Твой светлый дом - Коркищенко Алексей Абрамович. Страница 10

Затосковал Родион по деду Матвею. Едва сдержался, чтоб не расплакаться. Очень захотелось ему побывать на том бугре, где провел с дедом последние минуты. Сказав, что идет учить уроки к Витальке, подался в степь.

Он шел по той дороге, по которой вез тогда деда Матвея, приглядывался к ней, словно искал что-то дорогое, потерянное. Кое-где оставались следы колес тачки: размыло их уже дождевыми потоками, заносило землей.

На бугор Родион, свернув с дороги, пошел напрямик через залежь на крутом склоне. По ней было легко идти, ноги не вязли на расистом побуревшем разнотравье. Сапоги скоро обмылись от грязи, к ним прилипли мелкие семена полевой нехворощи. Под выцветшей щетиной отживших трав, прижимаясь к самой земле, зеленым пламенем горела осенняя травка-муравка.

Неожиданно плотный парус туч разорвался на западе, и засветило низкое солнце. Родион взбежал на вершину бугра, огляделся. Яркий лимонно-золотой свет залил степь и приречную долину. Тучи, подсветившись исподу, казалось, поднялись выше, прояснился далекий горизонт, и на склонах бугров радостно засияли светло-зеленые поля озимки.

Грустно стало Родиону: не увидел дед Матвей напоследок степь и долину такими красивыми. Поля ожили, озарились удивительно прозрачным, золотым от солнца светом, и Родиону полегчало, поверилось: все должно измениться к лучшему, все уляжется, поправится, и он снова будет жить легко и беззаботно-счастливо… Но чистую прореху на западе закрыла темная туча, и надежда опять потускнела, когда скрылось солнце… Родион сгорбился, словно тучи легли ему на плечи. Посыпался колкий холодный дождик, затягивая серой кисеей степь, приречную долину. Синие голые тополя вздрагивали на ветру, словно в ознобе.

Пряча лицо от дождя, Родион понуро пошел с бугра. Он чуть было не наступил на сиреневые огоньки бессмертников, росших на склоне. Вновь потеплело у него в груди, и степь уже не казалась такой удручающе унылой и бесприютной. Он стал срывать с холодных сизых кустиков стебельки с теплыми звездочками живучих полевых цветов, которых не могли заморить даже утренние заморозки.

С букетом бессмертником пришел Родион на кладбище. Подойдя к могиле деда Матвея, снял кепку.

— Здравствуй, деда! Я принес тебе цветы… — произнес он и… захлебнулся, умолк.

Под дождями могильный холмик осел, венки раскисли, бумажные цветы поблекли, расплылись надписи на черных лентах… Родион стянул в сторону бесформенный ворох венков и воткнул в глину букет бессмертников. Словно живой сиреневый огонь вспыхнул на могиле деда Матвея.

Глава восьмая

Аннушка не сразу уехала в город. Рейсовый автобус опаздывал, и она зашла в контору, к председателю колхоза. Говорили о Матвее Степановиче, Андрее. Литовченко с болью сказал:

— Он считает, будто это я специально для него придумал показательный суд, чтоб выставить на позор людской! Зверем на меня смотрит. Зашел к нему как-то в кормокухню, хотел с ним по-человечески поговорить, а он на меня с криком: «Пришел душу потешить, хо-зя-ин?! Ну, радуйся, радуйся, ты своего добился!» Слыхала?… Я-то понимаю, каково ему работать коровьим кашеваром на той самой ферме, где был заведующим. Конечно, я вину с себя не снимаю. Попустил вожжи…

— Да не казнитесь, Сергей Иванович, — сказала Аннушка. — Андрей сам виноват. Пусть кашеварит!.. Плохо, что другим из-за него горе… Родька сам не свой. Он же гордый парнишка. Дразнят его в школе, а он не спускает обидчикам, дерется… Марию жалко — совсем извелась. Любит она Андрея… на части разрывается. И мать как потерянная… Ох, не доучусь я, видно, Сергей Иванович!

— Ну что ты говоришь, Аннушка! Ты эти мысли выкинь. Место ветврача я оставил за тобой на животноводческом комплексе.

— Я хотела сказать, очно не доучусь, на заочное отделение перейду. Всего-то один год остался.

— Доучивайся очно, Аннушка. Оправдай колхозную стипендию до конца. Ничего, обойдемся без тебя. Андрею я прикручу гайки…

У крыльца конторы раздались гудки автомашин, Литовченко выглянул в окно.

