Скачу за радугой - Принцев Юзеф Янушевич. Страница 9

— Может, «беэфом» склеить? — безнадежно предложил Шурик.

Генка усмехнулся и, глядя в потолок, сказал:

— Слезай, Тяпа.

Тяпа сполз со стремянки и покорно встал перед Генкой.

Оглядев его с ног до головы, будто видел впервые, Генка сжал кулаки и отступил на шаг, примеряясь для удара. Тяпа не шевельнулся. Генка шумно выдохнул, повернулся к нему спиной и отошел к окну. Тяпа тоже то ли вздохнул, то ли всхлипнул. Ребята загудели, как шмели. Генка их не слышал. Он пытался разобраться в случившемся…

…Операция разворачивалась строго по плану. В 23 часа 30 минут группа скрытно покинула базу и необнаруженной подошла к объекту. Дождь облегчал задачу, смывая следы и затрудняя наблюдение. Охрана не заметила открытого с вечера окна, и группа беспрепятственно проникла внутрь объекта. Инструменты и стремянка были заранее укрыты в искусно замаскированном тайнике (за шкафами с книгами и гербариями), боевое охранение (Оля, Шурик, Игорь) заняло свои посты у окон, штурмовая группа (Пахомчик, Конь) полезла наверх; прикрывающий (Тяпа) подавал плафоны. Пять из них были укреплены в расчетное время, оставалось повесить последние два и…

Стоп! Почему наверху оказался Тяпа? С чего это друг расхрабрился? И как мог он, командир группы, позволить Тяпе нарушить план операции? Оля? Причем тут Оля?! Но Генка уже слышал Олин голос: «Тебе не страшно наверху, Пахомчик?» И сразу же без ответа Пахомчика, а он наверняка что-нибудь ответил, зазвучал голос Тяпы: «Слезай, Пахом! Я полезу! Смотри, Оль! Я без рук могу. Давай колпак, давай еще один!» И потом грохот разбившихся плафонов. Все ясно! Тяпа выламывался перед Олькой. Но он-то! Он! Промолчал! Испугался, как бы что-нибудь не подумали. Теперь расхлебывай! Непоправимость случившегося была так очевидна, что Генка, уже не скрываясь, уныло сказал:

— Все, ребята…

— Как все? — заикаясь от волнения, переспросил Шурик. — Как это все? Надо что-то придумать!

— Что тут придумаешь? — вздохнул Генка. — Осколки подберите…

И, стараясь не смотреть на ребят, шагнул к окну.

— Ты куда? — поднял голову Пахомчик.

— Вещички собирать, — невесело отшутился Генка, собираясь прыгнуть на подоконник, но, будто споткнувшись, застыл в позе бегуна, готового принять старт.

— Что? — испуганным шепотом спросил Игорь.

Генка хотел ответить, но у него перехватило горло, он глотнул слюну и показал рукой на окно.

На подоконнике лежали два плафона.

Первой к ним подошла Оля. Она сделала эти несколько шагов так, будто плафоны были живыми и могли испугаться неосторожного движения или скрипа половиц. Провела пальцем по холодному матовому стеклу, тихонько засмеялась и сказала:

— Целехонькие!

Ребята кинулись к подоконнику, но дорогу им преградил Пахомчик. Широко раскинув руки, он угрожающе закричал:

— Куда?!

Все попятились, не спуская глаз с плафонов. Боялись, что они исчезнут так же внезапно, как появились.

— Это надо же! — прошептал Шурик. — Чудеса какие-то!

— Кио! — подтвердил Конь.

Пахомчик презрительно фыркнул. Ни в какие чудеса он не верил. В Кио тем более.

— Вешать будем, Ген? — по-хозяйски оглянулся он на Генку.

Генка подошел к открытому окну, высунулся до пояса, посветил фонариком. Луч скользнул по блестящим от дождевых капель листьям, по черному намокшему песку. Генке показалось, что чья-то тень метнулась за угол веранды, но луч фонарика уперся в белую, с подтеками дождя стену. Генка обернулся к ребятам, хотел что-то сказать, но промолчал. Стоял и слушал, как переговариваются между собой Шурик и Серега Конь.

— Ты погоди… — допытывался у Шурика Конь. — Сколько их было, этих колпаков? Семь?

— Семь, — кивал Шурик.

— Два разбилось. Так?

— Ну! — соглашался Шурик.

— Значит, должно быть пять?

— Пять.

— А их сколько? — с отчаянием спрашивал Конь.

— Семь, — удивлялся вместе с ним Шурик.

