Человек-саламандра - Бирюков Александр Викторович. Страница 29

В первую голову сам Форт-Рэд был описан не как обычный частокол со сторожевыми башнями из бревен, а как совершенно не свойственный месту действия каменный замок на острове.

И бежал из него Джим, по прозвищу Серебряная Пуля, хитрым образом. Он соорудил примитивный термоплан, склеивая баллон из тонких матерчатых салфеток, а в качестве клея используя кашу, которую ему давали три раза в день.

Он и задержался в тюрьме ровно на столько дней, сколько потребовалось для сбора и склеивания необходимого скромному баллону количества салфеток.

Истощив организм и сделав подвесную систему из своей постели, Джим вылез в окно и наполнил баллон горячим воздухом, в качестве топлива используя набивку матраца.

Ночной ветер с моря (сомнительное обстоятельство) отнес термоплан от острова к берегу. Этот полет, чреватый опасностью, был, безусловно, весьма выигрышным зрелищем для будущего фильма.

Далее Джим добирается до станции железной дороги и угоняет ни много, ни мало паротягач.

Лендер не удержался от комментария и заметил, что можно было бы угнать паромотор. И погоня была бы куда более впечатляющей, на что Кантор только неопределенно хмыкнул.

Тем временем полиция, уже поднятая по тревоге, устремляется в погоню на еще двух паротягачах. Но коварный преступник, проявляя чудеса изобретательности и всё более вызывая симпатию у зрителя (читателя, в данном случае), побеждал всех и уходил от погони.

Сценарист не вдавался в подробности там, где ему не хватало собственной фантазии, и ограничивался примечаниями типа:

«можно сделать, как в «Ограблении поезда в Рю»,

«как в мульти «Город в огнях», только без пожара на мосту» –

или:

«отдаю детали на откуп постановщикам подобных сцен».

Безусловно, такой подход выдавал любителя и снижал впечатление от сценария, по сравнению с будущим фильмом, но, когда дело доходило до сцен, в которых сталкивались темпераменты и личности, ощущение от прикосновения к незаурядному мастеру воссоздавать человеческие страсти возвращалось.

Относительно стройности и четкости поединков воли Кантор заметил, как бы между прочим, что у автора сценария, должно быть, есть старший брат или деловой партнер, от которого тот зависит. Или, может быть, соавтор… Но скорее всего, всё же брат, с которым весьма непростые взаимоотношения. Настолько непростые, что этот человек вынужден вести со своим братом долгие безмолвные, мысленные диалога. Вот они-то и выражаются в умелом и психологически достоверном построении поединков.

Между тем главной дуэлью, если так можно выразиться, в сюжете была заочная пока борьба Джима и шерифа. Из калейдоскопа сцен постепенно проступала подоплека.

Много лет назад шестеро приятелей Джима, дабы самим остаться на воле, сдали его властям, после какого-то очень уж крупного грабежа. Какого именно, пока не упоминалось, но не очень-то и хотелось знать.

За время пребывания Джима в тюрьме прошли времена и сменились моды. Одни из его приятелей, сообщников и предателей стали столпами общества, другие остались жуликами и бандитами. И только человек, отправивший его непосредственно в тюрьму, остался тем, кем был в старые времена, – шерифом.

И вот, сбежав из тюрьмы, озлобленный преступник решается убить их всех – шестерых предателей и шерифа. Для этого он зарядил револьвер семью серебряными пулями.

– Вы не ответили на мой вопрос… Вернее на первую его часть, – напомнил Лендер. – Насколько автор знает жизнь фронтира.

– Знает, – сказал Кантор. – Но понаслышке. Он, возможно, общался с кем-то, кто бывал там. Еще много смотрел мультифотограф. Потому что мыслит он привычными мультифотрографу категориями, а не реалиями жизни. Могу сказать, что это молодой или весьма неопытный в жизни человек. Он склонен к перепадам настроения и форсированию своих эмоциональных состояний. Его нравственность не имеет надежных устоев. Жизненный опыт однобок и далеко не полон. Мне трудно представить себе его. Тем более меня поражают некоторые весьма и весьма жизненные реалии, которые есть в его сочинении. Так, будто он услышал подлинную историю и захотел придать ей романтический ореол, переместив действие в наиболее привычную мультифотографу среду. – Последнее, как показалось Лендеру, сыщик сказал с досадой и некоторым неуловимым, но отчетливо присутствующим вторым смыслом.

Сочинитель был озадачен этим, но продолжал читать.

