Трофейная банка, разбитая на дуэли - Крапивин Владислав Петрович. Страница 78
"Ну и денек, совпадение за совпадением, — проскочило в голове у Лодьки. — Хотя Лёнчик-то этого не допустил..."
— Значит, полез?
— Да. Катерина же ревела, как паровоз. И Никите влетело бы...
"Вот еще один Фонарик растет на свете..."
— И снял?
— Снял... хотя думал, что обязательно свалюсь. Но только штаны матросские разодрал, теперь уж им конец... И все было бы хорошо, я отдышался потом...
— А почему стало плохо?
— Потому что Катькина мама пришла к нам домой. Говорит: "Спасибо вашему мальчику, он такой герой..." Потом ушла, а папа сразу: ну, выкладывай, как было... Я и рассказал... потому что никогда не отпираюсь, если виноват...
— Да в чем ты виноват-то?! Ты же наоборот!.. Можно сказать, герой...
Лёнчик серьезно кивнул:
— Я сперва тоже так считал... Похоже... А папа говорит: "Ты подумал, что было бы с мамой, когда она подходит, а ты лежишь под деревом со сломанной шеей и не дышишь? Кто для людей важнее? Ты или тряпичная кукла?"
— Ну и... что? — спросил Лодька. И обмер: "Сволочь, а ты подумал про маму? Как бы тебя принесли к ней с прострелянной башкой?.."
"Ну, а что было делать?.. У других, кто дрался на дуэлях, у многих тоже были мамы, — попытался оправдаться он. — Куда денешься, если это... вопросы чести. Когда нельзя быть трусом..." И стал сбивать угрызения дергаными мыслями: "Интересно, а у Пушкина во время дуэли еще были живы родители? Нигде про это не написано... Или я пропустил?.. Ну, хватит изводиться-то, все уже позади! Помоги лучше Лёнкику..."
Лёнчик посопел:
— Папа сказал "подумай". Ну, я и подумал...
— И что?
Лёнчик глянул с беззащитной честностью.
— Ну и... заревел.
— Это понятно, — без тени улыбки сказал Лодька. — И тебя приговорили к заключению?
— Ну да... Папа говорит: это хорошо, что у тебя слёзы, значит, ты уже кое-что понял. А чтобы понял еще лучше, посидишь недельку дома. Будет время для думанья... Я спросил: читать-то хотя бы можно будет? Он говорит: можно. Вот я и отпросился к тебе...
— Идем! — Лодька повел будущего арестанта в комнату. — Смотри! Полное собрание приключений Робинзона! Здесь не только про остров, но и про многое другое!
Лёнчик отозвался вежливо, но скучно:
— Спасибо, но я это уже читал...
— Ты не понял! Это все-все его приключения! Даже про то, как он путешествовал по нашим краям!
— Я знаю. У дедушки есть такая книга. Я читал, когда мы ездили к нему в Молотов...
"О, ёлки-палки! Что же мне с тобой делать?.. Может, сводить к Льву Семеновичу?"
При мысли о Льве Семеновиче опять противно зашевелилась виноватость — та, которую до этой минуты Лодька прятал в самой глубине. Та, что исподволь пыталось подточить его ощущение победы, присасывалась к совести — почти не болезненными, но противными пиявками...
Но сразу, разметав этих "пиявок", рванулось на поверхность, как болотный пузырь, и панически лопнуло отчаянное воспоминание:
"Батюшки мои, а та книга! Жаколио! Она же осталась в дровах!"
Во как замотали его недавние переживания и страхи! Такая вещь вылетела из башки!
— Лёнчик, есть одна книга! Про Африку, про всякие приключения! Только она не здесь! Надо сбегать и взять!
Лёнчик смотрел непонимающе.
— Ну, я забыл ее на одном дворе. Это недалеко, почти рядом с Домом пионеров! — Лодька запританцовывал. — Надо забрать, пока кто-нибудь не нашел и не спер. Пошли!
Лёнчик глянул с сомнением:
— Так и пойдешь? Без брюк?
— О, й-елки-палки! — Лодька подскочил к фанерному, крашенному "под орех" шкафу, дернул дверцу с отслоившейся дранкой...
— Мама! А где мои суконные штаны?
— У Ирины Тимофеевны! — отозвалась через дверь мама. — Я их отдала немного распустить и заново подшить.
— Ну, зачем! — взвыл Лодька. — Они же и так еще нормальные в длину!
— Нормальные, но обтрепанные. Перед школой надо привести в порядок.
