Дарю веснушки - Млодик Аркадий Маркович. Страница 11

— Ну, я пошёл!

— Как пошёл?—запричитала бабушка. — Ещё восьми часов нет! Ты что, и поговорить со мной не хочешь?

— Некогда! — ответил я, и, схватив портфель, выбежал на лестницу.

Голубятня на колёсах

На лестничной площадке я встретил Лиду.

— Ты куда?

— К тебе.

— Зачем?

— Ты же болен. Проведать.

— Ничего я не болен.

— Не болен? Ну и хорошо! Похлопотал? ..

— Понимаешь... не удалось. А пока... сходим лучше к фотографу.

— Зачем?

— Отвыкни ты от этой противной привычки: зачем да зачем? Придём — узнаешь.

Лида надулась, перестала разговаривать со мной. Я уже решил первый кончить игру в молчанку. Но вдруг увидел Булина.

Он ехал на велосипеде. На багажнике у него лежали полбуханки белого и полбуханки чёрного хлеба мякишем кверху. А на хлебе сидели голуби и клевали его. Мы с Лидой переглянулись и чуть не прыснули со смеха. Я вовремя сдержался.

— Отойди в сторону, — прошептал я Лиде.— У меня с ним мужской разговор.

Она побежала вперёд. Булин застопорил около меня. И спросил:

— Слушай, Ильюшин! Верно, что ты автомобиль выиграл?

Я подумал: «Кто бы это насплетничал про меня?» И ответил на вопрос вопросом:

— Слушай, Булин! Верно, что ты голубятню завёл?

Он мне:

— Какую голубятню? Нет у меня голубей.

Я ему:

— Сам видел!

Он мне:

— Давай поспорим.

Я ему:

— Давай!

Он мне:

— На что?

Я ему:

— На касторку.

Он мне:

— Как это — на касторку?

Показываю ему бутылку.

— А вот так. Кто проиграет — всё выпьет.

— Касторка настоящая?

Для того, чтобы Булин не испугался, я вынул пробку и, как доктор, почмокал губами, лизнул её. И... чуть не задохнулся от пакости.

Булин же не только не испугался, а, обрадовавшись, заторопил меня:

— Идёт! Согласен! Как докажешь?

Уверенный в своём выигрыше, он протянул мне правую руку. Левой рукой он разнял нас.

Тогда я ему на багажник показал. Он обернулся и заорал:

— Киш! Киш! — И нажал на педали. Я ему кричу:

— Проспорил!

Он вовсю от меня дует. Голуби — за ним. Он одной рукой от них отбивается. Другой за руль держится. А ногами крутит и крутит.

Разве догонишь его?!

Страшная клятва

Пока шли к фотографу, я у Лиды выпытал, что произошло без меня в школе. Во-первых, никаких мух толстуха не приносила. Она подарила нам для живого уголка двух канареек и щегла. Во-вторых, весь класс и Марина Семёновна очень беспокоились,' куда я пропал. В-третьих, все говорят о выигранном мною автомобиле.

— Между прочим, — спросил я, — что значит «все говорят»? По радио или по телевизору передавали? Выражайся точнее.

— Между прочим, я всегда точно выражаюсь. Это у тебя всё секреты. Если хочешь знать, так моя мама тоже слышала про твой выигрыш.

— Между прочим, — сказал я Лиде, — пусть сплетничают. Мне это совершенно безразлично.

В это время мы подошли к фотографии. На двери была надпись: «Пятница — выходной день».

— Не послал, значит, наши портреты фотограф Кириллу Яковлеву. Что же теперь делать? — с досадой сказал я Лиде.

— Какие фотографии? Кому не послал?

«Проболтался! А может, и к лучшему? Без помощницы не обойтись. Придётся, видно, нашу тайну Лиде открыть. Она не выдаст», — решил я.

— Слушай, Лида!—сказал ей. — Пойдём. Я тебе одну тайну открою. Только это такая тайна... Хоть бы тебя пытали самой страшной пыткой, никто её узнать не должен.

Лида схватилась за свою булавку.

— Опять будешь язык колоть? — остановил я её. — Ерунда это. Ты рыбий жир любишь?

— Отвратительная пакость!

— Твоя пакость по сравнению с моей — мороженое,— сказал я и вытащил бутылку с касторкой.

Хорошенько встряхнув бутылку, вынул из неё пробку и приказал Лиде:

— Лизнёшь — поверю.

Лида заколебалась.

— А я не умру?

— От пробки — нет, — успокоил я её. — Если всю бутылку — наверное. Ну как, лизнёшь?