Особенности строя повествования, не обычные для литературы, но совершенно органичные для сценария, перестали его раздражать. Он всё больше следил за перипетиями сюжета. И вскоре почти совсем отвлекся от обстоятельств окружающего.

– Привал, – объявил вдруг антаер, возвращая его к реальности.

– Что?

Лендер огляделся.

Паромотор остановился на горной дороге, в таком месте, где было специальное расширение серпантина, видимо предусмотренное на случай остановки.

– Я несколько утомился, – заметил Кантор, – да и вам не дурно бы поразмять немного ноги.

– Поразмять?

– Заодно и поедим. – Сыщика, похоже, забавляла легкая растерянность сочинителя, вернувшегося из мира приключений в обыденность.

Возможно, место для остановки Кантор выбрал не случайно.

Местность чем-то отдаленно напоминала скальные массивы и каньоны, где разворачивались события заокеанской драмы.

С одной стороны над дорогой нависал утес, а с другой – ниспадала почти отвесная стена, уходившая в долину, подле подножия горы.

Дорога в этом месте начинала спускаться, следуя изгибам склона горы, и неуклонно устремлялась на юг. И далее бежала, виляя, углубляясь в лес. До этого же места огибала вершину горы.

В долине же местность была лесистая, но отсюда выглядела как лужайка, поросшая мятликом и клевером. То, что казалось с высоты травой, на самом деле было густой лавровой рощей.

Только в глубине долины в восточном направлении виднелся небольшой луг, по которому протекала речка, сверкавшая на солнце.

Издали казалось, что луг не превышает размерами письменное бюро под зеленым сукном в кабинете Лендера, оставшемся далеко-далеко на севере.

Но кромку луга украшали несколько строений. По высоте крыш, которые приподнимались над кронами лавров, Лендер догадался, что игрушечные домики в действительности большая ферма. Луг покрывала сочная зеленая трава, куда более яркая, нежели обступивший его со всех сторон лес.

Вдали же за этим райским уголком громоздилась целая гряда покатых, сглаженных временем, укрощенных гор.

Простор и покой царили окрест.

Лендер ощутил странный прилив бодрости и силы.

Он, стоя на вековой вершине, почувствовал себя великаном, пришедшим в мир крошечных, суетных людей.

Он знал страсти титанов, он видел воочию ужас и боль, счастье и взлет…

А жизнь обывателя, прозябающего в маленькой долине, была скучна. Сколь прекрасная природа ни окружала этих человечков, их мир был узок, потребности мизерны, а страсти ничтожны.

Сыщик извлек из саквояжа странный металлический предмет, более всего напоминающий артиллерийский снаряд с тупым концом.

– Наши восточные соседи изобрели удивительный принцип, – пояснил сыщик, – береста, намотанная на стеклянный сосуд, оказывается идеальным теплоизолятором. Заткнем широкое горло сосуда толстой и плотной пробкой, поместим сосуд в металлический футляр и завинтим крышкой. Получается идеальная тара для сохранения горячих продуктов, а также для приготовления настоев. Вот я вам расскажу, как следует готовить в этой таре исключительный по своим вкусовым качествам и питательности суп. Панд [7]мяса птицы изрубить ножом мелко с четвертью панда масла, половиной панда самой нежной, самой малосольной, свежей, копченой грудинки, половиной корня петрушки, половиной корня сельдерея, половиной корня порея и одной морковью. Поджарить эту смесь докрасна, но не передерживая! Потом залить всё бульоном, сваренным из двух-трех пандов настоящего мяса [8]с кореньями. Влить стакан сливок с пятью желтками [9]и подогреть до самого горячего состояния, но ни в коем случае не кипятить! Потом мы наполняем наш не остывающий графин этим великолепным супом, добавляем полчашки несладкой калиновки и немного специй. Укупориваем и отправляемся на службу. В этот момент начинается самый важный этап приготовления супа! Мы идем на службу пешком, благо недалеко, покачиваем слегка непроизвольно саквояж. Потом мы приходим на службу. Ставим саквояж на место. Он – суп – пребывает в покое. Потом мы снова идем куда-то или едем на паромоторе и снова вносим в процесс элемент творчества. Потом наступает время подкрепиться. Мы оставляем все дела и делаем паузу. Мы выдерживаем наш суп в покое. Он приуготовляется к потреблению, мы сервируем стол, ведем приятную беседу. Потом наступает момент, когда мы открываем крышку и получаем предсказуемый, гарантированный, надежный результат с легким оттенком случайности, налетом импровизации.