Только вперед - Раевский Борис Маркович. Страница 43

— Ждут от нас… Новых ждут побед, — сказал тренер.

Помолчал и прибавил:

— Честь велика! Но и ответственность… — он покачал головой. — Неужели подведем?!

…Еще упорнее принялись Галузин и Кочетов штурмовать рекорд. Но прошел еще месяц, а результатов все не было.

Несмотря на огромную выдержку и настойчивость Леонида, ему начинало казаться, что их и не будет.

— Терпение, терпение, Леня, — повторял Гаев, который теперь снова, как в дни, когда Леонид устанавливал свой первый рекорд, стал частым гостем в бассейне. — Победа придет!

— Победа придет, надо только работать! — больше по старой тренерской привычке, чем в силу действительной уверенности, вторил ему Галузин.

Однако никто не осмелился бы сказать, что они мало работают, а победа не приходила…

И все же она пришла!

Через полмесяца стрелка вдруг стала более послушной. С каждой неделей они отвоевывали у нее драгоценные доли секунды, и с каждой неделей стрелка описывала все меньший круг по циферблату. Они уже подошли к своим старым показателям.

— Только не сдавай! Только не останавливайся! — повторял Галузин.

Но Леонид и не думал останавливаться. Рубеж — свой наивысший прежний показатель, 2 минуты 30,3 секунды — он перешел легко, будто шутя. И казалось, также легко он сбросил еще две десятых секунды, потом еще две и еще одну десятую.

Победа пришла! В июне 1941 года спортсмены, болельщики, и корреспонденты газет собрались в ленинградском бассейне на улице Правды. В этот день Леонид Кочетов снова вернул себе мировой рекорд, проплыв двухсотметровку за 2 минуты 29,8 секунды.

— Как легко вы плыли! — восторженно сказал Кочетову какой-то длинноволосый юноша. — Наверно, вот так же легко, в порыве вдохновенья, создавали свои лучшие произведения гениальные композиторы!

Кочетов, усмехнувшись, загадочно ответил:

— Секунда за год!

Действительно, ровно год продержался рекорд Важдаева. Ровно год неустанной работы потребовался Кочетову, чтобы сбросить всего одну секунду. Да, нелегко даются рекорды!

Длинноволосый юноша не понял Кочетова, и Леонид пояснил:

— Я думаю, Чайковский и Глинка, Бетховен и Моцарт немало работали над самыми лучшими своими вещами. А нам теперь кажется, — они созданы единым дыханием. Ничто не дается без труда. Но этот труд обычно скрыт от зрителя.

Как ни странно, Леонид никогда не был дома у своего тренера. Поэтому сейчас, впервые попав в комнату Ивана Сергеевича, Кочетов с любопытством озирался.

Сама комната — и своими размерами (в ней было метров пятьдесят), и пятью окнами со сплошными зеркальными стеклами, и высоким лепным потолком — напоминала зал.

В углах, под потолком, странно было видеть четыре фигуры античных красавиц с лампами в руках: под одной из них висела длинная изогнутая сабля в потертых ножнах с алым бантом на эфесе; а под другой — две пары боксерских перчаток: одни, большие, пухлые — тренировочные; другие — поменьше и пожестче — боевые.

Иван Сергеевич жил в этой комнате уже много лет. Но и теперь, бывало, утром, спросонья, он с удивлением поглядывал на белотелых женщин под потолком. Когда-то весь этот особняк с колоннами на набережной Невы принадлежал сиятельному князю; строил его известный архитектор. И Иван Сергеевич часто пытался догадаться, что было у князя в той комнате, где теперь живет он. Спальня? Биллиардная? Курительная? Библиотека?

…Еще раздеваясь в прихожей, Леонид услышал долетающие сквозь неплотно прикрытую дверь шум, смех, громкие, перебивающие друг друга голоса.

— Можно начинать! — торжественно объявил Галузин, вводя в комнату Леонида. — Подсудимый прибыл!

Кочетова встретили радостными криками. В комнате собралось уже много людей. На диване сидел Гаев и трое тренеров, те самые, которые приходили когда-то в бассейн на «консилиум». Были тут и студенты из института физкультуры, и пловцы, и лучший ученик Кочетова из детской школы плавания, курносый тихоня Алексей Совков, и мастер Грач, и бухгалтер Нагишкин.

