Формула счастья - Коряков Олег Фомич. Страница 11

Сегодня ещё в раздевалке меня поймал Яша Шнейдер. Неугомонный человек, он целый день носится по школе, кого-то разыскивает, кому-то дает поручения, кого-то ругает или хвалит. Все он делает быстро и шумно — сплошной восклицательный знак. Наскочил на меня:

— Привет, Инга! Это вы здорово придумали! Молодец! — и умчался.

На лестнице — завуч:

— Холмова, что это вы там затеваете? Не спросили, не посоветовались…

— Мария Сидоровна, я не понимаю. Вы о чем?

— Интересно! Она не понимает. Она меня же и спрашивает! Афиши по всей школе — разве не ваших рук дело?

— Какие афиши?

— Не знаешь? Ну, тогда дело ещё хуже. Полюбуйся.

На лестничной площадке куча ребят облепила большущий лист бумаги. Это и есть афиша? Я прочла:

ВСЕ, КТО ИЩЕТ

интересных путей в жизни,

увлекательных дел,

новых знаний,

ВСТУПАЙТЕ В КЛУБ „ИСКАТЕЛЬ"!

ТЕМ, КТО ИЩЕТ

пустых развлечений,

безделья,

танцулек,

— дорога в клуб закрыта!

Вступительный взнос — дельное предложение о работе клуба.

За всеми справками обращаться в 9-«Б» к А. Петряеву,

УЧРЕДИТЕЛЬНЫЙ КОМИТЕТ «ИСКАТЕЛЯ»

Какой «Искатель»?.. До меня по сразу дошло, что это наш кружок «Хочу все знать». А дошло — я обрадовалась: славно повернули ребята!

Наш класс гудел: его атаковали пяти— и шестиклассники. Саша Петряев мужественно отбивался от них, потом вывесил на двери объявление:

«Искатель» — только для старших классов.

Со второго урока меня, Цапкину, Сашу и Даниила вызвали к директору. Мария Сидоровна скромненько сидела в уголке, будто к вызову была непричастна.

Я рассказала о комсомольском собрании; дальше ответ держал Даниил. Собственно, это он с Сашей и затеял организацию «клуба». («Кружки — это надоело. Очень уж привычно».) Они составили Манифест Искателей — что-то вроде программы клуба. Он его тут же прочитал. Я, поднапуганная Марией Сидоровной, думала, что от директора нам достанется. Но он отнесся к клубу совсем по-другому: наоборот, похвалил нас и спросил, не прикрепить ли в помощь кого-нибудь из учителей. Я сказала: «Венедикта Петровича». Даниил и Саша запротестовали: «Мы хотим сами. Разве нельзя?» — и демонстративно, в упор расстреливают взглядами Марию Сидоровну.

Степан Иванович — человече хитрый:

— Отчего же нельзя? Если сами — ещё лучше. Верно, Мария Сидоровна?

Она отвечала не очень внятно. Сцена весьма приятная!

Степан Иванович сказал, чтобы, если понадобится, без стеснения приходили к нему. В класс мы вернулись победителями.

Все бы ладно, только эти чудики Петряев и Седых очень уж, по-моему, ревниво относятся к своему детищу. Я предложила им помочь — нос воротят: «Сами!» Они даже Милу Цапкину не очень-то подпускают к будущему клубу, а ведь ей тоже поручено. Она злится, но пока не взрывается.

После уроков Саша и Даниил ходили в параллельные классы проводить летучие собрания. Горячо взялись ребятки.

А Герцена мне так, наверное, и не дочитать.

Программу клуба вчера обсуждали на комитете. Всё олл райт.

Сегодня у меня состоялся мутноватый и в общем-то невеселый разговор с Валей Любиной. Она предложила проведать Вадима. Говорит, заболел, гриппует. Я мялась, не хотелось к нему идти. Мы бродили но улице взад-вперед. Заговорили о клубе. У Вали к нему отношение ироническое.

— Что же вы там будете искать? — спрашивает она. — Правильных дорог в жизни? — и насмешливо упирает на «правильных».

— Это смотря что донимать под «правильным», — сказала я. — Будем собираться, слушать сообщения о новостях науки, техники, искусства, обсуждать будем, спорить.

— Ах как благородно! Мало вам обычных занятий? Дополнительную школу решили устроить.

— А тебе неужели неинтересно знать, что творится в мире за школьными стенами? Тебя удовлетворяет одна учебная программа?

— Ничего меня не удовлетворяет, — неожиданно зло сказала Валя. — Надо же аттестат получить. Без аттестата даже замуж как-то неудобно выходить.

Я удивилась:

— Ты что, замуж собираешься?

— Какая разница — замуж не замуж!.. Тебя, Инга, не поймешь: вроде девушка как девушка, а послушаешь — совсем ребенок.

— Что же во мне такого уж детского?

— А вся ты в форменном школьном фартучке! — И передразнила: — «За школьными стенами»!.. Да никуда ты за школьные стены, видно, ещё и не заглядывала.

— А ты заглянула? — Я спросила это, и мне сделалось не то что страшно, а как-то пронзительно — как перед тем, когда ныряешь ночью в незнакомом месте. Я подумала о том «взрослом», запретном, на что намекала Валя и что могла сейчас мне раскрыть. — Ты заглянула туда? — спросила к. — Что там?

Она смотрела на меня насмешливо и грустно. Потом лицо её стало обычным:

— Ладно, я ведь так. Жалко, что ли, занимайтесь своим клубом, ищите. Может, что-нибудь и найдете… Так ты не идешь со мной?

