Живи, солдат - Погодин Радий Петрович. Страница 9

- Как на парад, - прошептал Алька, томясь от восторга и удивления.

- Почему "как"? - с ухмылкой сказал Степан, посмотрел на снаряжающихся разведчиков, на синий Днепр позади леска. - Наступление самый главный парад... Для кого-то он будет последним. - В разговорах с Алькой у Степана никогда не проскальзывали такие мотивы, наверно, поэтому он вздохнул и опустил глаза к своей гимнастерке.

У Альки защемило в носу.

В начале войны они с Гейкой Сухаревым несколько дней толклись возле Василеостровского райвоенкомата, с завистью поглядывали на восьмиклассников, которые, выпятив грудь, проникали внутрь, бывали выставлены, но все же имели повод для выкриков и воинственных возражений. Там они в последний раз увидели стройную девушку-перворазрядницу, которая тренировала их в младшей группе, Светлану Романовну; у нее было два кубика на петлицах.

Завуч Лассунский обнял их сзади за плечи. Они обернулись и долго моргали - высокий моряк с суровым лицом улыбался им грустно и ласково. Шевроны на рукавах капитанские.

- Куда же вы? У вас сердце! - воскликнул Гейка испуганно.

- А у вас?.. У вас тоже сердце. - Он поцеловал их в маковки, стиснул пальцами их плечи и неожиданно легко побежал догонять уходивших по Большому проспекту морских командиров, их было человек десять, пожилых, мрачноватых, но не утративших морской спокойной осанки.

На поляне с пожухлой травой составили друг на друга патронные ящики, покрыли их куском кумача. К ящикам встал молодой лейтенант - помпотех роты. Помпотех был, а техники - четыре броневичка, которые то и дело застревали в колдобинах или валялись в кюветах. В основном их использовали для связи. Чуть в отдалении от ящиков толпилась группка солдат, все молодые, все в каком-то смущении и строгости. Помпотех откашлялся, заговорил, круто жестикулируя. К нему по очереди подходили. Он вручал что-то и жал руку.

Алька сообразил: "Комсомольские билеты!"

- Степан, что будем делать? - спросил он, осознав с тревогой, что все неспроста.

- Днепр форсировать.

Днепр синел за кустами, широкий и неслышный.

- Его же форсировали в районе Киева и еще где-то.

- Давай обеги кругом. Там, наверно, и мост уже есть.

В кустах хрястнула мина. Она разорвалась в расположении второго взвода. Ни стонов, ни криков не было, только чертыхнулся кто-то. А правый берег Днепра казался светлым и дружелюбным.

Пришли от командира роты командиры взводов. Своего командира Алька толком не знал. При первом построении, сразу же после знакомства с сержантом Елескиным, командир взвода лейтенант Зубарев оглядел его с вежливым интересом, не более того, и спросил:

- Степан, донесешь?

- Дойдет, - ответил Степан.

Степана почему-то все называли либо по имени, либо сержант Елескин. Просто Елескин не называли.

- Пошли грузиться, - сказал командир. - Поплывем на тот берег.

Гуськом потянулись солдаты к воде, к ожидающим их железным понтонам.

- Мы же разведчики, - прошептал Алька, приподнявшись на цыпочки, чтобы дотянуться до Степанова уха. - Что же нас, как пехоту?

- Это и есть разведка. Называется - разведка боем. По нас будут бить изо всех видов. Артиллеристы их засекут и подавят...

- А если мы все же доедем? - спросил Алька, проглотив жесткий комок.

- Закрепимся на том берегу. Будем удерживать плацдарм. Или развивать успех. Действовать будем.

Взвод уже влез в понтон; стараясь не наступать на ноги, Степан пробирался вперед, солдаты поджимались, давая ему дорогу, на носу Степан поставил пулемет на сошники. Сказал:

- Садись рядом. И не высовывайся!

Алька огляделся торопливо, по-птичьи. Солдаты сидели тесно, склоняясь к центру понтона, где тоже сидели на корточках; казалось, все они боятся воды, стараются не смотреть на нее, а вода журчит и клокочет, сверкающая и притягательная.

Понтон вроде и не набирал скорости, вроде плыл без мотора, сносимый течением к стремнине. Чуть позади, развернувшись журавлиным клином, шли другие понтоны - вся рота. И несколько танков - четыре! - под танками понтоны были пошире, гудели они погрузнее, поугрозистее.

