Повесть о юнгах. Дальний поход - Саксонов Владимир Исаакович. Страница 15

— «Для нас… — засюсюкал он, опять раскрывая газету. — Для нас главстаршины Астахов и Пестов — образец морской подтянутости и аккуратности… Замечательные специалисты… Мы понимаем — ах, ах, конечно, понимаем! — что, чем скорее освоим их опыт, овладеем специальностью радиста, тем больше будет вклад наших инструкторов в дело разгрома врага»!.. Писа-атель!

Не очень-то приятно, если твою заметку читают таким тоном. Пусть эта заметка, которую ты написал собственной рукой, стала в газете какой-то незнакомой, — все равно не очень-то приятно!

Но дело даже не в этом. Я же написал ее не просто так.

С месяц назад во время занятий Воронов вызвал меня из класса. В коридоре придирчиво осмотрел: «Значит, пойдешь сейчас в двадцатый кабинет. Там капитан из газеты прибыл. Будет с тобой беседовать… Сначала постучи. Скажет: «Войдите», — три шага строевым и доложи как положено».

Василий Петрович заметно волновался, и, если говорить честно, мне стало приятно. Мы его любили, нашего старшину, а он всегда был суров — даже когда шутил или хвалил кого-нибудь (меня-то он один раз похвалил — на стрельбище). Но вот приехал человек из газеты, и Воронов, посылая меня к нему, волновался.

«Ясно, товарищ старшина».

«Ясно, ясно»! Ты слушай, что говорю! Доложи четко: «Товарищ капитан!..» Он капитан, а не капитан-лейтенант: звездочек-то на погонах столько же, а просвет красный — политработник. Ясно?» «Ясно, товарищ старшина!»

Дело, конечно, было не в погонах и не в звании: приехал первый человек с Большой земли, чтобы встретиться с нами, юнгами.

Василий Петрович еще раз осмотрел меня, даже заставил повернуться: «Ну, идите».

Капитан из газеты в новеньком кителе, в новеньких погонах с ярко-красными просветами, розовощекий, темнобровый, курил прямую длинную трубку и смотрел на меня так, будто все время чему-то радостно удивлялся.

Трубка то и дело гасла, как только капитан начинал что-то писать в своем блокноте. Я замолкал. «Пожалуйста, пожалуйста! — говорил он, торопливо раскуривая. — Я вас слушаю, товарищ Савенков. Юнга товарищ Савенков!»

И улыбался.

Это он попросил меня написать про Милешу Пестахова — там же, в двадцатом кабинете. А сам ушел, чтобы не мешать. Потом вернулся, прочитал и стал ходить по кабинету, потирая руки: «Очень хорошо, очень!..»

Я встал: «Разрешите идти?» — «Да, — сказал капитан, тоже вставая и протягивая мне руку. — До свидания. Рад был познакомиться с вами, Сережа». — «Есть, — ответил я невпопад. — Разрешите идти?» — «Идите», — опять улыбнулся капитан.

Воронов ждал в коридоре: «Ну как?»

«Все в порядке, товарищ старшина!»

«Молодец…»

— Молодец! Умеешь… — Сахаров бросил газету на стол. «Краснофлотец». Газета Северного флота.

Буквы запрыгали, зарябили, в висках у меня томительно зазвенело. Я опять услышал: «…не сдаюсь! Прощайте, братцы! Прощайте…»

Открытым текстом…

Это был конец: по морскому охотнику били прямой наводкой, катер потерял ход. Краснофлотец, парень с Северного флота, такой же, как Астахов, вел передачу открытым текстом. Последнюю. «Погибаю, но не сдаюсь!»

Астахов стоял рядом с нами, в учебном классе. Лицо у него было помертвевшее.

Потом он объяснил, что прохождение радиоволн хорошее. Он и в эту минуту объяснял, учил нас!

Нет, я не просто так написал заметку…

— Тут и дурак сумеет пятерочки отхватывать. — Сахаров отвернулся, принялся стирать с доски схему колебательного контура (это я чертил, объясняя Вадику). — Про него бы тоже плакат повесили: «Учиться так, как юнга Савенков!» И компания..

Я шагнул к нему.

Я еще не знал, что скажу, что сделаю. Но знал, что он замолчит. А если нет, плевать мне тогда на самого себя! Тогда пусть он еще раз смажет меня пятерней по губам — будет прав.

— Одни воюют, другие рыбку ловят! — Он только делал вид, что не замечает меня. — И про них еще пишут всякие…

— Сахаров!

