Разорванное небо - Бирюков Александр Викторович. Страница 63

У Ахмеда Ойиха в руках тоже оказался пистолет-пулемет «мини-узи», который он в мгновение ока выудил откуда-то из-за пазухи. Араб тоже стрелял, но не в лейтенанта, а во французских солдат, которые умирали, даже не успев понять, что произошло. Грохот выстрелов вдруг оборвался, и подполковник медленно подошел к лежащим телам. Один из солдат был еще жив, он силился подняться и что-то сказать, но Абаджиевич вскинул руку с пистолетом. Два выстрела прогремели одновременно – Ахмед тоже посчитал нужным добить раненого. Уловив недовольный взгляд подполковника, араб пожал плечами.

– Прошу прощения у Абаджиевича-эфенди, но из всех неверных, после американцев, я больше всего не люблю французов.

– Но вы же учились в Париже? – хмыкнул подполковник.

– Вот с тех времен и не люблю.

– Что случилось? Что за стрельба? – раздался новый голос, и в открытой двери автобуса появился Сидней Милсон с наушниками на голове и свисающим от них до пояса проводком со штекером. В руке американца был малогабаритный «Ингрем».

– Действительно, в чем дело? – Абаджиевич как бы удивленно глянул на сержанта, сжимавшего в руках автомат, из ствола которого все еще поднимался легкий дымок.

Тот не колебался ни секунды и, встав смирно, доложил на чудовищном языке, в котором Милсон лишь благодаря опыту общения с сомалийским генералитетом опознал английский и сумел для себя перевести:

– Сэр! Эти четверо оделись под миротворческие силы, и это сербские террористы.

– Но мне казалось, я слышал французскую речь?!

– Уши уважаемого американского советника не обманули его. Эти грязные свиньи настолько хорошо сумели подделаться под воинов героических миротворческих сил, что и говорили по-французски, и обзавелись всеми необходимыми документами.

Милсон кинул взгляд на угадывающийся в темноте силуэт бронеавтомобиля с опознавательными знаками международных сил поддержания мира и хотел еще что-то сказать, но передумал. «В конце концов, – размышлял он, – даже если мои подозрения верны и эти горячие славяне за что-то прикончили патруль лягушатников, большой беды нет. Скорее наоборот. Хорошо, что мусульман раздражают наши европейские соратники по НАТО, уж больно те здесь активничают».

Для Казака все эти события представлялись неким спектаклем абсурда. Сначала все смотрели на него, потом зубастый подполковник начал кричать, потом расстрел четырех иностранцев, и под конец – совершенно бредовая беседа по-английски, в которой летчик понял почти каждое слово, сказанное сержантом. «А я и не подозревал, что так хорошо знаю английский! – удивился Казак. – Хотя, наверное, наоборот, тот парень знал его просто еще хуже меня. Но что это за кутерьма вокруг моего имени?» Несколько солдат унесли трупы. Подполковник отдавал какие-то распоряжения, на время, похоже, забыв про пленного, но тут из темноты появились трое рядовых в замызганной форме. Под дулами автоматов они вели сильно избитого мужчину средних лет в оборванной одежде и с безумными глазами. Один из солдат попытался последние несколько метров до подполковника пройти строевым шагом, затем, не опуская автомата, отдал честь и, дождавшись разрешения обратиться, многословно отрапортовал. В рапорте его то и дело мелькало «Василий Иванов» и «русский». Избитый, когда к нему обратились, тоже назвал себя Ивановым и замолк. Абаджиевич выслушал доклад конвоира без особого интереса, потом посмотрел на мужчину, на солдат и подозвал сержанта. После короткого обмена репликами сержант и двое его бойцов разоружили рядовых и увели. До избитого никому дела не было, и он потихоньку, шаг за шагом отступал назад, но вскоре не выдержал и рванул вдоль по улице, похожий на тень в луче фар грузовика. Кто-то смеху ради пустил ему вслед очередь, бегущий человек кинулся в сторону и растворился в темноте.

Несмотря на всю серьезность положения, Казак усмехнулся. Похоже, зубастый зачем-то объявил розыск некоего русского по имени Василий Иванов, и теперь его подчиненные тащили к его двору всех Ивановых без разбору. И летчик среди них был кандидатурой явно не последней.

