Трофейная банка, разбитая на дуэли - Крапивин Владислав Петрович. Страница 64
— Это в его тельняшке ты ходил в лагере, да?
— В его...
Иногда Лодька думал, что надо бы привести Лёнчика на Стрелку, познакомить с ребятами. Но каждый раз появлялась опаска. Нет, не боялся он, что захихикают: вот, мол, нашел дружка-маломерка. "Герценские" не такие. Вон, десятиклассник Шурик нянчится с первоклассником Славиком, и это всем кажется нормальным делом. Но Лодька не хотел, чтобы Лёнчика видел Борька. Словно оберегал от дурного глаза... А еще чудилось ему, что на Стрелке могут случиться события, от которых Лёнчику лучше быть в сторонке. Такое вот непонятное предчувствие...
Мама потрясла несчастного Лодьку за плечо в восемь утра. Дребезжащее радио на кухне исполняло гимн:
Лодьке не хотелось ни труда, ни подвигов.
— М-м-м...
— Севушка, у меня к тебе дело...
Он не разлепил ресниц.
— Прямо сейчас?
— Да, моя радость. Надо отнести Ирине Тимофеевне материю и выкройку для юбки...
— Мам, ну, зачем мне юбка? — (А спать так хорошо.) —Я кто, шотландец?
— Не остри. Юбка для Валентины Георгиевны. Она попросила меня передать отрез, я обещала. И сделать это необходимо до девяти. Ирина Тимофеевна опасается, когда к ней приходят с такими делами в рабочее время...
— Я не понимаю... — Лодька все еще глупо надеялся на милосердие судьбы. — Какой-то Валентине Георгиевне нужна юбка. А Ирина Тимофеевна чего-то опасается... А я-то здесь причем?
— Всеволод!
— Ну чего "Всеволод"? — простонал он. — Человек не имеет права поспать досыта в последние дни каникул?
— Во-первых, еще не последние. Во-вторых, сможешь спать и после каникул. Восьмиклассники наверняка будут учиться во вторую смену...
— Вот подарочек! — Лодька приподнялся на локтях. — Куда смотрит ваше Гороно?! Вместе с дорогой и любимой Гетушкой...
— Смотрит куда полагается.
— Ага, "куда полагается"! Зачем вообще эта контора!
— Чтобы я могла получать в ней зарплату. Кормить себя и своего ненаглядного отпрыска...
— Я же говорил: пойду в техникум, Дали бы стипендию...
— Дали бы. Сначала прямо там, а потом еще на улице, вдогонку... Вспомни свое Свидетельство, математик...
— А чего! У меня, между прочим, по геометрии четверка!
— Кажется, единственная во всей ведомости...
— Чего-о!! — Ошарашенный такой клеветой, Лодька задрыгал ногами, отбросил одеяло.
Мама засмеялась:
— Должна же я была тебя как-то встряхнуть... Или принести кружку с водой?
— Сплошная инквизиция... И после этого говорят о родительской любви...
— Правильно говорят... Сверток на моем столике, в желтой бумаге. Завтрак на плите. Я пошла, у нас сегодня проверка отчетности...
Лодька пошел к умывальнику чистить зубы (порошком со вкусом штукатурной крошки). Мятый черный репродуктор (еще военного времени) с засиженным мухами проводом бодро голосил:
— Ну, братья так братья, — плюясь порошком, сказал Лодька репродуктору. — Чё орать-то...
За окном, на ближней станции злорадно протрубил паровоз. Возможно, он тащил поезд "Москва-Пекин". И, наверно, поэтому репродуктор не унимался:
"Какая уж тут свобода, подняли ни свет, ни заря..." (Хотя, по правде говоря, были и свет, и заря, и яркое утреннее солнце, и веселые воробьи за окном).
Лодька съел прямо со сковороды вермишель (скользкая и противная!) с жареным карасем (костлявый такой, весь язык Лодьке исколол). Похлебал чаю, взял сверток и пошел выполнять "подпольное поручение".