— Ага, приехали заводские шефы! — обрадованно сказал он. — Бригада монтажников. Наконец-то дождались!.. Я выйду, на квартиры их надо распределить — хозяюшек я вызвал, а ты посиди тут, чего тебе под дождем мокнуть.

Аннушка, услышав оживленный разговор у крыльца, поднялась, вышла из правления. Молодые хозяйки отбирали себе квартирантов из группы парней, бравых, крепких, еще не потерявших солдатской выправки. Помогая друг другу, монтажники и колхозницы со смехом и шутками усаживались в крытые грузовики. На крыльце в одиночестве стоял с трубкой в зубах парень лет двадцати пяти. Усатый, бородатый и длинноволосый. В грубом свитере, брезентовых брюках и сапогах. Мокрые волосы его обвисали сосульками. Когда Аннушка с зонтиком и сумкой появилась на крыльце, он вынул трубку изо рта и, шагнув к ней, воскликнул:

— Здравствуйте, Аннушка!

Вот так встреча! Она удивленно посмотрела на парня. Глаза у него были добры и усмешливы. Зеленые, с золотыми искорками, под темными бровями, покрытыми дождевыми росинками. Она помнила эти глаза, в которые ей нравилось смотреть, но не узнавала самого парня.

— Аннушка, ваша институтская группа была на практике… А наша бригада монтировала доильный цех, — взволнованно заговорил парень. — Помните? Это было на животноводческом комплексе в Азовском районе…

— Григорий?… А я сразу и не узнала. Вы так изменились…

— Я вас искал, заезжал в институт, но вас там не было… Что случилось, Аннушка?

Она собралась ответить, но, в это время один из монтажников крикнул Григорию:

— Григорий Александрович, вижу, вы тоже без приюта не останетесь!

Монтажники засмеялись, девушки закричали наперебой:

— Постриги его, Аннушка! И побрей!.. Нет, лучше осмали!

Председатель весело наказывал:

— Девчата, ласково ухаживайте за шефами, вкусно кормите, чтоб быстрее они смонтировали нам доильный цех! Насчет продуктов не беспокойтесь: дадим и меду, и мяса, и яиц… А вам, товарищи шефы, как договаривались, быть завтра на комплексе ровно в семь ноль-ноль!

— Будем точно, товарищ председатель! Мы люди дисциплинированные. Еще не забыли армейский порядок! — отвечали парни.

— Мы их обласкаем — довольны останутся! — со смехом говорили девушки. — Не беспокойтесь, Сергей Иванович. Они у нас быстро поправятся.

Автомашины отъехали. Председатель взошел на крыльцо к Григорию и Аннушке.

— Куда же тебя определить, товарищ мастер? — огорченно сказал Литовченко, — Не очень-то понравился ты нашим девчатам.

— Мне девушки ни к чему. Я верен одной-единственной.

— Это ведь бригадир монтажников, — обратился председатель к Аннушке. — А зарос-то как, руководитель, а?

— Я не руководитель, а рукодеятель, рукопаш! — шутливо-наставительно сказал Григорий. — Видите ли, я студент-заочник, госэкзамены на носу. Как получу диплом, так и побреюсь. Такую клятву дал. Не ломайте себе голову, Сергей Иванович, куда меня приткнуть. Пристройте к какой-нибудь старушке. К такой, чтоб мягко стелила, вкусно кормила…

— И давала сто пятьдесят к обеду? — подхватил Литовченко.

— Нет-нет, что вы, Сергей Иванович! — засмеялся парень. — Вишневого варенья к чаю.

— Да ну? — удивился председатель.

Аннушка улыбнулась:

— Отвезите его к нам, Сергей Иванович. Скажите матери, пусть поселит в моей комнате.

Рейсовый автобус прошумел по лужам к остановке у Дома культуры, Аннушка спохватилась:

— Ой, бегу! До свидания, Гриша. — Она взглянула ему в глаза и побежала к автобусу.

— До свидания, Аннушка. Спасибо на добром слове! — крикнул он ей вслед и помахал рукой.

Приостановившись на мгновение, девушка махнула ему.

— Ну, ты шустряк, однако! — рассмеялся председатель. — Двух минут не поговорил, а уже… А говорил, верен одной-единственной.

— Так это она и есть. Я с ней давно знаком, да вот только встретил.

— Как в сказке! — Литовченко недоверчиво смотрел на парня.

— В жизни всякое бывает. — Григорий не отводил взгляда от уходившего автобуса. — А почему она такая грустная? Может, дома что стряслось?