— Сахаров! — одновременно со мной сказал Леха. — Ты не имеешь права говорить так о своих командирах!

— Не от тебя ли слышал? — бросил, не оборачиваясь, Сахаров.

— Н-ну и что? Од-дин раз сказал, да!

Леха заикался, весь красный… А ведь он никогда не заикался!

— Ты мне и за это ответишь, — сказал я тихо, чувствуя только, что сейчас, в эту минуту надо сдержаться.

Он услышал. Резко обернулся, уставился на меня.

— Выйдем, Сахаров. Там поговорим…

— Ах, выйдем! — протянул он, издеваясь. — В коридор или подальше?

— Можно и подальше. Самоподготовка все равно кончается.

— Ах, подальше! Ах, самоподготовка! — пел он тоненько и, подрыгивая полусогнутой ногой, следил, как я застегиваю шинель на все крючки.

— Давайте объяснимся! — потребовал Леха.

— Ладно, — сказал я. — Объяснимся после.

Как будто можно было объяснить, что шел я не просто драться, а хоронить того — в шинели без хлястика, — который когда-то, в кабинете начальника школы, поверил, что его отпускают домой, и не отказался писать рапорт… Как будто можно было объяснить, что многое с тех пор изменилось и что некоторые, пусть даже и простые истины понял я сам. А если ты додумался до чего-то сам, это — твои убеждения. И надо уметь их защищать.

Сахаров набросил шинель на плечи:

— Ну, берегись…

Я вышел первым. Он шагал за мной. Лестница, первый этаж, выход — на площади было уже темно. Мы обогнули учебный корпус, через какой-то кустарник вышли на небольшую поляну.

Дул влажный ветер. Неподалеку шумели сосны.

— Вот здесь, — сказал я, расстегивая крючки.

И — лицом в снег!.. Только крякнул от боли, когда Сахаров навалился сзади мне на руки: они запутались в рукавах. Он-то налетел на меня, не дожидаясь, пока я сниму шинель!

Вывернуться!.. Я рванулся, но теперь оказался на спине, а он удержался сверху, ударил:

— Что?

Из глаз искры посыпались. Еще, еще раз…

— Что?! Что?! Что?!

Надо было высвободить руки! Вот сейчас…

Сахаров вдруг откинулся.

Я почувствовал, что свободен, вскочил.

Он стоял в нескольких шагах от меня, отряхивал с коленей снег.

— Что? Получил?

А между нами — им и мной — стоял Юрка Железнов.

Вот в чем дело…

Я сбросил наконец-то шинель. Молча шагнул вперед.

Юрка тоже молчал.

А Сахаров все чистил брюки на коленях. Потом выпрямился:

— Ну? Что?

Не очень уверенно спросил.

Юрка положил мне на плечо руку:

— С такими разве дерутся?

— Да ведь он…

— Таких бьют, — сказал Юрка. — По щекам!

— Ну, ударь, ударь! — крикнул Сахаров. — Ударь!

Железнов молчал.

Я высвободил плечо.

— Двое на одного, да? — отступил Сахаров.

Юрка сплюнул.

А Сахаров повернулся и пошел — не к учебному корпусу, а куда-то к лесу.

— Не с кем драться-то, — сказал Железнов и еще раз сплюнул. Потом добавил задумчиво: — Черт его знает…

Я не понял, о чем он.

Где-то неподалеку равнодушно шумели сосны. Влажный ветер остывал у меня на лице. Глаза все-таки щипало.

— Вот тут больно? — спросил Юрка. — На-ка, потри снежком…

После физзарядки у проруби всегда очередь. Толкаемся, поторапливаем друг друга. Скоро построение…

Переговариваемся:

— Светает?

— Не, от снега так кажется.

— Вообще-то раньше светать стало, а?

— Эй, поживее там — не в бане!

Подошла моя очередь. Я нагнулся, зачерпнул ладонями холодной черной воды, но кто-то двинул меня плечом:

— Ну-ка!

Не успел даже понять, кто это — на него налетел откуда-то Сахаров, швырнул в сторону и встал рядом со мной, широко расставив ноги:

— Умывайся спокойно…

— Псих, — ошеломленно проговорили за спиной Сахарова.

Он не обратил внимания:

— Умывайся, не торопись.

Я умылся.

Юрка стоял за мной и улыбался. Я видел. Когда он улыбается, в любой темноте видно.