Пареньки села Замшелого - Упит Андрей Мартынович. Страница 28

— Тут хоть где угодно ложись да спи!

— Наша скотина так и делает, — усмехнулся хозяин.

Ешка запряг лошадь и смущенно спросил хозяина, не появлялись ли где поблизости цыгане с медведем. Старик долго молча смотрел на паренька, видно вспоминая вчерашний Ешкин рассказ о напастях в Замшелом, а потом покачал головой.

— Все это бабьи сказки, — сказал он, — ни медведь, ни какое другое колдовство тут не помогут. Поглядите кругом: все сделали мы сами — руки наши, других помощников да чудодеев у нас не было. А ведь славно тут у нас! Но уж коли порешили вы искать Медведя-чудодея, то поезжайте прямиком под гору, а потом малость влево подайтесь. На пастбищах Черного имения в зарослях ивняка вы их и найдете. Позавчера поутру они мимо проезжали, на санях у них был медведь, да, похоже, больше дохлый, чем живой, а может, уже и впрямь издох, — ну, да невелика потеря. У нас прошлой ночью из закута барашек пропал, так можно об заклад побиться, что эти ворюги где-нибудь неподалеку. Ну, сынки, бывайте здоровы!

Букстынь очень досадовал, что ему не удалось на прощанье должным образом откланяться трем сестрам. Ворча себе под нос, он снова повязал на уши невестин платок — морозец нынче был крепкий. Ешка тоже уезжал с тяжелым сердцем: жаль было, что не дослушал рассказ старика витейщика, ну, а потом… Он все оглядывался и оглядывался на хутор, где хозяева сами корчевали лес, поднимали целину, сами рыли канавы, сеяли и всё-всё делали своими руками. Когда проезжали мимо клети, в нос ударил запах ржаной муки и копченого мяса и потом еще долго-долго приятно щекотал ноздри. Но вот Белый хутор почти слился с белым покровом снега, и только серые ворота гумна виднелись вдали да три больших окна сверкали на утреннем солнце.

— А что, Андр, ведь хорошо спится на простыне да еще когда сверчки не донимают?

— Да, — отозвался Андр. — А ты приметил, Букстынь, какая белая была похлебка? Ну впрямь, будто на чистом молоке варена!

— Да, — ответил портной. — А в стене — хоть бы один-разъединый таракан! Чудеса, да и только!

Кобыла неторопливой рысцой трусила под гору по березовой просади. Все ветви были в инее, будто в белой кудели. Солнце искрилось на них нестерпимо ярко, седоки зажмурились, и лишь под горой, где начинались пастбища Черного имения, все трое разом вздохнули, а Ешка с силой дернул вожжи:

— Ну-ка, старая, — рысью! Этак будем всю зиму плестись!

Цыгане

Густой ольховый подлесок на пастбищах Черного имения до половины замело снегом. Над ним подымалась молоды березы вперемежку с осиной, — уж цыган-то знает, где затишок. Спускались сумерки, в костре медленно меркло темно-красное пламя. У огня сидела цыганка, грея руки, а цыган, разлегшись рядом, потягивался и напевал себе под нос песенку:

А ну, старуха, изжарь-ка мне еще ягнячью ножку, — приподнявшись на локте, сказал цыган жене.

— Еще чего! — огрызнулась цыганка. — И так уже две сегодня сожрал, а на завтра, выходит, не надобно?

— Бабий разум! — проворчал цыган, нащупывая трубку. — Кто же сегодня про завтрашний день думает? На что две ноши, коли можно и одну тащить? Ну, нет так нет. И так обойдемся.

— Да ты бы хоть постыдился! — не унималась цыганка.

— Что же, коли надо, то можно! — ответил цыган, закуривая трубку. — Только надо знать — чего?

— Ах ты дубье этакое! Еще спрашивает «чего»! А того, что утащил ягненка с Белого хутора. Разве там тебе когда отказывали коня напоить у их колодца? Да разве я хоть разок уходила оттуда без мешочка крупы или доброго куска окорока? Неужто бы ноги у тебя отсохли — подальше пройтись? В имении полон хлев овец да ягнят — никто бы и не хватился.

Цыган искусно сплюнул сквозь зубы и повернулся другим боком к огню.