Проклиная школу, "порядок", Ирину Тимофеевну и всю свою непутевую жизнь, Лодька дернул с плечиков старый вельветовый костюм. Опять влезать в шкуру пятиклассника? Ну, в прошлом году еще ладно, а на пятнадцатом году жизни... Скандал, да и только. Но больше ничего не было. А книгу-то надо спасать! Лодька натянул штаны. Они были все те же, ну, может, лишь манжеты стали чуть повыше, у самых коленок... Чистой рубашки в шкафу он не нашел, надел на майку курточку от того же костюма. Она оказалась тоже еще почти в пору, лишь слегка давила под мышками...
— Мама, мы с Лёнчиком сбегаем на Герцена! Очень важно!.. — И дернул Лёнчика на лестницу, опередив мамино удивление и вопросы.
Сперва они пустились по Первомайской бегом, но скоро перешли на шаг, однако такой быстрый, что воротник Лёнчика хлопал будто флаг. Лодька объяснил Лёнчику про книгу: мол, навещал приятелей на старом дворе и забыл там.
— Я ее еще сам не читал. Ну, сперва почитай ты, раз такое дело, а потом уж я... Ты ведь разбираешь старую грамматику с разными там ятями?
Лёнчик на ходу пожал плечом: что за вопрос... Потом слегка обогнал Лодьку, глянул в лицо:
— Лодик... ты никому не говори, что меня... ну, велят сидеть дома...
— Да ладно!.. Хотя что тут такого?
— Ну... стыдно же... — горько выдавил Лёнчик. — Меня раньше никогда не наказывали. Совсем...
— Без этого не проживешь, — умудренно утешил девятилетнего Арцеулова Лодька. — Только чего тут стыдного-то? Не отлупили ведь!
— Все равно... Хоть какое наказание стыдно. Всякое...
— А вот и не всякое! Бывает наоборот. Даже как награда за храбрость!
— Это как? — не поверил Лёнчик. И глянул с надеждой.
— Вот, например, раньше... Лермонтов дрался с одним французом, де Барантом. И его, Лермонтова, посадили на гауптвахту. И все считали, что это почетно, навещали его там, сочувствовали... Лёнчик, я тебя тоже навещу. Меня пустят?
— Наверно... Думаю, да! Конечно! — взбодрился Лёнчик.
— Вот... И я постараюсь тебя отпросить, чтобы выпустили пораньше.
— Не... наверно не отпустят.
— Почему?
— Я же не Лермонтов. И меня не за храбрость...
— А за что?
— Папа сказал: за безголовость...
Лодька сказал с печальной ноткой:
— Видимо, храбрость и безголовость часто бывают рядом. А куда деваться?
— Я не знаю...
"И я не знаю", — подумал Лодька.
Книга, к счастью, оказалась на месте. А Стрелка была пуста, звенела тишиной, пахла нагретыми солнцем дровами. Сиротливо торчал над сараем лишенный банки шест. А больше ничего не напоминало об утренних событиях.
"Ну, и ты забывай", — сказал себе Лодька.
"Ага, забудешь... Это на всю жизнь..."
Когда шли со Стрелки через двор, Лодька увидел на крыльце Лешку Григорьева (своего "секунданта"!).
— Лёнчик, подожди. Я только спрошу вон того... человека...
Лешка заметил, как подходит Лодька, и ждал на ступенях. Будто, заранее предвидел этот разговор.
— Леш, — сказал Лодька. — Я хочу задать вопрос... Ладно, все затеяли то дело. Особенно Фома... Но тебе-то зачем это было надо?
"Ведь мы же... — хотел он еще сказать, — мы же... ну, если не совсем друзья, то все же были близкие соседи. Вместе книжки читали иногда. Ты мне про свою знакомую Ленку Черкизову говорил, я тебе свои стихи показывал. Ты мне марки с самолетами и орденами подарил... А теперь..." Но он ничего больше не сказал, потому что стало щекотно в горле и горячо в глазах. (Это на пятнадцатом-то году жизни! Детский сад!)
Однако Лешка понял его с одной фразы.
— Лодик, я знал, что ты про это спросишь... Я согласился ради тебя.
— Чего?! — Лодька брызнул возмущенным взглядом.
— Ну да. Чтобы никто не считал тебя трусом. И ты сам не считал... Чтобы уважал сам себя. И другие... Я же знал, что ты не дрогнешь...
— Откуда ты знал?! А если бы я струсил и сбежал? Ты бы презирал меня всю жизнь, да?
Лодька стоял перед Лёшкой — тощий, взъерошенный, в рыжих штанах с расстегнутыми у колен манжетами, в тесной курточке с детским значком "Юный натуралист" (в позапрошлом году всем в классе дали за работу в Саду пионеров). Стоял и ждал ответа — непонятно какого и непонятно зачем.