Первое имя - Ликстанов Иосиф Исаакович. Страница 11

— Внимание! Матч на первенство мира начинается!

На турнирах средних классов он обычно завоевывал видное место, тогда как Вадик приезжал к финишу на велосипеде, то-есть на сплошных нолях. Считая себя чуть ли не гроссмейстером, Паня решил влепить мальчику из Половчанска так называемый киндермат, когда ферзь и слон, выскочив на середину доски, матуют черного короля на четвертом ходу.

— Знаю, что ты хочешь сделать… — Федя легко отразил атаку, выиграл ферзя и смешал фигуры. — Эта партия не в счет, сыграем новую. Выбери какое хочешь поле. Если я заматую твоего короля на другом поле, будет считаться, что я проиграл.

— Какой ловкий!.. Пожалуйста, дай мне мат здесь. — Паня ткнул пальцем в клетку «e5».

С первых же ходов начались ловушки и потери. Белые теряли и теряли фигуры, потом их король побрел по доске, попал в коридор между двумя ладьями и очутился перед необходимостью ступить на роковое поле, где его ждал бесславный конец.

— Сдаюсь!.. — Встрепанный Паня смахнул фигуры с доски. — Где ты так научился?

— В половчанской школе. Наш учитель математики Георгий Леонтьевич — шахматист первой категории. Он умеет играть, даже не глядя на доску. Я тоже могу сделать вслепую десять ходов, даже больше…

— Ты вообще примерный, — проронил Вадик. — Учился, наверно, на пятерки.

— Да. А вы как учитесь?

— Ничего как будто, переходим, — небрежно ответил Вадик. — Мы с Пенькой учимся так: пятерки тройкам не мешают, потому что редко к нам попадают.

— Положим, в пятом классе мы стали лучше учиться. Николай Павлович шутить не любит, — сказал Паня. — А теперь, в шестом классе, мы с Вадькой, наверно, тоже подтянемся.

— Мм… — зевнул и потянулся Вадик.

— А кто у вас лучший ученик? Фелистеев, да?

— Генка, конечно, старается, из кожи лезет, — неохотно подтвердил Паня. — Ему больше ничего не остается, хоть в ученье верх взять. Он такой, что всегда хочет командовать. Только я ему не поддался. Коллекция у меня лучше и…

— …и Панькин батька самый знаменитый горняк, — продолжил Вадик. — Генке завидно, и он нам все время пакостит. У меня половину моих книг выспорил.

— И в мои самоцветные угодья лазит, как вор, — дополнил Паня.

— Ну и врешь! — отрезал Федя, исподлобья глядя на него. — Зачем врешь? Гена не вор, а честный парень, и ты про него плохое не говори.

— Ух, честный! — насмешливо воскликнул Вадик. — Просто ты своего дружка защищаешь. Признайся, что ты Генкин друг, ну?

— Да, друг, — сказал Федя. — Я не отказываюсь.

— Поздравляю! — хмыкнул Вадик. — Теперь скажи, разве Генка тебе про нас плохое не говорил? Не говорил, да?

— Говорил, — подтвердил Федя. — Так что?

— И ты ему не запрещал, да, не запрещал? — наступал Вадик. — Почему ты ему не запрещал, а нам запрещаешь? Ишь, какой ты справедливый!

Минутку подумав, Федя отразил эту атаку:

— Я же еще не знаю, какие вы, а вот узнаю и… Если увижу, что Гена неправду говорит, я ему тоже скажу.

— А как ты про нас узнаешь, если ты с Генкой дружишь? — пожал плечами Паня.

— Я и с вами хочу дружить, потому что… — начал Федя.

— Дудки-дудочки! — насмешливо прервал его Вадик. — Дружи или с нами, или с Фелистеевым, а туда и сюда не выйдет. Правда, Панька?

— Да, знаете ли… — улыбнулся Паня, который не нашел выхода из тупика, устроенного Вадиком.

— Думаешь, я напрашиваться буду? — в упор спросил Федя. — Много чести для вас!..

Обиженный, покрасневший, он подошел к этажерке и принялся рассматривать корешки книг.

— Получил глинокоп! — шепнул Вадик, довольный всей этой историей, и вслух предложил: — Нечего терять время, Панька, сыграем…

В «ребячьей» комнате установилось неловкое молчание. Теперь мальчики слышали каждое слово Натальи и Степана, разговаривавших в столовой.

«Своего я добьюсь!»

