Обреченный рыцарь - Лещенко Владимир. Страница 55
– Кранты папе, абхун маме, – повторил слова чудной песни Гавейн.
И тут кто?то с силой дернул его за шею. Это Фенрир, не замедляя своего полета, успел схватить незадачливого седока за ворот.
Волчище резко дернул головой.
И крепыш опять полетел. Но уже вверх.
– Мать! Мать! Мать!
– Ты че орешь, сокол ясный? – раздался над ухом знакомый девичий голос.
Гавейн посмотрел и обмер. Находился как раз напротив того самого окна, к которому так стремился.
Как же это? И чего он продолжает лететь?
– Задержаться не желаешь? – с издевкой спросила Светлана, хватаясь за пояс милого.
Тот, опомнившись, обеими руками вцепился в ставню и закачался на ней туда?сюда, как на качелях. С замирающим сердцем посмотрел, что там внизу.
Сразу отлегло от сердца. Фенрир, как ни в чем не бывало, вертелся рядом с Файервинд и Перси, приветственно махавшим приятелю рукою.
Чуть поодаль от этой троицы топтался вендиец, уже оправившийся от ушибов, и тоже потрясал руками, но сжатыми в кулаки. Грозил победителю? (Хм, да не он ли это попытался вышибить Гавейна из седла?)
Победителю? А ведь верно.
– Залезай?ка лучше сюда, – предложила княжна. – Да поцелуй невесту покрепче. Теперь можно не таиться…
– Невесту?! – ярился резко протрезвевший князь Велимир. – Да чтоб я отдал свою единственную дочь за первого встречного?! Дудки!!!
Волосатый кукиш очутился под самым носом Гавейна.
– Батюшка! – топнула ножкой княжна. – Ты слово дал! Он победил по?честному и оказался самым достойным!
Ответом ей стала все та же волосатая фига.
– Нехорошо, государь, – вступил в бой Вострец. – Слово перед всеми дадено… надобно держать…
– А ты помолчи, племяш! – окрысился на него князь. – Запамятовал уже, как за дерзкие речи из бояр в шуты угодил? А ведь и года не минуло! На конюшню хочешь, за лошадьми навоз прибирать?!
– Твоя воля, надежа, – твердо отвечал юноша, не обращая внимания на ошалелые взгляды Гавейна и Перси, уставившихся на новоявленного государева родственника. – Во всем и везде твоя власть. Но позволь молвить, что рыцарь Гав… Лысогор… – тут он кивнул на бритта, – не совсем первый встречный.
За сим последовала многозначительная пауза. Крепыш, уже неделю как взявший новое, куявское имя (спасибо сгинувшему Офигениусу, надоумил), важно приосанился, хотя и понятия не имел, что на уме у шута (или кто он там на самом деле).
– Да? – заинтересовался Велимир. – Ну?ка, ну?ка…
Вострец склонился к дядюшкину уху и начал что?то быстро шептать. Княжеские брови взмывали то вверх, то вниз, словно птицы небесные.
– Хм! – почесал он бороду, когда брюнет закончил. – Ладно. Так и быть, пущай считается дочкиным женихом… До особого указу… Эх, жаль преосвященного нет. Тот бы уж наверняка дело присоветовал…
Вздохнул тяжелехонько и… протянул свой пустой кубок:
– Налейте, что ли. Надобно ж и выпить за нареченных…
Однако не успел Велимир и пригубить вино, как в княжескую ложу ворвался взволнованный Лют.
– Беда, государь! – Глаза сотника полыхали тревогой. – Тревожные вести из Искоростеня! Только что гонец от посадника Мала примчался!..
– Что там такое?! Опять этому болвану невесть что мерещится?!
– Вроде как взят город навьими! Дозволь, надежа, выступить в поход малой силой. Надобно бы проверить.
– Велю! Берешь свою сотню и еще… две из моей дружины.
Повернулся к троице иноземцев и невесело усмехнулся:
– Вот тебе, женишок, и дело. Отправляйся?ка и ты на рать да докажи свою удаль. А вернешься, там и о свадьбе поговорим…
– Папенька! – запротестовала было княжна.
– Я все сказал!..
Глава 8
ПЕСНИ ПТИЦЫ АЛКОНОСТ
Лесок в окрестностях Киева
Сквозь сон его преосвященству показалось, что кто?то тихонько бубнит у него над ухом. Но поскольку в его личной опочивальне никто без особого на то позволения самого владыки находиться не мог и не смел, то поначалу святой отец подумал, что постороннее бормотание ему снится. А потому он повернулся на другой бок и попытался снова заснуть.