— Подожди, Валя. Подожди. — Я о чем-то смутно догадывалась. — А ты его любишь, Вадима?

Теперь её лицо было строгим, даже сердитым. И вдруг она обмякла и сказала растерянно:

— Не знаю. Ничего я, Инга, не знаю, и ты не слушай меня. И какая она, любовь, я тоже не знаю.

— Тебе худо, Валя?

Видно, нервы у неё издерганные — она уже улыбалась. Правда, как-то не по-настоящему.

— С чего это мне худо? Ничуть… Адье, Ингочка, привет!

Она почти убежала — тоненькая, модная и… жалкая.

Что из того, что она старше меня? Ей, по-моему, трудно, она лишь храбрится, а многого не знает и не понимает. И, пожалуй, действительно наш «Искатель» не ответит на её вопросы.

И мне вот сейчас сделалось грустно и пусто. Характер у меня такой дурацкий, что ли?

Что-то происходит с Милой Цапкиной. Во-первых, мне кажется, она все хочет заговорить со мной и не решается. Во-вторых, что-то, должно быть, случилось между ней и Даниилом Седых. Он явно старается избегать ее, а она сделалась смирненькая и ходит за ним виноватая. На курносой физиономии Саши Петряева несвойственное ей выражение растерянности. Значит, и он не понимает происходящего.

Интересно… Володя Цыбин что-то стал лениться. Сегодня мы всем классом слушали его пикировку с немкой. А-Бэ с недоумением (один из лучших учеников — и на вот тебе!) выговаривала ему за неподготовленный урок. Она у нас умненькая: не просто на сознательность бьет, а подводит «жизненную базу». А-Бэ прекрасно знает, что Володя собирается «выбиться в физики». Поэтому мину под него она подводила примерно так:

— Ведь вы же умный человек, Цыбин, вы понимаете, как необходимо в наше время знание языков. Особенно научным работникам, инженерам, да, собственно, всем. Будете ли вы физиком-теоретиком или экспериментатором, вам не обойтись без систематического ознакомления с зарубежными источниками. Иначе вы не сможете быть в курсе дел по своей специальности. Вы меня понимаете, Цыбин?

Володя был безукоризненно вежлив:

— Да, Августа Борисовна, я вас понимаю.

— Так в чем дело?

— Я считаю, Августа Борисовна, что к тому времени, когда я кончу институт, знание иностранных языков будет совсем не обязательным.

— Наоборот, Володя, наоборот! Международные связи ещё больше расширятся.

— Но расширится, Августа Борисовна, и применение кибернетических машин. Все нужные переводы за меня в десять раз быстрее и точнее сделает электронный переводчик.

— Это несерьезно, Цыбин.

— Это, Августа Борисовна, я прочел у одного из виднейших академиков. Я полагал, что он человек вполне серьёзный.

Володя просто издевался над А-Бэ. Хотя в перемену, когда Цапкина напустилась на него, он уверял, что именно так и думает, как говорил.

— Ого, ты ещё можешь все-таки думать без помощи кибернетических устройств? — подковырнул его Даниил.

— Что поделаешь, сэр! Мы живем пока что в настоящем времени, а не в будущем.

— Все равно это чушь, — упрямо сказал Даниил. — Если все люди будут рассуждать, как ты, они через сто лет перестанут быть людьми.

— Мы проверим это не через сто лет, а через десять, — миролюбиво улыбнулся Володя.

— Мы это можем проверить и сейчас, — вмешалась Цапкина. — И вообще Седых говорит, по-моему, правильно.

Лучше бы уж не вмешивалась. Даниил тут же отошел, позвав куда-то своего Сашу-адъютанта. Спорить с Володей один на один Цапкина не решилась.

Была у Венедикта Петровича. Странно, вначале я думала: раз он в нашей квартире — будем видеться все время. Вовсе нет. Почему это я должна совать к нему нос?.. По-прежнему часто тарахтит его пишущая машинка, и по-прежнему он подкладывает под неё мягкую подстилку, чтобы стучала потише.

Сегодня я зашла попросить у него последние номера «Иностранной литературы». Он дал, долго смотрел на меня сквозь свои очки-лупы, потом улыбнулся:

— Что так редко заглядываешь?

Кто не знает дядю Веню — увидит, как он таращит внимательные марсианские глаза, и подумает: «Чудак какой-то пучеглазый». А он, может, и чудак, но очень милый и добрый. Человечный очень.

На столе у него я заметила тетрадь с надписью «Стихозы», с инициалами «Д.С.» Я сразу догадалась: это Даниил Седых. Рука невольно потянулась, я её тут же отдернула, но дядя Веня заметил. Он сделал вид, что разглядывает что-то на столе, потом все же сказал:

— Дать почитать не могу — не мое.

Вот почему он тащил Даниила в наш литкружок! Любопытно, что там сочиняет сей отрок. Скрытный: ни разу не проговорился.

Все так же загадочно смотрела на меня черноглазая женщина с портрета, как будто гипнотизировала… Кажется, очень просто спросить: «Это чей портрет, Венедикт Петрович?» — а у меня язык не поворачивается. Ни за что не буду спрашивать!

А собственно, почему — загадочно? Это мне так кажется. А на деле, наверное, обычный портрет с самой обычной историей…

Уроки сделаны, сейчас засяду читать Стейнбека.