Четверо из России (сборник) - Клепов Василий Степанович. Страница 32

Я припустил во весь дух, но скоро понял, что так задохнусь. Лучше бежать размеренно и дышать через нос каждые восемь шагов. Так, помню, учил бегать мастер спорта в «Пионерской зорьке».

Внезапно я услышал шуршание колес о гравий. Поднял руку, но шофер или не заметил меня, или торопился, проехал не останавливаясь. Я припустил изо всех сил, догнал полуторку и ухватился руками за край кузова. Кое-как вскарабкался в машину. Шофер гнал, как сумасшедший, бочки из-под горючего прыгали и катались, и я не знал, где мне от них спастись. Наконец догадался лечь на кабину, ухватился за разбитое окно. «Теперь гони, товарищ шофер. Меня отсюда никакой силой не оторвешь».

Но машина скоро въехала в Березовку, свернула с дороги в какой-то двор. Я спрыгнул и стал просить шофера довезти до Острогорска, врал ему, что у меня мать при смерти, что везу лекарство, которое одно только и спасет ее, обещал по приезде заплатить сколько угодно: шофер ни в какую.

— Свез бы, милок, раз у тебя такое печальное дело, — говорил он мне все одно и то же. — Даром бы свез. Сам недавно мать схоронил. Но имею важное государственное задание. Не могу.

Я вдруг догадался спросить:

— А сельсовет здесь есть?

Сельсовет оказался рядом, но там уже никого не было. Я все-таки начал стучать в дверь. Из соседнего дома вышла старушка-сторожиха, спросила, кто я такой, зачем стучусь ночью в правительственное учреждение и что мне нужно.

И снова пришлось врать насчет матери и лекарства, насчет того, что мне надо позвонить по телефону, чтобы как можно скорее мне выслали навстречу машину.

Старушка согласилась открыть сельсовет, разрешила позвонить.

Я вызвал нашу квартиру и сразу услышал мамин голос.

— Мама! Ты меня узнаешь? Это я, Вася. Ты меня пока не расспрашивай ни о чем, а дай мне сказать, потому что дело очень срочное. Так вот, слушай внимательно: пойди сейчас же в НКВД и скажи, чтобы немедленно арестовали Белотелова, который ходит к дяде Паше. И еще этого… дай вспомнить… Голенищева, он живет на Советской, дом номер один. Это очень опасные враги. Они связаны с немцами. Если их сегодня же, — понимаешь! — сегодня же не заберут, будет страшная вещь. Ты меня поняла?

А она заплакала и стала говорить о том, какой я нехороший, заставил ее столько страдать и что пора, наконец, оставить все эти бредни насчет врагов и шпионов.

Я заверил маму, что на этот раз — не бредни, все очень серьезно и речь идет о жизни многих людей.

Тут она рассмеялась сквозь слезы:

— Я так и знала. Ты опять спасаешь целый город… Дурной! Лучше скажи, откуда звонишь и когда тебя ждать домой?

— Буду часа через два или три. Но я тебя заклинаю, мама, поверь мне хоть раз в жизни: иди сейчас же в НКВД и скажи про Белотелова и Голенищева.

Она обещала, но умоляла приходить скорее, так как будет ждать меня всю ночь.

Старушка ругала меня за вранье, говорила, что нехорошо придумывать такое о родной матери.

Но я сказал ей:

— Это, бабушка, святая ложь. А такая ложь иной раз бывает дороже правды.

— Много ты понимаешь в святости, безбожник, — шумела женщина. — Небось и перекреститься не умеешь, а туда же — святая! Иди отсюда, безбожник окаянный!

Мне и без того надо было уходить. Все не верилось, что мама сходит в НКВД, и я опять побежал. За селом меня нагнала еще одна грузовая машина и сразу остановилась, как только я начал «сигналить».

Из машины выскочил человек, приветливо подал мне руку:

— А, рыбак, здравствуй! Много наловил? Что-то рыбы у тебя не вижу.

Это оказался дядя Миша, тот шофер, который вчера ночью удивился моему «геройству». Он охотно согласился «подбросить» меня до Острогорска, помог взобраться в кузов и дал газ.

В кузове был еще какой-то пассажир в плаще с капюшоном. Он стоял впереди, ухватившись руками за кабину, и все время вертел головой то вправо, то влево. Я сидел на борту и восхищался тем, как ловко и быстро ведет машину дядя Миша.

