Разорванное небо - Бирюков Александр Викторович. Страница 89

– Докладывайте, – бросил Бялецкий.

– Слушаюсь, – офицер спешился и подошел к открытому со стороны водителя окну. – Третьи сутки в патруле, господин генерал. Американцев нам никак не засечь. Наши пеленгаторы не помогают. У них весь радиообмен идет через спутник. Сжимают информацию в пакет и выстреливают за полсекунды. А от боя уклоняются. Вот, поймали сегодня шесть дезертиров. Группкой шли, говорят, из одного села. Так что за поворотом есть удобное развесистое дерево. Как раз выдержит.

– Отставить. Был приказ возвращать всех дезертиров обратно на позиции.

– Но…

– Отставить, поручик! Мне известно, как ваши в Боснии украшали дорогу от Игманадо Пале гирляндами беглых ополченцев. Но здесь не Босния. А у нас и без того мало людей. Приказываю вернуть дезертиров в части!

– Есть вернуть, – откликнулся без всякого энтузиазма молодой кавалерист. Он выглядел расстроенным, словно ребенок, у которого отняли любимую игрушку. – Но если бы вы спросили моего совета, господин генерал…

– Я спрошу вашего совета, когда он мне понадобится. А пока что – продолжайте патрулирование.

Офицер вскочил в седло, и всадники, погасив фонари, бесшумно растворились во тьме. Генерал вспомнил, что эти бойцы бывшей армии бывшей Сербской Босны в разведке и на патрулировании надевают на копыта лошадям специальные резиновые башмаки, чтобы неслышно подкрадываться к врагу.

Последними двое верховых прогнали кучку понурых пеших солдат.

– Что, ублюдки, страшно за родину умирать? – долетел до генерала насмешливый голос одного из конвоиров.

– С какой это радости мне, черногорцу, помирать за вас, боснийцев? – дерзко ответил дезертир.

«Бегут солдаты… – с горечью подумал генерал, – повальное дезертирство становится бичом фронта, хотя и началось недавно. Видимо, скорое поражение стало очевидным даже в окопах».

Для того чтобы хоть как-то заворачивать назад густеющий поток уходящих с позиций бойцов, Бялецкий был вынужден снять с передовой свои последние мобильные части. Два потрепанных горно-кавалерийских дивизиона, доставшихся ему в наследство от разгромленной армии Сербской Босны. Но даже этим опытным охотникам удается перехватить едва ли одного из пяти. Чувствовалось, что конец уже близок. И хотя четыре поредевшие пехотные бригады, последняя гвардия Северного фронта, еще отчаянно сопротивлялись, сдерживая на перевалах наступление шестого армейского корпуса США с союзниками, в последнее время генерал стал осознавать нехорошую, страшную своей неотвратимостью реальность – вне зависимости от того, что он делал для спасения фронта, ситуация медленно, но неумолимо ухудшалась.

Он начал подозревать, что даже предприми он, генерал-лейтенант Стипе Бялецкий, нечто невозможное, вывернись хоть наизнанку или, наоборот, вовсе откажись от всяких попыток руководить войсками – это ровным счетом ничего не изменит. Все так же день за днем, час за часом ком поражений, бед и неразрешимых проблем будет упрямо расти в какой-то дьявольской прогрессии, пока не превратится в лавину катастрофы.

Он был более не властен над обстановкой и знал, как это называется. Фронт поплыл – вот как. Генерал завел двигатель и тронулся с места.

А маршевые батальоны, которые еще умудрялись время от времени прибывать, чтобы ненадолго заткнуть очередную дыру в обороне, теряли в пути под бомбежками от трети до половины своего личного состава, потому как в них в основном мальчишки допризывного возрастала старики и каждый четвертый солдат – женщина. Генерал был убежден, что женщина-солдат – это нонсенс, но, согласно старой, титовской, но все еще действующей конституции, мобилизации в военное время подлежали все незамужние женщины от восемнадцати до тридцати пяти лет. Вот и выглядит с грехом пополам набранный призыв то ли смешно, то ли жалко, то ли героически…

На самом перевале, там, где дорога начинала незаметно менять уклон, стоял спешно оборудованный блокпост.