Тем временем Абаджиевич тоже вспомнил о русском. Он распорядился, и один из конвоиров, толкнув Казака дулом под ребра, повел его в здание, где другой солдат, погремев ключами, открыл железную дверь, за которой царила темнота. Казака впихнули в помещение, привязали связанные руки к железной трубе, и дверь, лязгнув, захлопнулась, а потом загрохотали ключи. Казак попытался присесть на холодный пол, но в такой позе руки выворачивались, как на дыбе, и он снова встал. Из другого угла помещения раздался короткий стон.

Летчик замер – действительно, оттуда слышалось неровное дыхание. Потом незнакомец зашевелился и что-то спросил. Казак догадался о смысле вопроса и ответил:

– Русский. Василий Иванов звать.

– Иди ты! Анекдот хочешь? – донеслось вдруг до летчика из темноты.

– Чего? – не понял Казак. Уж очень не соответствовала эта идея ситуации.

Но человек в темноте, не дожидаясь согласия, уже рассказывал:

– Лежат двое в кровати, вдруг стук в дверь. Женщина кричит: «Муж пришел». Мужик с постели, понятно, в окно. Летит и думает: «Погоди-погоди, а кто ж тогда я?» Казак промолчал, и незнакомец пояснил:

– Вот и я сейчас подумал – а кто ж тогда я?

– Ты что, тоже русский, Иванов?

– Угадал с третьего раза. Корреспондент российского телевидения Василий Иванов, к вашим услугам. А ты кто?

– Да так, случайно попал, – ответил Казак. Он уже вспомнил этого человека – не раз видел его репортажи и всегда поражался его мужеству и умению оказаться в самых горячих местах. Но выложить правду о себе даже ему летчик не решился – пусть корреспондент будет нем как рыба, но в этой камере их могли элементарно подслушивать.

– Тогда милости просим. Могу обрадовать – положение хреновое. Эти ребята каким-то образом выяснили, что я предупредил группировку в Зворнике о налете американцев, и сербы сумели выйти из-под удара. Гражданских вывели за околицу, а бойцы попрятались. В результате босняки, рассчитывавшие, что войдут в мертвый город, напоролись на несколько сюрпризов.

– Но ведь ты корреспондент! У тебя должна быть какая-то защита?

Василий пошевелился и снова коротко простонал, не раскрывая рта. Похоже было, что боль не отпускала его ни на секунду, просто разговор с соотечественником немного его отвлек.

– Какая-то защита есть, да что толку? Вышел – думал, к ооновцам, а оказалось, что французский патруль, Иностранный легион. Слышал про такой? Они меня хвать – и сюда. Говорят, Абаджиевич за меня награду назначил, как за два сбитых самолета, а этим солдатикам лишние бабки не помеха. К тому же у французов какой интерес? Им надо, чтобы мусульманско-хорватская федерация взяла верх. А там, в федерации, у них все схвачено. Я, правда, документы выкинул, думал, отопрусь, но, похоже, не получится.

Казак в ответ описал разыгравшуюся на его глазах сцену, и корреспондент откомментировал:

– Наверное, деньги не поделили. Так теперь у них уже два Ивановых? Честно говоря, я не думаю, что одного они отпустят.

– Да я, в общем, тоже. Что делать будем?

– Ну, в принципе ты меня можешь задушить, – серьезно сказал Иванов. – Мне совсем не хочется, чтобы из меня заживо делали отбивную с кровью, фаршированную красным перцем. Попадались мне веселые картинки… Но тогда тебе придется выкручиваться самостоятельно.

Казак поежился. Совсем недавно подобные мысли приходили и в его голову, но сейчас, когда этот человек вот так просто готов был расстаться с жизнью… Причем с его, Казака, помощью. Дикость какая-то.

– Извини, друг, не смогу. У меня руки связаны, к тому же прикручены к железяке.

– Хитрые сволочи! Ладно, чего-нибудь сообразим. Не знаю, как ты, тезка, а я для себя решил.

– Там видно будет, – отозвался Казак и, чтобы сменить тему, сказал: – А знаешь, я твои репортажи часто смотрел. Классная работа, особенно когда ты снимал налет «ягуаров». Достоверность потрясающая. Может, поэтому я здесь и оказался.