Лида вытянула вперёд руку с пробкой. И, не решаясь её поднести ко рту, несколько раз высовывала язык. Потом внезапно схватила пробку зубами. И стала её с отвращением лизать. Еле вырвал пробку из её зубов.

Лида отдышалась и поклялась:

— Если предам, сколько есть в бутылке отравы, вольёшь в меня. Пусть помру.

— Верю!—сказал я и дал ей письмо от Кирилла Яковлева. — На, читай.

Лида повертела его и прочла. Ждёт, что я скажу.

— Никакого автомобиля я не выиграл, — признался я.

— Значит, врал? В чём же твоя тайна?

— В том, что Кирилл Яковлев хочет меня в киношные сыновья взять. Но может быть, ещё ничего и не выйдет. Вот я и обещал ему молчать.

— Как это — в киношные?

— Сниматься буду в фильме. Сына клоуна изображать.

— Какой ты счастливый! — воскликнула Лида.

— Я и о тебе с ним поговорить хотел. Может, он тебя моей киношной сестрой сделает.

Лида ничего лучшего не нашла, как поцеловать меня.

— Ты эти шуточки брось! — оттолкнул я её.— Важный разговор веду, а ты — лизаться. Неужели все девчонки такие? Лучше слушай. Клоун уехал. Я вначале хотел, чтобы ты разведала, отослал ли ему фотограф мой снимок. А теперь вот что придумал: ты тоже завтра снимись. Отошлём оба снимка вместе. Но к фотографу без меня не ходи.

Мы уже подходили к школе. Навстречу нам шёл Антоша Милеев.

— Ильюшин! — воскликнул он, увидев меня.— Ты-то мне и нужен!

Лида сообразила, что раз староста назвал меня по фамилии, то у нас будет серьёзный разговор. Она отошла. Антон набросился на меня:

— Весь класс подводишь. Из-за тебя нас, может, в пионеры не примут. Иди, бестолковщина! Толь Толич вызывает.

— Директор! — удивился я. — Зачем?

— Медалью за спасение утопающих наградит. Чтоб не хныкал, когда будет исключать из школы.

— Исключать! — испугался я. — Ври больше!

— Пусть вру. Можешь не идти. Тебе же хуже, — усмехнулся Антон.

Я на него очень обозлился. И не стал больше расспрашивать ни о чём.

Щипай себя почаще

Директор у нас новый. Я только знал, что его зовут Анатолием Анатольевичем. Но Антон переиначил его в Толь Толича и пугал нас, что он «свирепый». И я, конечно, трусил, когда постучал в дверь его кабинета.

— Войдите! — разрешил директор.

Я приоткрыл дверь, шагнул и остановился. Анатолий Анатольевич читал, уткнувшись в бумагу. Он поправил на носу очки, строго посмотрел на меня.

— Подойди поближе, Илья Ильюшин.

Я подошёл.

— Вот ты какой!—Он хотел ещё что-то сказать, но зазвенел телефон.

Директор поднял трубку и сказал кому-то, что ведёт важный разговор и не может отвлечься. Положив трубку, он произнёс «так-так» и подошёл ко мне. Я почувствовал себя неважно.

— Любопытно было бы узнать, — сказал Анатолий Анатольевич, — почему ты позавчера не пришёл в школу? Надеюсь, ты поделишься со мной...

Вспомнил я предупреждение Антона про исключение. Совсем струхнул. Начал почему-то рассказывать, как усердно готовил уроки впрок...

— Чем же, Илья Ильюшин, вызвано такое усердие?

Чувствую, неспроста задал директор вопрос. Боюсь, но отвечаю:

— Чтобы с чистой совестью с Лидой Михайловой на базар пойти.

— Зачем вы пошли?

— Мух добывать для самолётов.

— Каких ещё самолётов?

— Мушиных. Чтобы эскадрильи запускать.

— Ну и как? Запустили?

— Запустили.

— Удачно?

— Ричард Львиное Сердце помешал... То есть Нарцисс... Кот наш Васька.

— Забавно ты его окрестил!

Я подумал, что теперь директор начнёт допытываться, для чего надо было запускать самолёты. Но опять зазвонил телефон. Директор снова сказал в трубку, что у него важный разговор. Положил её и посмотрел на меня.

Я набрался смелости и спросил:

— Вы сейчас исключите меня из школы?

— С чего ты взял?! Хотя, — погрозил он пальцем,— не буду скрывать: положение сложное. Сам посуди: день прогулял! Что за это полагается? На первый раз — внушение. Но... есть смягчающее обстоятельство. Говоришь, подготовил уроки впрок. Верно?