Только вперед - Раевский Борис Маркович. Страница 11
А как? Как «обеспечить», когда Леонид зашел в тупик и эту последнюю проклятую секунду ни за что не сбросить?
Галузин резко изменил методы тренировки.
Прежде всего он перестроил графики заплыва. Кочетов обычно плыл первые пять двадцатипятиметровок немного резвее, чем три последних отрезка пути. Галузин попробовал сделать наоборот. Он заставил Кочетова вначале плыть медленнее и нажимать на финише. Финиш был удлинен. Обычно пловец плывет с наивысшим напряжением лишь последнюю двадцатипятиметровку. Галузин предложил Леониду испробовать «длинный финиш» — плыть без всякой экономии сил последние пятьдесят метров. Могучий организм Кочетова быстро втянулся в эту работу, преодолел дополнительную нагрузку. Так удалось сбросить еще 0,3 секунды.
Но этого было мало, и Галузин не успокаивался.
Он принес в бассейн книгу московского врача. Врач писал, что в обычном, спокойном состоянии сердце человека работает с десятипроцентной нагрузкой.
«Всего десять процентов?!» — возмутился Кочетов. Он не знал, что наше сердце такой лодырь. Нет, надо заставить его в момент рекордного заплыва трудиться на полную мощность.
Однажды Галузин приказал Леониду на время забыть, что они собираются ставить рекорд на двести метров. Перешли на 300- и 400-метровку. В конце концов тренер добился своего: Кочетов стал проплывать и эти дистанции с отличным временем. Это приучило организм пловца к большим напряжениям, выработало в нем запас выносливости.
Тогда Иван Сергеевич опять составил новые графики заплыва. В 200-метровке Леонид должен был теперь идти всю дистанцию с одинаковой скоростью, причем каждую двадцатипятиметровку проходить с такой быстротой, которую он раньше развивал лишь на отдельных участках. И, наконец, наступил день, когда Кочетов на тренировке прошел всю дистанцию за 2 минуты 40,2 секунды, — на четыре десятых секунды быстрее рекорда.
Это было неожиданно и сначала показалось случайностью. Ведь еще вчера Леонид показывал худшее время. И вдруг — такой скачок! И хотя они оба понимали, что скачок этот произошел вовсе не случайно, а заслуженно добыт упорной, трудной и кропотливой работой, — все-таки они боялись верить этому результату.
Кочетов наотрез отказался покинуть бассейн. Он отдохнул и в тот же вечер проплыл дистанцию еще раз. И снова Галузин торжествующе засек результат. Правда, он был на одну десятую хуже первого, но это не беда! Только тогда они по-настоящему обрадовались. Сомнений быть не могло, — рекорд будет бит!
И все-таки они решили продолжать тренировки. Кочетов находился в отличной форме; им хотелось выжать все возможное: постараться улучшить время не на четыре десятых, а на целую секунду.
Леонид тренировался без устали. Он был в таком чудесном, бодром настроении, так окрылен первыми успехами, что казалось, для него нет сейчас ничего недосягаемого.
Ровно через четыре месяца после первого памятного разговора с Гаевым Кочетов снова пришел в партком и пригласил Николая Александровича в бассейн. Леонида ничего не говорил о своей победе. Однако торжествующее лицо выдавало его. Николай Александрович, чтобы доставить удовольствие Леониду, не расспрашивал его и делал вид, будто ни о чем не догадывается.
В бассейне Галузин, тоже не говоря ни слова, зажал в ладони свой секундомер, а второй вручил Гаеву. По команде стартера Леонид прыгнул в воду. Одновременно с пловцом помчались стрелки на двух секундомерах. Финиш. Пловец остановился. Застыли стрелки обоих секундомеров. 2 минуты 39,6 секунды. Ровно на секунду лучше рекорда Захарьяна.
— Вот тоби и Ля-Бриель! — сделав сердитое лицо, сказал Гаев, но не выдержал и засмеялся.
Как только Леонид на следующее утро пришел в институт и сел за стол в кабинете физиологии, — сразу получил записку:
«Да здравствует рекорд!»
Подписи не было.
«Кто это уже успел все разузнать?» — изумился Леонид.
Он обвел глазами столы, за которыми сидели двадцать шесть юношей и девушек — вся седьмая группа второго курса. Студенты внимательно слушали преподавательницу, и не обращали на него внимания.
