Скачу за радугой - Принцев Юзеф Янушевич. Страница 26

— Сейчас отдыхать. Часа через три разбужу. Кто сможет, пойдет.

— Все смогут! — сказал Шурик и опять зевнул, протяжно и сладко.

Генка невесело рассмеялся:

— Давайте по спальням.

Когда поднимались с низкой скамьи, Игорь охнул. Пахомчик насмешливо спросил:

— Кости ноют, дедушка?

— Иди ты… — буркнул Игорь. — Ногу отсидел.

Ребята расходились медленно и все оглядывались на оставшихся Вениамина и Генку.

— Ты молодец, — сказал Вениамин.

— Брось ты!.. — отмахнулся Генка. — Сказать — не сделать.

— А я и сказать не смог. Накричал. Растерялся.

— Я тоже растерялся, — признался Генка. — Пока тебя не было, сидел, думал: что делать? Не успеем? А, Вень?

— Похоже, что нет… — вздохнул Вениамин, опять схватился за голову и замычал: — Позор!

— Да не мычи ты! — стукнул по скамейке Генка и подул на ушибленные пальцы. — Что ты мычишь все время?

— Нервное… — смущенно объяснил Вениамин. — Меня еще мама ругала. Как задачка не получается или злюсь на что-нибудь — мычу. В институте на экзамене замычал. На всю аудиторию.

— Ну и что? — поинтересовался Генка.

— Выгнали, — пожал плечами Вениамин. — Пересдавать пришлось.

— Здесь не пересдашь! — вздохнул Генка. — И бросать нельзя… Нельзя ведь, Веня?

— Ни в коем случае! — задохнулся Вениамин. — Бревна бы накатить, а там всего ничего!

Генка поднялся со скамьи и тоскливо сказал:

— Тяжелые они…

Он медленно побрел к дачам, а Вениамин сидел, смотрел ему вслед виновато и смущенно и все снимал и опять надевал очки.

…Солнце светило прямо в глаза. Он отворачивался, утыкался лицом в бревенчатую стену, но свет все равно бил по векам, заставлял еще плотнее закрывать глаза, и от этого усилия он почти просыпался, но тут же опять засыпал, успевая удивиться тому, что ослепляющие эти лучи не несут с собой тепла. А холодный свет настойчиво пробирался под сомкнутые веки, резал глаза, гнал сон…

«Проспал!» — испуганно ахнул Генка и сел на койке.

Спальня была залита голубым светом. Качалась в окне круглая луна. Генка протер глаза. Это ветер клонил лохматую ветку, а казалось, что луна повисла на ней и раскачивается, сияя от удовольствия.

«Ночь…» — облегченно вздохнул Генка и опять засмотрелся на луну. Она была такой полной, что не помещалась в окне, а светила так, что видны были латунные дырочки для шнурков на ботинках.

Генка спал одетым. Сначала он хотел совсем не ложиться и пересидеть эти три часа на крылечке, чтобы вовремя разбудить ребят. Потом замерз и пришел в спальню. Он помнил, как прилег, не раздеваясь, чтобы отошли занемевшие от долгого сидения ноги, а когда заснул, не помнил. Наверно, сразу, как только голова коснулась подушки.

Но не проспал!

Луна разбудила. Генка вдруг встревожился: не лунатик ли он? Потом сообразил, что лунатики не просыпаются, а ходят по дому и по крышам во сне. Но никого из ребят лунища эта не разбудила. Хотя их сейчас не то что луной — пушкой не разбудишь!

Генка сидел на койке и смотрел на спавших ребят.

Шурик, подложив под щеку ладонь, уютно свернулся калачиком. Пахомчик лежал на спине, вытянув руки по швам. Конь смешно открыл рот и разметал ноги, как будто бежал. Игоря вообще не было видно: укрылся с головой одеялом и посапывал там, как сурок в норе.

На Тяпу Генка не посмотрел.

«Надо будить…» — подумал Генка.

Он подошел к Пахомчику и тихо свистнул. Пахомчик вскочил, как солдат по тревоге, и молча принялся одеваться.

Генка легонько толкнул Коня. Тот повернулся на другой бок. Генка дернул его за ногу. Конь брыкнулся и зашлепал во сне губами. Генка разозлился, выдернул у него из-под головы подушку. Конь спал.

Генка беспомощно оглянулся на Пахомчика. Тот подошел, поднял Коня за плечи, поставил босыми ногами на пол. Конь открыл глаза.

— Очухался? — спросил Пахомчик и на всякий случай шлепнул Коня по затылку. — Одевайся!

Конь сердито засопел и потянулся за рубашкой. А Генка стоял над Игорем и дул ему в ухо.