— Ну что баба смыслит в мужских делах? Имение? Скажи — разбойничье логово! Заявился управляющий с дворовыми и унес мою медвежью шкуру! За то, мол, что барские угодья топчем да лошадь кусты обгладывает. «Сгодится, говорит, барину ноги греть». Мошенник! Разбой средь бела дня! Тут еще отец мой и дед костры жгли и ничего не вытоптали. А глянули бы, какие это молодцы! Не мне чета. Я же перед ними — сморчок. «Барину ноги греть»! Ишь ты! Весь лес начисто вырубают, а в замке печи топят хворостом. Тут порядка не жди, коли барин глуп, а управляющий шибко умен. Нынче наш брат цыгано?к вблизи овчарни лучше и носа не показывай.

Цыганка тяжело вздохнула:

— Нету с такого мужа проку, не было и не будет… Да где же это парнишка с девчонкой запропастились? Ничего домой не несут!

— Где запропастились! — Цыган снова сплюнул. — Шатаются без толку, дела не делают, только и ищут, на что бы глаза пялить. Ты мне их вконец распустила. Придется кнутом поучить.

— Ишь, кнутобойца! — Цыганка негодующе отвернулась. — Вот они идут, твои детушки.

Из лесу к костру спешили запыхавшиеся цыганята — паренек и девчонка с торбой, которая все время хлопала ее по боку.

Цыганенок еще издали закричал:

— Батя! Там трое едут!

С перепугу цыган даже приподнялся и почти сел:

— Из имения?

— Нет, с Белой горы. Один на дровнях сидит, а двое бегут — один рядом, другой следом.

— Разве про них тебя спрашивают? — рявкнул цыган. — Про лошадь, про лошадь сказывай!

Цыганенок призадумался — что тут сказывать? — почесал за одним, потом за другим ухом:

— Вроде бы и лошадь, а не лошадь… Вроде бы коза, а не коза… На ровной дороге спотыкается, а по сугробам скачет — хоть бы что.

— Настоящий цыганский конек! — обрадовался цыган. — Только бы не пропустить. Схожу погляжу.

Он ушел, а цыганка все время косилась на дочкину торбу.

— Что у тебя там? — спросила она. — Давай сюда.

Цыганочка развязала торбу:

— Хлеба краюшка, вот.

— Край обгрызла, негодница! — бранилась цыганка. — А еще что? — И она сама принялась опорожнять торбу.

Там нашлись еще: кусочек мыла, в узелке крупа и горсть табаку. Кусок мыла показался цыганке маловат, крупа — чересчур крупна, зато табачок был хорош, и она тут же потянулась за трубкой.

Но вот в роще раздались чужие голоса. Цыганка кинула в трубку уголек и стала прислушиваться. Навострили уши и цыганята.

Ешка, как и положено кучеру, прозябший больше других, спрыгнул с дровней и отдал приказание:

— Уведи лошадь в осинник, от ветра, да подвесь ей торбу с овсом. И живо ко мне, греться! Тут костер.

У самого возницы часто-часто колотилось сердце, но паренек знал, что с цыганами надо обходиться по-цыгански, иначе ничего путного не добьешься. Он храбро подошел к костру, притопывая ногами и хлопая руками. Цыган, идя следом, качал головой и подмигивал своим.

— Здорово, люди добрые! — поздоровался Ешка. — Посторонитесь малость. Дозвольте к огоньку с краешка подсесть. Ноги — что бревна, руки — полешки, а уши огнем горят.

Растолкав цыганят в сторону, он сел посередке и протянул руки к огню. Цыган стоял у него за спиной.

— Мужичок что жучок, а рот с огород, — удивился цыган. — Откуда путь держишь?

— Оттуда.

— Славно сказано! — похвалил цыган. — А куда?

— Прямо туда.

— И того лучше! — засмеялся цыган. — Смотри по ветру поезжай, гостюшка, по ветру! Против ветра и не думай — сдует, тут надо кого потяжелее.

Андр подошел и стал возле своего дружка, а Букстынь топтался в сторонке. Ешкины руки были протянуты к огню, а глаза так и шныряли по сторонам, отыскивая медведя. Цыганочка, вскочив на ноги, посмеиваясь, разглядывала Букстыня.