Два кольцевых бруствера, сложенных из огромных валунов, перегораживали путь, оставляя лишь тесный проезд, в который едва-едва вписался бы грузовой автомобиль.

Генерал притормозил, не глуша мотора. К машине не торопясь подошел немолодой однорукий мужчина в поношенном камуфляжном обмундировании и офицерской фуражке защитного цвета. Оружия у него заметно не было, на поясе болтался только зажженный электрический фонарик. Поднимая его, чтобы осветить салон, он ненароком мазнул лучом по себе, и генерал разглядел погоны дополковника. За спиной у офицера, рядом с одним из брустверов маячила мешковатая фигура явного резервиста с карабином на плече. Похоже, это был весь гарнизон оседлавшего стратегический перевал укрепления. Генерал почувствовал горькую досаду. Подождав, пока офицер узнает его и вытянется в приветствии, Бялецкий, указав на резервиста, спросил с невольно прорвавшимся раздражением:

– Дополковник! Это что, весь ваш гарнизон?

– Здравия желаю, господин генерал-лейтенант! Осмелюсь доложить, я – фельдфебель.

– Что?! – Бялецкому показалось, что он ослышался.

– Осмелюсь доложить, диверсантов на живца ловим.

Генерал с сомнением посмотрел да этого, безусловно, кадрового вояку.

– С одним бойцом и без оружия?

– Мне оружие и не нужно, господин генерал! Я и есть тот самый живец. Как американцы или еще кто в нашей форме прикатят да увидят, что на посту один часовой и старший офицер-инвалид, они сразу меня живым захотят взять! А тут уж наши красавицы не промажут.

Широкий луч фонарика скользнул в сторону и осветил чуть поодаль от обочины какую-то непонятную кучу Куча зашевелилась, край ее приподнялся, показав торчащий из-за камней ствол крупнокалиберного станкового браунинга, и, путаясь в маскировочной сети, объявился расчет. Загорелая женщина лет тридцати с крупными руками крестьянки и худенькая белокурая девушка в очках, больше похожая на студентку или машинистку. Еще одна девушка встала со снайперской винтовкой из-за камней неподалеку. При виде генерала они дружно, но неловко и неумело взяли под козырек.

– Желаю удачи, – вздохнул Бялецкий и выжал сцепление.

– Вы бы не ездили без охраны, господин генерал! Опасно… – крикнул вслед фельдфебель-дополковник.

Охрана… В начале войны в непосредственном распоряжении командующего фронтом находился отдельный батальон армейского спецназа, о котором у генерала сохранились самые теплые воспоминания. В его обязанности, кроме всего прочего, входили охрана штаба и сопровождение командующего и его офицеров во всех передвижениях. Тринадцать дней назад генерал бросил этот свой личный резерв в бой, и теперь охрану КП Северного фронта несла комендантская рота, которая, правда, с какой-то неимоверной быстротой разрослась как на дрожжах благодаря весьма деятельным и не совсем бескорыстным усилиям штабных до масштабов сводного батальона охраны и обслуживания.

Причем главным образом за счет оравы трусоватых пижонов, не пожалевших кругленькой суммы в долларах – кому сейчас нужны динары! – чтобы откосить от передовой и по-прежнему чувствовать себя крутыми. Относительно боевых качеств этих вояк у генерала не было никаких сомнений. Однорукий фельдфебель стоил пятерых таких «охранничков», в худшей дилетантской манере увешанных с ног до головы оружием и боевым снаряжением. Таскать с собой в поездках эту неуклюжую, расфуфыренную братию было не только бесполезно, но и небезопасно. Все равно что зажечь на крыше огромный транспарант из бенгальских огней: «Вот едет командующий фронтом! Приходите и берите кому надо!»

В штаб добрались уже под утро. Он располагался в специально предназначенном как раз для КП крупного войскового соединения бункере, вырубленном в скальных породах еще при маршале Тито в расчете на неминуемую ядерную войну то ли с американским империализмом, толи со сталинским ревизионизмом, то ли с ними обоими вместе. В том, что война будет, маршал не сомневался и потому изрыл бункерами всю бывшую Югославию. Теперь это пригодилось.