— Встаю, встаю… — чистым, ясным голосом сказал Игорь и продолжал спать.

Генка рассмеялся. Он точно так же отвечал матери, когда та будила его по утрам. Тем же голосом и теми же словами. Лишь бы выгадать еще хоть пять минуточек сна!

Генка смеялся и тряс Игоря за плечо.

— Уже встал, — объявил Игорь, не открывая глаз, и потянул на голову одеяло. Генка успел сдернуть его на пол. Без одеяла Игорь спать не мог, и Генка спокойно перешел к койке Шурика. Постоял над ним, глядя на его измученное даже во сне лицо, и не стал будить. Только переглянулся с Пахомчиком. Тот понимающе кивнул, и Генка пошел к выходу.

Круглая луна задевала верхушки деревьев. Шифер на крышах поблескивал, как чешуя какого-то диковинного зверя. Посыпанные песком дорожки стали белыми, а трава черной.

Держась у стен дач, ребята вышли к березнячку за изолятором и вдруг остановились.

На пеньке сидела Оля. Воротник лыжной курточки был поднят, руки она держала под мышками, зябко горбилась и была похожа на лесного гномика.

— Ты зачем здесь? — подошел к ней Генка.

— Вас жду, — непослушными губами ответила Оля.

— Зачем? — хотел рассердиться Генка и не смог. — Спала бы.

— Еще чего! — поднялась с пенька Оля. — Я и не ложилась. А вы проспали, да?

— Немного, — признался Генка.

Они разговаривали шепотом и стояли так близко, что от Генкиного дыхания легкие Олины волосы разлетались на лбу и у висков. Генке захотелось дунуть посильнее, чтобы они совсем спутались, он с трудом удержался и, хмурясь, сказал:

— Нечего тебе там ночью делать.

— Есть! — возразила Оля и сама дунула на легкую прядку, упавшую на глаза. — Щепки везде валяются, опилки надо собрать. Да мало ли!

Она вгляделась в стоявших поодаль мальчишек и спросила:

— А Веня где?

— Не знаю, — пожал плечами Генка. — Пошли?

— Пошли! — улыбнулась ему Оля.

В лесу было тихо.

От выпавшей с вечера росы поднимался туман и белыми полосами стелился по траве. Луна светила так ярко, что были отчетливо видны даже зубчики листьев на верхних, самых тоненьких ветках. Сверкали капельки росы на кустах, голубовато светился мох, молочно-белые березы будто выплывали из низкого тумана, медленно падал пух с осин, все серебрилось и переливалось, и не понять было: зима вокруг или лето?

Ребята шли медленно, ступали легко и мягко, на всю ступню, чтобы не треснула под ногой сухая ветка, не нарушила бы голубую эту тишину.

Генка остановился так неожиданно, что шедшая за ним Оля ткнулась носом ему в затылок.

— Что? — спросила она встревоженным шепотом.

Генка молча пятился к зарослям орешника, тесня спиной остальных.

По опушке бродил человек. Он наклонялся к низкой жесткой траве, поднимал что-то с земли и кидал в ведерко, привязанное к поясу. Иногда присаживался на корточки, раздвигал ладонью траву, посвечивал фонариком и медленно шел дальше.

Генка вгляделся в него и узнал дядю Кешу.

— Выползков ищет… — дыша Оле в затылок, зашептал Пахомчик.

— Кого? — обернулась к нему Оля.

— Червей дождевых, — объяснил Пахомчик. — Для рыбалки. — Он кивнул в сторону старой раскидистой березы. К ее стволу были прислонены длинные самодельные удилища.

— Тихо вы! — шикнул Генка и показал рукой на тропинку, уходящую в сторону от опушки. По ней тоже можно было выйти к просеке, которая вела к землянке. Дорога удлинялась почти вдвое, но другого выхода не было.

Конь, шедший последним в цепочке, оказался теперь первым и с важным видом двинулся по тропинке в глубь леса.

За ним, пригнувшись, чтоб не задеть низкие ветки орешника, потянулись остальные.

Оля оглянулась на отставшего Генку. Он махнул ей рукой: «Иди!» Оля пожала плечами и медленно пошла за ребятами.

Генка встал у самой кромки кустов, почти не скрываясь, и смотрел на дядю Кешу. Ему хотелось, чтобы тот оглянулся, увидел его, удивился, зачем он ночью в лесу, и Генке пришлось бы тогда рассказать ему обо всем. Дядя Кеша не поверил бы, что они сами тесали бревна, строгали доски для нар, навешивали двери, и Генка повел бы его к землянке. Пусть смотрит!