может. Не с той стороны обстрел.

— И всё-таки страшно, — вздохнув, сказала Галя. — Никак не пойму тех людей, которые ничего не боятся. А я и бомбёжки, и обстрела — всего боюсь.

— Так, может, вернёшься домой? А я сам схожу.