Передача свертка прошла быстро и незаметно. Без четверти девять Лодька уже выкатился со двора на улице Семакова, где находилась контора с Ириной Тимофеевной.
А что дальше?
Ну, не домой же идти! Может, на Стрелку? Но едва ли кто-то из "герценских" появится там в такой час (не всех же родители подымают спозаранок из-за юбок и всяких там Ирин Тимофеевн!).
Лодька пошел по улице Семакова к центру. В канавах не так густо, как в июне, но все равно празднично цвели августовские одуванчики. Лодька привычно радовался причудливой старине домов и разлапистой зелени рябин и кленов. И так же привычно готовился "не смотреть" в сторону ненавистного здания на углу Республики. И не стал смотреть. Глядя направо, свернул за угол Реконструктора, чтобы заскочить в "Подписные издания" — вдруг так же, как год назад, увидит там новинку в "приключенческой" рамке?
У магазинных дверей Лодька убедился, что он дважды растяпа. Во-первых, магазин открывался только в одиннадцать утра (надо бы помнить!). Во-вторых, сегодня он не должен был открыться вовсе: понедельник — выходной для всех магазинов день!
Лодька сказал себе ласковые поощрительные слова и, наплевав на правила уличного движения, пересек улицу Республики прямо через газоны. (Тем более, что транспорта было всего-то — раздолбанный синий автобус вдали да скрипучая пролетка с полусонной (как Лодька в восемь утра) кобылой...
По северной стороне стояли кирпичные дома — бывшие конторы и магазины всяких дореволюционных купцов. Косые лучи высвечивали узорчатый рельеф карнизов, орнаментов и арок. Блестели стекла витринных окон с частыми переплетами. Посреди фасадов топорщилось завитками кружево кованых ворот. Ворота, как правило, были открыты, у некоторых створок нижние края давно вросли в землю, среди одуванчиков и подорожников.
Лодьке вздумалось проверить свой сон. Вернее, повторить его ощущения.
Снилось ему прошлой ночью, что он идет по солнечной и совершенно пустой улице, мимо этих вот домов и ворот, но не нынешний он Лодька, а еще Севка. Тот, в котором живет немало всяких опасений, примет и неизвестно откуда налетающих тревог (будто их сейчас меньше!). Идет и останавливается у чугунных створок. Что-то необъяснимое тянет его заглянуть вглубь двора. Ворота (в отличие от многих других) лишь слегка приоткрыты. Севка вставляет сандалии в нижние отверстия металлического узора, прижимается коленями и лицом к холодным завиткам. Створка с "прилипшим" к ней Севкой ржаво скрипит и отъезжает. Он оказывается в пахнущей влажными камнями тени. Сверху нависает сводчатый кирпичный потолок проезда. За проездом — широченный, вымощенный бугристыми плитами двор. Даже не двор, а уходящая в сизую дымку площадь. В этой дымке, далеко от Севки, происходит какое-то действо. Мельтешат, сходятся и разбегаются, размахивают руками сизые, размытые в пространстве фигурки. Похоже, что в шляпах и плащах...
Севка не сразу понимает, что это — война. Не нынешняя, а старинная — со шпагами, копьями и кинжалами. И бесшумная — потому что далеко.
Страшно Севке, но его очень тянет подойти поближе. И не любопытство это, а какая-то самому ему непонятная, но настойчивая потребность. Будто он что-то позабыл, а подойдет — вспомнит...
Севка спрыгивает с чугунного узора, делает по плитам шаг, другой... Человечки в плащах (на самом-то деле не человечки, а большие, только далеко) вдруг замирают, опускают клинки. И понятно Севке — они смотрят в его сторону. Что этому мальчишке здесь надо? Один человечек берет под мышку копье, размеренно идет в Севкину сторону и при этом быстро увеличивается.
Ясно, что не с добром он идет!
Севка отбегает назад, снова встает на узорчатую створку, смотрит сквозь чугунное кружево. Человек, видимо, доволен: мальчишка оказался за границей их пространства. Он той же размеренной походкой идет обратно — чтобы снова защищаться и нападать...