- Танки зачем? - шепотом спросил Алька.

- На всякий случай. Какой же плацдарм без артиллерии? Будут вместо пушек.

На воду легли мины и взорвали ее. В воздухе повисли длинные переливчатые лоскутья. Было тоскливо и, наверное, каждому одиноко. Алька прижался к Степанову плечу лицом.

Мина попала в соседний понтон. Алька охнул. А понтон тот продолжал идти, неся в бой мертвых и раненых - раненых живые приобняли, чтобы легче им было сидеть.

Взорванную воду подхватывал ветер, крошил, осыпал дождем. Над понтонами зажглась радуга.

Но вот дождь остался позади.

- Перешли черту, - сказал Степан.

Алька не понял Степановых слов, почувствовал - они уже перешли ту линию, после которой отход бессмыслен. Значит, разведка кончилась, пошло наступление.

Правый берег высок и песчан. Понтон вышел из-под навеса мин, попал как бы в мертвую зону - эта мертвая зона жила солнечным блеском; Алька перевесился через борт - в воде кружились крупные, в палец, мальки. Ракушки-беззубки лежали, отворив створки, они как бы кричали - рты у них были желтые, как у птенцов.

Правый берег пустынен и молчалив. Ни одна пуля не вылетела из прибрежных кустов: всю ночь артиллерия и самолеты вздымали эту землю, пахали и боронили ее для утреннего посева. Образ посева, противоестественный и жестокий, возник у Альки в мыслях, когда понтон мягко ткнулся в песок. И сержант Елескин первым спрыгнул в мелкую воду. Еще не выйдя на берег, он дал из пулемета очередь по кустам. Он стрелял, держа пулемет на весу, с поворотом, как будто бросал горстями зерна. Он побежал к обрывистому откосу, отклонив торс назад, и непонятно было, как он удерживает равновесие. Алька, согнувшись, приседая и оскользаясь, бежал за ним.

Наверху Степан широким размахом еще раз бросил далеко вперед горсть жарких зерен.

Они остановились перед сожженной хатой, поджидая других. Хата не осталась в Алькиной памяти, он уже нагляделся на сгоревшие хаты, но груша! Возле хаты горой возвышалась груша - наверно, столетняя, с сучьями толстыми, как стволы. Листья у нее обгорели, иные свернулись бурыми комочками - старая груша была увешана сплошь поджаренными плодами. Лишь с одного бока, который она защитила собой, листья оставались зелеными, хотя и пожухлыми, а плоды ярко и нежно желтели.

Собрался весь взвод. Командир сказал буднично:

- Давайте в цепь. Занимайте участок от тополя до этой хаты. Не заходя в кукурузу. По кромке...

Взвод упал перед стеной кукурузных будыльев - кукуруза оказалась подсолнечником, вернее, пустыми стеблями, усохшими, шершаво-грязными и бесконечно шуршащими.

- Окопаться! - прошло по цепи.

Солдаты копали песчаную землю, разрубали корни растений лопатами; над головами невысоко взлетала земля, солдаты как бы вспучивали ее, набрасывали на себя и уходили в глубину, становясь невидимыми.

Степан и Алька откопали двойной полуокоп - по грудь.

- Копать ненавижу! Я, можно сказать, из-за этого и в разведку пошел. - Степан установил пулемет на бруствере.

Только сейчас Алька разглядел: в подсолнечнике, как золотые зерна, застрявшие в щетке, сияли тыквы. Маленькие оранжевые тыквочки с хвостиками и громадные тыквищи, ненатуральные, словно из папье-маше.

Степан хозяйничал на бруствере, как на комоде. Слева от пулемета поставил коробки с дисками, справа выстроил гранаты рядком, даже нож, хорошо отточенный, воткнул в песок. Ручка ножа была плотно обмотана телефонным разноцветным проводом.

- Красота, - сказал он. - Уют.

Воздух загудел вдруг. И громыхнуло - роту накрыло минами.

- Ложись! - успел крикнуть Степан.

Они лежали валетом - окоп был тесен и мелок; Степан глядел в небо и распределял мины, будто диспетчер.

Звук резкий, словно хлыстом полоснуло.

- Ямской свист - недолет.

Завыло протяжно и жутко.