Маленький человек на большом пути - Бранк Вольдемар. Страница 10

Снилось мне, будто я гоняюсь за быком. Он прыгает через канаву — я за ним. И вдруг бык спотыкается и падает мне прямо на ноги. Хочу вырваться, но не могу — ногам больно. Тогда я поднимаюсь в воздух и лечу свободно и плавно, как птица. Только вот ноги спутаны.

Внезапно начинаю ощущать невыносимое щекотание в носу… и открываю глаза.

Смеющийся Август сидит на краю кровати и держит в руке соломинку.

— Хватит спать! Пошли в город! Посмотрим лавки, набережную, пароходы…

Но сначала подкрепиться. Налили в глиняные чашки кипяток из белого фаянсового чайника. Пили вприкуску с хрустящим сахаром, грызли сушки, — пока я смотрел сны про всяких быков, Август успел сбегать в булочную и купить целую связку. Ах, эти псковские сушки, запашистые, сладкие, с тмином, чуть подсоленные! Откусишь с хрустом и долго разжевываешь — жаль глотать сразу. Эти сушки не кто-нибудь нам подарил, мы сами их на заработанные деньги купили! От этой мысли они становились вдвойне вкуснее.

Набили полные карманы сушек и отправились в город. Первая остановка — у витрины обувного магазина. Пахнет свежедубленой кожей. А окно — неужели окна могут быть такими огромными! За стеклом в каждом углу по большой растянутой коже. На ней ботинки, постолы, башмаки с деревянными подошвами. Но самое главное — сапоги, целый ряд сапог, подвешенных на длинной веревке. Вот бы мне такие сапоги, как у солдат, с широченными голенищами! Я бы их каждый день смазывал жиром, и тогда шагай хоть по щиколотку в воде.

— Хватит! — Август оттащил меня за рукав от витрины. — Сколько можно стоять на одном месте!

Но далеко не ушли. Снова витрина! И еще больше той: чуть ли не во всю стену. Жестяные банки с нарисованными на них золотыми рыбками сложены пирамидой. Головки сахара стоят рядами, как солдатики: обернуты в синюю бумагу и белые кончики так соблазнительно торчат. Ящики с изюмом, сушеные фиги, яблоки…

— А это что такое? Вон там — круглое, оранжевое?

— Апельсины.

— Для чего они?

— Как — для чего? Есть.

— И ты ел? — не поверил я.

— Ел. Вкусно. Куда вкуснее брюквы.

— И вкуснее яблока?

— Ну, насчет яблока не скажу. Пожалуй, вкуснее, но ненамного. За деньги я бы их покупать не стал. Вот если бы кто подарил — тогда бы, конечно, съел, не отказался.

А мне очень захотелось попробовать, пусть даже за деньги, если не слишком дорого. Такая блестящая кожура! Надкусишь — ив рот, наверное, брызнет сладкий сок.

Рядом с апельсинами виноградные грозди, словно большие капли меда соединились в красивом узоре. Что такое виноград, я уже знал: одну такую Ягодину довелось как-то попробовать. Сын помещичьего садовника однажды тайком забрался в теплицу, где росло много таких гроздей, сорвал одну ягоду, вынес к ограде парка и сунул по дружбе мне в руку. Я весь день таскал ее с собой, любовался, рассматривал и только к вечеру решился съесть.

Пошли дальше, то и дело останавливаясь возле витрин с такими вещами, о которых я мог лишь мечтать. Разнообразные рыболовные крючки — от самых маленьких, с ноготок, до огромных, словно загнутый гвоздь. Поплавки, хорьковые капканы, ружья, пистолеты, ножи, кинжалы, свистки… Все рядом, за стеклом, кажется, протяни руку и бери.

Я смотрел на все эти богатства, прижавшись лбом к стеклу.

Август смеялся:

— Не вы дави!

Вошли в магазин. Я выбрал два ножа — себе и Августу, вместо того, поломанного. Заплатил — и бегом к двери, чтобы не поддаться соблазну: так много всего хочется купить!

У витрин больше не останавливались. И без них хватало чудес. Долго бежали за странной повозкой на рельсах, которую волокли лошади. Запрокинув головы, рассматривали высокие кирпичные дома с резными дверями и красивыми, полукруглыми вверху окнами.