— Но два-то разбилось? — начинал опять Конь.

Генка засмеялся. Оля подошла к нему и негромко спросила:

— Ген?..

— А?

— Ты чего такой?

— Какой?

— Ну, такой… — не сразу нашлась Оля. — Как будто что-то хорошее увидел.

— Ничего я не увидел, — улыбнулся ей Генка и скомандовал: — Лезь наверх, Пахомчик!

Пахомчик забрался на стремянку, вытер руки о штаны, приказал Коню:

— Давай!

Конь боязливо взял с подоконника плафон, пронес его на вытянутых руках через веранду, осторожно подал Пахомчику. Тот набрал полный рот шурупов и, придерживая одной рукой плафон, другую протянул вниз:

— Тоток!

Конь понял, что это означает «молоток», и подал его Пахомчику.

— Ртку! — промычал Пахомчик.

Конь услужливо протянул ему отвертку и, запрокинув голову, смотрел, как быстро и точно ввинчивает тот шурупы. Пахомчик сунул отвертку и молоток за пояс, щелкнул по плафону, подмигнул Коню:

— Второй! — Он был краток и точен, как хирург во время операции.

Конь, не дыша, с надутыми щеками, поднес к лестнице оставшийся плафон, передал его Пахомчику и облегченно вытер ладонью мокрый лоб.

Пахомчик завинтил последний шуруп, кинул вниз отвертку и молоток, спрыгнул сам и встал перед Генкой, довольно ухмыляясь.

— Все!

Генка ткнул его кулаком в плечо. Пахомчик ответил тем же. Генка покачнулся, но устоял.

— Силен! — засмеялся Генка и махнул рукой ребятам. — По домам!..

Он стоял у окна и, похлопывая по плечу каждого из мальчишек, следил, как один за другим прыгают они вниз, исчезая в темноте. Ему казалось, что это не окно веранды, а раскрытая дверца самолета и он, командир парашютного десанта, ждет, когда прыгнет последний из его группы, чтобы самому шагнуть в холодную пустоту, ожидая привычного толчка раскрывшегося парашюта.

— Пошел! — негромко командовал он очередному и, отсчитав положенные секунды, легонько подталкивал в спину следующего: — Пошел!..

Оставался один, последний перед ним в группе, но он почему-то не подходил и стоял в стороне с опущенными вдоль тела руками.

— Давай! — кивнул ему Генка.

Парашютист подошел, и Генка узнал Тяпу. Генка и его собрался хлопнуть по плечу, но Тяпа увернулся, неуклюже перевалился через подоконник и скрылся в темноте. И сразу не стало ни самолета, ни десанта. Генка поежился от холодного ветерка, спрыгнул вниз, аккуратно прикрыл оконную раму и, не выбирая дороги, прямо по мокрой траве, пошел к дачкам, где помещались спальни их отряда.

Генка проснулся сразу. Как будто его толкнули. Сел на койке и опустил ноги на прохладный крашеный пол.

За окном вставало солнце. Он спал всего несколько часов, но голова была легкой и самому ему было легко и весело, как в раннем детстве, когда, просыпаясь в такое же солнечное утро, он вспоминал, что сегодня воскресенье, никто не будет тормошить его чуть свет, напяливать одежду, вести, еще сонного, в детсад. Мама дома. Из кухни вкусно пахнет его любимыми оладьями. Впереди длинный-длинный день. И жизнь удивительно прекрасна!

Генка вспомнил прошедшую ночь, висящие на месте плафоны, соскочил с койки и, как был, босиком, в одних трусах, вышел на крыльцо.

Дождь кончился недавно, но песок на дорожках уже подсох, только был еще плотным, спекшимся, с затвердевшими бороздками, похожими на игрушечные горные хребты. Над травой и кустами поднимался пар, окутывал верхушки деревьев и, поднимаясь выше, превращался в дымку, сквозь которую широкой аркой пестрела радуга. Она казалась такой близкой, что Генке вдруг захотелось добежать до нее, взобраться на разноцветный ее свод, и, раскинув для равновесия руки, пройти над облаками, лесом, речкой. Он даже встал и шагнул к ней, но радуга начала медленно таять, становилась все тоньше, бледнее, пока совсем не растворилась в облачном мареве.

Генка уселся на крыльце, обхватил руками колени и, зажмурясь, запрокинул лицо к солнцу. Он не заметил, как задремал, и проснулся от шума полуторки, подъехавшей к хоздвору. Там уже гремели бидонами, лаяла на кого-то Муха, которая ночью спала как убитая, а по утрам притворялась сторожевым псом.