«Так я успею добраться до Острогорска за час! — радовался я. — И если попросить, то дядя Миша, пожалуй, не откажется подвести меня прямо в НКВД».

Пассажир, который был со мной в кузове, вдруг оглянулся, отбросил капюшон и стал приближаться вдоль борта ко мне. Я взглянул на него и сразу узнал Белотелова. Теперь я видел, что от него не отвертеться: пристукнет сейчас и выбросит из кузова, так что гадай потом милиция, отчего и почему на дороге неизвестный труп… Кричать бесполезно, на ходу дядя Миша ничего в кабине не услышит, да и не хотелось мне кричать перед этой очкастой змеей. Немцы наших коммунистов вон как пытают, а коммунисты и то не кричат. А я стану унижаться перед гадиной? Я сделал вид, будто меня сильно качнуло, и перескочил на другой борт, Белотелов пошел, покачиваясь от толчков, в мою сторону. Я перебежал в задний угол. Он опять стал двигаться ко мне. Тогда я увидел, что дело плохо, встал на борт и прыгнул в темноту.

Все вокруг меня зазвенело, в глазах пошли огненные круги, а тело стало тяжелое-тяжелое, и уже ни рукой, ни ногой я шевельнуть не мог. С трудом рассмотрел: грузовик далеко чернеет, но не шумит — остановился.

Хлопнула дверца машины, и послышался голос дяди Миши:

— Нашел?

— Нет, — откликнулся где-то близко от меня Белотелов.

«Значит, — подумал я, — Белотелов нарочно остановил машину, чтобы найти меня и в потемках добить».

Я хотел крикнуть дядю Мишу, но вместо крика у меня из горла вырвалось какое-то мычание.

— Не нашел?

— Как сквозь землю провалился!

Теперь Белотелов был где-то совсем близко, я слышал, как его сапоги чавкали в грязи, как он поскользнулся, упал и нехорошо выругался. И вдруг я увидел на еще светлом фоне вечернего неба его тяжелую, неуклюже взмахивающую длинными руками фигуру.

Откуда у меня и сила взялась: я стал на четвереньки и пополз с дороги.

Перебрался кое-как через кювет и лег, прижавшись лицом к холодной, скользкой земле.

Я слышал, шаги Белотелова стихли где-то против меня, и невольно приподнял голову. Мой враг стоял на дороге и прислушивался. Потом по левому кювету прошел в сторону машины, вернулся по правому и опять оказался около меня, чуть на руку мне не наступил. Но ноги его стала засасывать грязь, он выругался, вылез к кювету на твердую почву, скрипнув зубами, простонал:

— Растяпа! Никто бы не узнал — расшибся, и все.

— Поехали! — крикнул дядя Миша. — Наверно, опять где-нибудь рыбку ловит. Смелый парнишка — люблю таких. Рыбачок! — весело закричал он. — Ты где? Мы поехали.

Машина загудела и ушла. Кругом темень, ни души, а я ни встать, ни ползти не могу. Правая нога болит и болтается, как неживая. Голова тоже болит, и на лице не поймешь что — не то грязь, не то кровь…

И тут я снова вспомнил, что враг мчится сейчас к городу. Сжал зубы, со стоном опираясь на руки и левое колено, попробовал ползти. Руки вперед выброшу, ухвачусь ими за кусты или просто за землю и подтягиваю туловище. Как червяк.

При спуске в кювет руки у меня поскользнулись, я куда-то покатился, а что дальше было — не помню.

Очнулся уже не в кювете, а в чьем-то доме. Надо мной был низкий белый потолок, и кто-то лил мне в рот противную водку. Может, оттого и очнулся, что даже от запаха водки меня всегда тошнило.

Кто-то осторожно мокрой тряпкой вытер мне лицо.

— Э, да это начальник! — услышал я над собой знакомый голос. — Как тебя угораздило? То меня хотел в плен взять, теперь сам в мои руки попался.

Я открыл глаза и решил, что теперь-то уж погиб: надо мной склонилась рыжая голова фрица, которого мы упустили, когда пробирались в Золотую Долину.

Из-за плеча немца выглядывала пушистая, такая же, как у него, рыжая головка с огромными, в пятак величиной, васильками.

«Почему такие большие васильки?» — подумал я и опять, наверно, потерял сознание. Потому что, когда снова открыл глаза, увидел около себя только Белку.