Потом подались на набережную. Уже издалека взгляд накрепко приковался к большим лодкам; Август сказал, что они называются баржами. С них сгружали кирпич, известку, доски. С мешками на плечах или с тачками в руках грузчики бесстрашно и ловко сбегали по узким, прогибающимся сходням. Большинство было одето в белую льняную одежду; правда, от белизны ничего не осталось — все грязное, штопаное-перештопаное, в заплатах. Мы подошли ближе и, прижавшись спинами к штабелям кирпича, долго наблюдали за работой. Руки у тех, кто выгружал кирпич, были такие же большие и красные, как сами кирпичи. А у других все в известковой пыли — волосы, бороды, одежда. Даже лицо белое-пребелое, лишь глаза и зубы блестят. Страшно смотреть!

Пошли дальше по мощеной набережной. У причала стояли пароходы с большими колесами, как у водяных мельниц.

— Какая махина! — Я восхищенно качал головой. — Целый дом на воде!

— Махина? — усмехнулся Август. — Это ж только буксиры, которые тащат баржи. А есть знаешь какие корабли — раз в двадцать их побольше.

И мне сразу захотелось стать моряком. Вот влезаю я на самую высокую мачту такой невообразимой громадины и всматриваюсь в даль. Кругом безбрежное море. А как это — безбрежное? Совсем, что ли, берегов нет? Уж наверное, когда на мачту влезть, берег-то видно.

Буксиры сновали по реке, оставляя за собой вспененные волны, набегавшие на берега. По течению, важно покачиваясь, плыли поленья. Волны гнали их к берегу, а тут ждали мальчишки. Прицелясь, они бросали свинчатки с гвоздями на длинной тонкой бечевке. Броски чаще всего не достигали цели, но уж если гвоздь вонзался в дерево, добыча, считай, в руках. Счастливец вытягивал полено, как рыбу удочкой, хватал его и со всех ног бросался домой.

Мы прошли по берегу до пристани, где сгрудились рыбачьи лодки. Присели на мостки и стали грызть сушки. Крошки падали в воду, вокруг них метались стаи юрких рыбешек. Словно состязаясь в быстроте и ловкости, они маленькими серебряными стрелками сновали вокруг крошек.

Здесь было мелко, сквозь прозрачную воду виднелось захламленное дно. Ржавые консервные банки затянуло илом. По истлевшим обломкам досок медленно ползали черные плоские пиявки.

Подплыло несколько рыбацких лодок. Бородатые рыбаки выгрузили на берег плетеные корзины; в них, сверкая на солнце, билась рыба. Появилась стая белых чаек. Громко крича, птицы описывали крутые дуги в воздухе. Чайки нисколько не боялись людей. Иной раз их крылья чуть не задевали нас по лицу…

Лишь к вечеру мы заявились на скотобойню. Наше стадо отдыхало на грязной, утоптанной земле загона. Заметив нас, коровы стали негромко мычать. Некоторые тяжело поднялись на ноги, подошли к ограде. Узнали!

Скуя ждал нас.

— Ну что, ребята, хорошо погуляли?.. Теперь, Август, оставайся здесь. А ты, — обратился он ко мне, — либо жди несколько дней, пока он освободится, либо отправляйся домой на поезде.

Легко ему сказать — на поезде! А для меня это означало отдать за билет почти все заработанные деньги. Но и шагать одному пешком сто с лишним верст тоже не очень-то улыбалось.

Хозяин ушел, я остался с Августом.

— Что будешь делать?

Я помолчал немного, подумал. Потом ответил, хмурясь:

— Да уж, наверное, придется идти… Что говорить, вдвоем было бы куда лучше.

— Ну, поживи на постоялом дворе. Только вот не знаю сколько. Видел, какой у хозяина озабоченный вид?..

Я просидел с другом до позднего вечера. Потом, боясь, что заблужусь в темноте, отправился искать постоялый двор — ведь за ночлег уплачено. Ночные, плохо освещенные улицы большого города пугали. Я крепко прижимал рукой карман, в котором хранился весь заработок, и боязливо озирался: не крадется ли кто следом? Так и чудилось, что в темном углу или в подворотне притаился грабитель. Вот выскочит сейчас и отнимет у меня трудно доставшиеся копейки.

«Чепуха! — убеждал я себя. — Никому и в голову не придет, что у такого парнишки могут быть деньги!»

Вроде успокаивался. Но стоило только показаться встречному, трезвому или пьяному, как я спешно перебегал на другую сторону улицы.

Побродив по окраине, разыскал свой постоялый двор. На деревянных нарах, на продавленных соломенных мешках уже спало много постояльцев. Тяжелое дыхание и храп наполняли помещение. От сапог, лаптей, от разлаженных на полу, на подоконниках портянок шел неприятный запах.