— Избранное, чисто мужское общество, — охарактеризовал компанию Федя-массажист. — В строгом английском духе?..

Действительно, женщин за столом не было. Жена Галузина хлопотала на кухне, а остальные были приглашены без жен. Только для Кочетова тренер сделал исключение.

— Можешь привести подругу, — сказал он.

Но Кочетов пришел один. Кого позвать? Аня давно уже работала в Луге…

— А почему подсудимый опоздал? — грозным прокурорским тоном спросил Гаев.

Кочетов вместо ответа вытащил из карманов две бутылки и потряс ими над головой.

— Вино? — все так же грозно допрашивал Гаев. — А тренер разрешил?

— Разрешил, разрешил, Николай Александрович, — вмешался Галузин. — По поводу рекорда разрешил выпить и даже сигнал на сон отменил. Сегодня, по случаю такого праздника, позволяю не ложиться до утра!

Вместе с вином Леонид вытащил из кармана телеграмму. Гаев прочитал ее про себя, усмехнулся и снова прочитал вслух:

«Поздравляю (точка). А нос не задирай (точка). Все равно рекорд отниму (точка). Важдаев».

Все засмеялись.

— Боевой парень! — сказал Гаев.

— Тигр! — воскликнул Галузин.

Первый тост провозгласил бухгалтер Нагишкин.

— За вашу великолепную вчерашнюю победу! — торжественно сказал он Леониду.

Все встали, звеня рюмками.

— И за будущие твои победы! — прибавил Галузин, чокаясь с Кочетовым.

За первым тостом последовали другие. Гости пили, ели, шутили, смеялись. Галузин, как заботливый хозяин, завел патефон.

И все-таки настоящего веселья, такого, когда забывают все печали и горести и на душе остается только радость, не было. В полночь кто-то включил радиоприемник. Передавали последние известия. Диктор сообщил, что семь гитлеровских офицеров устроили дебош в парижском ресторане. Они выгнали оттуда французов, а двум парижанам, не пожелавшим стоя приветствовать захватчиков, фашисты пивными бутылками проломили черепа.

— Страдает земля! — гневно сказал Гаев. — Подумать только — всего через сорок два дня после перехода границы фашисты взяли Париж! Продали свою родину французские министры.

— Продали Францию! — повторил вслед за ним Леонид. — Да одну ли Францию? Голландия, Польша, Дания и Норвегия, и Бельгия под игом Гитлера.

— Зарвался этот молодчик. Думает, он новый Наполеон, — хмуро сказал Иван Сергеевич. — Но и Наполеона русские били!

Галузин неожиданно резким, стремительным движением сорвал с гвоздя саблю и, обнажив клинок, молодцевато закружил его над головой и со свистом рассек воздух.

— Есть еще порох в пороховницах! — засмеялся он. — Хватит силы унять этого бандита!

Леонид взял саблю из рук тренера, чтобы снова повесить ее на стенку, и случайно заметил полустертые буквы, выгравированные на холодной, матовой поверхности клинка. Он подышал на стальной клинок, протер его рукавом, присмотрелся и разобрал короткую надпись:

«Ого! Герой мой «казак», — с уважением подумал Кочетов.

— Силы-то хватит, — уверенно подтвердил Николай Грач. — Но как подумаешь, какую мы жизнь наладили, и вдруг — война начнется — злость берет. У нас позавчера новый пресс пустили. Игрушка в сто тонн. Верите ли, — носовым платком по станине проведешь — ни пылинки. Культура! Эх, да что там!.. Сейчас только жить да жить, строить да строить…

Лишь под утро стали расходиться гости. Кочетов оставил у Галузина незаметно задремавшего в углу Алексея Совкова и вместе с Гаевым вышел на улицу.

Ленинград еще спал. Только дворники, похожие на продавцов в своих белых передниках, поливали улицы: весело, с шумом и фырканьем била струя воды, рассыпаясь в вышине на тысячи сверкающих брызг.

Небо над городом было ровное-ровное, гладко-голубое, словно эмалированное.

Мимо бесшумно проехали по асфальту два грузовика, сплошь заставленные белыми бидонами.

Леонид повел Николая Александровича к себе. Трамваи еще не ходили, а Гаев жил далеко, в Удельной.