Однако назойливые звуки упорно не желали исчезать.
Интересно, и кого это нелегкая принесла спозаранку? Никак Евлампий с очередной порцией доносов приперся. Не мог подождать, пока начальство проснется. Ведь наверняка ничего важного. Иначе сразу бы растолкал. А так треплет себе языком с кем попало…
Та?ак! А ведь точно!
Как это он сразу не сообразил.
Голосов?то два.
Причем один вроде как женский.
Судорожно порылся в памяти. Кажись, никого на ночь не оставлял. Так откуда ж быть бабе?!
Но до чего ж болит голова! Прямо раскалывается. Словно кто шандарахнул по ней чем тяжелым.
Чего это он такого пил на ночь глядя?
Снова Евлашка вино паленое приволок, злыдень. Сколько раз ему было говорено: бери в проверенном месте. Так нет же. Вот теперь пущай берет с собой десяток псов да приволочет продавца оной дряни в караульню на правеж. Предварительно арестовав весь товар для проверки. Вдруг мерзопакостник специально метаморфусами нанят, чтоб отравить царя?батюшку и его ближайших сподвижников. Всякое может быть в это тревожное время.
Ух, дерзкие! И не уймутся же. Шуры?муры, лясы?балясы.
Вот ужо он им сейчас задаст перцу, чтоб знали свое место.
Епископ порывисто сел на ложе.
Резкая боль ударила в темя. Даже в глазах темно сделалось.
– У?йе… – схватился руками за голову преосвященный.
И наткнулся… на огромную шишку, откуда?то взявшуюся на макушке.
Так, так. И что ж это у нас получается? Выходит, что и впрямь оглоушили?!
– Кто посме?ел?! – заорал раненым зверем.
– Что, батька, никак очухался? – послышался приветливый и совершенно незнакомый мальчишеский голос. – Давно пора. Третий день как в беспамятстве.
«Третий день?! Это он о чем?! И вообще, где это я?!»
Находился явно не в своей опочивальне, а в какой?то убогой избе.
С трудом повернул голову на говор.
И оторопел.
Рука непроизвольно сотворила крестное знамение.
– Да воскреснет Бог и расточатся врази его! – пролепетал одеревеневший язык. – Сгинь, сгинь, рассыпься!
Прямо напротив него сидел на лавке самый настоящий… бес. Ну, положим, не бес, а бесенок. Но от этого не было легче. Зыркает зелеными зенками и глумливо скалится.
– Во искушение мне посланный, исчезни, адово исчадие!
– Ишь, Бублик, как он тебя честит, – раздался второй, чистый и звонкий девичий голосок. – Нет бы спасибо сказать за то, что ты его нашел, сюда притащил, медведищу этакого, мазью целебной умастил. Надо было его там, в лесу, бросить. Волкам на съедение.
Странно. Несмотря на то что речь эта не отличалась любезностью, в голове преосвященного от ее звучания как?то сразу прояснилось. И когда он обернулся, чтобы рассмотреть говорившую, боли уже не было.
Но лучше б не поворачивался. Так как угодил, что называется, из огня да в полымя. Ибо бесенок по сравнению с ЭТИМ был еще малым испытанием.
Огромная, в половину человеческого роста птица примостилась на табурете у стола. Определить, какой именно породы пернатое, было затруднительно. Никогда прежде Ифигениус не встречал таких.
Больше всего ОНО напоминало голубя. Но раскраской оперения походило на павлина. Хотя нет, куда там жар?птице до ЭТОГО. У той преобладают изумрудные оттенки. И лишь «глаза» сияют синим да темно?красным цветами. Здесь же смешались белоснежно?белый и небесно?голубой колера. Как на редких фарфоровых вазах, привезенных из далекого Китая. Однако изделия искусных хинских мастеров не обладают жизненной искрой, что ли. Радуют глаз и все ж какие?то холодные. А перья удивительной птицы, казалось, огнем полыхают. Но не тем, опаляющим и опасным для человека, а тихим пламенем солнечного ясного неба, которое радует глаз, успокаивает сердце, настраивая душу на мысли чистые и возвышенные.
Да не это было самым чудным. Ну, птица и птица. Всякие среди них встречаются. И яркие, и невзрачные, и совсем крохотные, и гигантские. Иные даже и говорить умеют. Само собой, без разума, лишь подражая людскому голосу.