ПРИКЛЮЧЕНИЯ ЮНГИ [худ. Г. Фитингоф] - Ликстанов Иосиф Исаакович. Страница 5

Это была «последняя туча рассеянной бури».

— Есть пять суток без берега! — громко ответил Виктор, отдал честь, повернулся и вышел.

Командир блокшива подошёл к столу и задумчиво посмотрел на фотографическую карточку в чёрной рамке. На этой карточке Павел Лесков, отец Виктора, опоясанный пулемётными лентами, стоял рядом с другим моряком такого же воинственного вида, а над ними, на бутафорском картонном дереве, висел спасательный круг с надписью «Дружба до гроба».

Старик был опечален. Впервые Фёдору Степановичу пришлось говорить так строго с сыном своего покойного друга.

«ЧЁРНАЯ ИКРА»

Сначала в ванную, а потом гоп-гоп по коридору в камбуз. [19] Дяди Ионы нет в камбузе; ярко начищенные медные кастрюли скучают на полках. Может быть, Костин-кок отдыхает в кают-компании? Нет, пусто и в кают-компании, слишком просторной для маленькой команды блокшива. На верхнюю палубу бегом! Пустовойтов, увидев Виктора, смешно сдвигает усы и подмигивает ему: ага, теперь неприкосновенный вахтенный не прочь расспросить юнгу, чем кончилась встреча с командиром! Потерпи, потерпи, дядя Толя: во-первых, юнга сердит на тебя, а во-вторых, он так голоден, что пояс на нём стал совсем свободным.

Дальше, дальше! Мелькают ступеньки одного наклонного трапа, другого, и вот Виктор уже в низах корабля, на площадке, освещённой крохотной электрической лампочкой. Здесь всё наполнено знобящей прохладой, которая сразу охватывает человека; здесь так тихо, что надо ходить на цыпочках, и здесь так много тайн, что надо прикусить язык и пошире открыть глаза.

Железная дверь, выходящая на площадку, открыта. Виктор становится на высокий порог — комингс — и смотрит с жадностью: это редкое для него зрелище. Минёры не любят, чтобы Виктор околачивался внизу, и, уж само собой разумеется, переступать через комингс ему решительно запрещено.

Дверь ведёт в погреб. Он похож на горизонтальную щель — широкий и низкий. Две лампочки, забранные густыми проволочными сетками, дают так мало света, что задней переборки [20] не видно и можно подумать, что погреб уходит в бесконечность. Это очень странно, таинственно. Что кроется в темноте? Может быть, самое интересное? Но и с комингса юнга видит немало. В погребе правильными рядами лежат чёрные большие шары — мины заграждения. В слабом свете забронированных лампочек шары кажутся головами великанов, стоящих плечом к плечу, как на параде. Так кажется Виктору, а вот минёры относятся к делу проще и называют мины «чёрной икрой».

Каждая мина-«икринка» весит несколько пудов.

Если бы пришла война, минёры, погрузив «чёрную икру» на борт минных заградителей и прикрывшись ночной темнотой, отправились бы со своим страшным грузом в море. Они сбросили бы «чёрную икру» в заданных местах на морских дорогах, и мины, покачиваясь под водой на тонких стальных минрепах, [21] стали бы ждать непрошеных гостей. Минное заграждение — грозное препятствие для вражеских судов. Недаром Виктор гордится тем, что принадлежит к бригаде заграждения и траления.

Комендоры [22] и торпедисты бьют в упор. Минёры врага не видят. Их дело поставить мины, а уж мина должна дождаться непрошеных гостей, если они пожалуют в наши моря, и побеседовать с ними начистоту. Разговор получится короткий и будет последним для врага. Страшный грохот прокатится над волной, столб воды встанет над морем, со свистом пролетят осколки мины и куски развороченного корабельного борта. Ляжет набок смертельно раненный вражеский корабль, перевернётся — и пошёл, пошёл всей своей громадой в рыбье царство…

Брр! Виктора пробрал холодок.