— Да уж достается нам во втором карьере, и есть за что… — сказал Степан. — Прихожу сегодня в красный уголок горного цеха, а там висит «молния укора» со Старого завода, во все цвета разрисованная — и красным, и зеленым, и желтым: «Почему держите домны Старого завода на голодном пайке, почему плохо отгружаете руду?» Внизу нарисован большой дядя — вроде на меня даже похожий — и подает он домне маленький кусочек руды, а домна скривилась, бедная, за живот держится…

Послышался смех Наташи и сразу оборвался.

— Вовсе не смешно! — поспешно извинилась она. — Должны же понимать старозаводцы, что транспортники дают мало порожняка экскаваторам второго карьера. Когда техникум послал меня на практику во второй карьер, я сама увидела, как там трудно.

— Трудно, конечно, это верно… Иной раз ждешь, ждешь порожняка, даже зло возьмет… А все-таки, Наталья Григорьевна, «молния» правильная, хоть там и моя фамилия красуется…

— Та-ак, очень даже весело! — присвистнул Вадик, покосившись на Федю, который, вытянув шею, слушал разговор старших и становился все мрачнее.

— Правильная «молния»! — упрямо повторил Степан. — Почему плохо подается порожняк во второй карьер? Потому, что тесно транспорту на руднике, простаивает он у входной-выходной траншеи. Значит, нужно вторую траншею пробить, чтобы транспорт в одном направлении шел, без задержек, чтобы порожняка было вдосталь. Почему же траншея еще не пробита, о чем это рудничное начальство думает! Шевелить его надо!.. Ну, и другая сторона дела имеется. Неважно работают некоторые молодые машинисты, задерживают порожняк под стрелой экскаватора. Да хоть бы меня в пример взять. Проверил я вчера по секундомеру. Григорий Васильевич врезает ковш в породу пять секунд, а я — восемь-девять. Умение у него просто золотое, а у меня… Сколько лишних минут паровоз возле моей машины торчит!.. Уменье надо добывать! До войны я в Половчанском карьере работал неплохо, а на Железногорском руднике и породы серьезнее, крепче, и техника появилась другая. Ко всему заново привыкать надо…

— Я понимаю, — сочувственно проговорила Наталья.

— Только вы не подумайте, что я жалуюсь, — возразил Степан. — Не люблю жаловаться, потому что это малодушная слабость… Вчера познакомился я с вашим папашей, с Григорием Васильевичем, поговорили мы. Я по глупости брякнул, что не надеюсь, конечно, его рекордов добиться. Так он меня полчаса ругал, доказывал, что любой показатель можно перекрыть… Пообещал мне помочь, подучить. У меня после этого будто еще одна пара рук выросла, душа горит на большую работу. И своего я добьюсь, не сомневайтесь! Ни в каких «молниях укора» Полукрюкова больше не будет!

Эти горячие слова обрадовали Федю; его лицо просветлело, морщинки на лбу разгладились.

— О-хо-хо! — иронически произнес Вадик.

Круто повернулся к нему Федя.

— Ты чего такаешь да охаешь, ну? — спросил он враждебно.

— А что такое? — Вадик высоко поднял свои почти незаметные брови. — Панька сейчас слона зевнул…

— Кто зевнул слона? — удивился Паня. — Это ты, наоборот, ладью проворонил. Полетела ваша ладейка. Сдавай партию!

— Пожалуйста! Очень интересно играть, когда к каждому слову, как в классе у доски, придираются… — И Вадик лукаво подмигнул Пане: мол, ловко получилось!

Старшие и Женя заглянули в «ребячью» комнату.

— Пора домой, Федунька, — сказал Степан. — Прощайте, мальчата!

— Не забывайте нас, приходите еще, — пригласила Наталья.

Женя вежливо ответила:

— Я хочу всегда к вам приходить смотреть камешки, только я буду приходить, когда у вас не будет Вадика… И скоро мы еще построим дом возле вас, на Касатке, и будем здесь жить. Правда, Степуша?

Полукрюковы ушли.

Только теперь Паня почувствовал, что он принимал гостей не так, как надо, и пожалел о том, что Федя и Женя ушли из дома Пестовых обиженные.

— Зачем ты с ними задирался? — упрекнул он Вадика. — Они наши гости, а ты не понимаешь!

— А чего они задаются?.. Федька Генку защищает, выговоры нам делает, а Степан хочет пестовские рекорды побить. Придумал, чудак!

— Ну и пусть. С батей Полукрюкову, ясное дело, никогда не сравняться, а стахановцем он будет, если батя обещал ему помочь.