Так и не узнав, кто автор записки, Леонид достал тетрадь и стал конспектировать лекцию.
Вскоре он получил вторую записку:
«Привет будущему рекордсмену!»
Подписи опять не было.
Леонид стал внимательно оглядывать товарищей Встретился взглядом с Аней Ласточкиной. Она смотрела на него невозмутимо спокойно, но краешки губ ее улыбались.
«Она!» — решил Кочетов.
Когда после окончания школы Аня сказала Леониду что пойдет в институт физкультуры, — он лишь усмехнулся: «Бросишь гранату и улетишь вместе с нею».
Аня вместо ответа стиснула своей маленькой рукой его широкую ладонь. «Ого!» — он сразу почувствовал, какая сила скрыта в этой тоненькой узкоплечей девушке.
«Но почему она все-таки пошла в институт физкультуры? — не раз задумывался Леонид. — Ведь вовсе не собиралась сюда… Видимо, просто растерялась. Не знала, куда податься…»
Спрашивать об этом у Ани не хотелось. Впрочем, Аня и сама толком не смогла бы объяснить. Да, раньше она не очень-то интересовалась спортом. Во всяком случае, меньше, чем музыкой. И меньше, чем литературой. Но недаром школьная учительница истории называла ее «богато одаренной натурой». У нее были способности ко всему, и к спорту тоже.
А возможно, имелись и другие причины, почему Аня выбрала именно институт физкультуры. Но в эти причины Аня даже наедине с собой старалась никогда не углубляться. Если бы кто-нибудь сказал ей, что она просто стремилась быть там же, где Леонид, Аня чистосердечно и с негодованием отвергла бы эти догадки.
В отличие от большинства студенток-физкультурниц, обычно коротко, почти по-мужски остриженных, Аня носила длинную, до пояса, косу.
Ее толстая коса не раз вызывала шутки студентов.
— Килограмм лишнего веса! — сокрушенно вздыхали шутники, когда Аня в трусиках и майке — легкая и стремительная — появлялась на беговой дорожке. — С такой косой выходить на старт, — все равно что повесить на шею гирю и с ней бежать!
Действительно, длинные волосы иногда мешали Ане. Однажды в бассейне тщательно уложенная под шапочку золотистая коса каким-то образом вдруг вырвалась на свободу. У Ани не было времени поправить ее, и длинная, мокрая, сразу потемневшая коса помчалась вслед за нею, извиваясь, как змея, и шлепая девушку по спине и плечам.
И все-таки Ласточкина упорно отказывалась обрезать волосы.
…Когда прозвенел звонок, Ласточкина подняла руку.
— Внимание! — крикнула она. — Кто хочет посмотреть, как Кочетов будет ставить рекорд, — записывайтесь на контрамарки!
Это, конечно, была шутка. Студенты института могли и так, без всяких контрамарок, пройти в бассейн. Но однокурсники дружно набросились на Кочетова, требуя билетов.
Никто из них не удивился словам Ласточкиной. Казалось, они уже слышали о планах Леонида и не расспрашивали его лишь потому, что он сам молчал.
— Завидую я тебе, Леонид! — искренне сказала Аня.
— Нет, не будущему рекорду твоему завидую! — испуганно поправилась она. — Завидую твоей целеустремленности. Нашел свою дорогу и прямо, без колебаний, идешь по ней! А вот я…
Всем были хорошо известны мучения Ласточкиной. Она играла в теннис, бегала на коньках, плавала, занималась художественной гимнастикой, метала копье и играла в волейбол. И все получалось у нее одинаково успешно. Когда Аня под музыку легко, изящно и ритмично выполняла вольные движения, ей советовали серьезно заняться гимнастикой. Когда она красиво и далеко бросала копье, ей настойчиво рекомендовали стать копьеметательницей.
Ласточкина училась, как и Леонид, на втором курсе. Первые два года студенты занимались всеми видами спорта, чтобы быть всесторонними физкультурниками. Но у большинства однокурсников, как у Кочетова, уже был свой любимый вид спорта, которым они особенно увлекались. В седьмой группе учился Федя Маслов — отличный штангист; Галя Зубова имела первый разряд по гимнастике; хоккеист Виктор Малинин играл в сборной команде города; пловец Холмин уже был мастером спорта.