Пока всё было мирно. Между рядами мин, о чём-то переговариваясь, ходили краснофлотцы — Трофимов, мечтавший изобрести такую мину, чтобы врагам некуда было податься, Бакланов, умевший писать стихи о пиратах и корсарах, и несколько других минёров. Здесь же был и самый толстый человек на блокшиве — любитель минного дела, знаменитый повар Иона Осипович Костин. Он стоял между чёрными шарами задумчивый и, кажется, на этот раз меньше всего интересовался делами погреба.

— Мне всё-таки думается, что номер двести сорок три прихварывает, — сказал озабоченно Трофимов, поглаживая мину. — Во всяком случае, нужно ещё раз проверить…

Виктор слыхал, что иногда та или другая мина начинает капризничать, у неё поднимается температура, и тогда больную срочно списывают с блокшива, куда-то отправляют, должно быть, на минный курорт, там она получает новую начинку и возвращается на корабль здоровая и холодная. Очень интересно было бы посмотреть, как Трофимов поставит мине градусник, но, если старшие заметят, что Виктор попусту торчит у погреба, ему попадёт за нарушение запрета.

Он тихонько позвал:

— Дядя Иона!.. Товарищ командир приказал выдать мне расход обеда.

Минёры подняли головы. Костин испуганно взглянул на своего питомца и ахнул. Виктор спрятался за косяк.

— Нашкодил, и глаза стыдно показать, — сказал Бакланов. — Постой, сигнальщик, мы ещё с тобой поговорим. Найдётся песочка надраить тебя за семафоры-разговоры… Избаловался, парень! Ты, Иона Осипыч, спроси его: кто вчера собаке тральщика «Запал» на хвост консервную банку приспособил?

— Его хоть учи, хоть не учи! — сердито проговорил Трофимов. — Сколько раз говорено, чтобы к погребам не совался, а он опять тут как тут!

— А если я голодный, — хмуро откликнулся Виктор. — Должен, значит, погибать?..

— За все твои штуки-проделки надо бы тебя по-старинному на чёрствый хлеб да на забортную воду посадить, вот что, — сказал Трофимов ещё строже иподмигнул товарищам.

— Да будет вам! — рассердился Костин-кок, торопливо пробираясь между минами. — Взялись дитё прорабатывать. Постыдились бы!..

Сейчас Виктор принадлежал только одному человеку в мире — добрейшему Костину-коку, который за всё время знакомства не сделал ему ни одного выговора.

Славный Иона Осипыч схватил мальчика за руку, увлёк вверх по трапу, засыпал вопросами, смешав, как всегда в минуты волнения, русские и украинские слова:

— Ты где шатался? Де блукав? Обедал? Ни? Опять режим сломал! Горе мне с тобой, Витя! Дывись, аж похудела бидна дытына. А что Фёдор Степанович, драил? Долго? Нет того, чтобы накормить дитё, а потом уже воспитывать… А на «Змее» тоже молодцы — всему флоту насчёт твоих флажков просигналили. Да перебирай же ногами швидче!.. Ветерком, ветерком!..

В глазах кока десятилетний юнга Лесков был младенцем, а в глазах Виктора Костин-кок, знатный кулинар флота, был нянькой, которую случайно нарядили в бушлат и клёш, с которой можно покапризничать, немного поскандалить и без особого труда добиться своего. Впрочем, на этот раз они были заодно: Костин-кок спешил ликвидировать аварию, а Виктору казалось, что от голода он стал совсем прозрачным. Иона Осипыч втолкнул его в камбуз, потащил к умывальнику, заставил его вымыть руки, усадил за стол, надел на свою круглую бритую голову белый твёрдый колпак и так загремел кастрюлями, будто собирался накормить до отвала целую дивизию. Виктор почувствовал, что жизнь входит в свою колею и что, в сущности, он не так уж несчастен.

— Первый закон! — потребовал Костин-кок. — Да не стучи ложкой, сломаешь!

— Есть первый закон, вот он: «Дружба с коком — залог здоровья».

— Ешь на здоровье! — весело ответил кок, ставя перед Виктором полную тарелку.

Замечательный суп, замечательный хлеб, замечательный камбуз, в котором знакома каждая кастрюля, и самое замечательное в камбузе — это Костин-кок!

Иона Осипыч сел на табуретку, сложил руки на животе и смотрел на своего питомца с такой радостью, будто вырвал его из когтей голодной смерти.