Маленький человек на большом пути - Бранк Вольдемар. Страница 3

Еще и продавать!

— А если они не купят?

— Тогда обойдешь всех богачей подряд.

Меня словно ушатом ледяной воды окатили. В горле застрял горький комок, в глазах снова заплясали темно-синие звездочки. Стоять у них под дверью, предлагать, унижаться, упрашивать…

Мать взглянула на меня искоса, сказала спокойно:

— Хочешь в школу — спрячь гордость в карман. Собрать ягоды — это полдела. Ягоды — еще не деньги.

Куда денешься! Я потоптался босыми ногами по прохладному полу, кашлянул:

— Сколько просить?

— Хорошо бы за твои маленькие корзинки выручить хотя бы копеек по тридцать. А мои побольше, за них проси тридцать пять. Не дадут — по пять копеек уступишь.

Двинулся я в нелегкий путь — ох, лучше бы еще раз туда и обратно по одиннадцать верст! Первую корзину, как мать и говорила, понес мадам Карозе. Та вышла из кухни с накрученными на бумажки волосами и, изобразив на дряблом лице сладкую улыбку, не спросила, а пропела тонким голоском:

— Что мальчику от меня потребовалось?

Я приподнял папоротник и предложил свой товар. Желтоватые костлявые пальцы сунулись в корзину, мадам бросила в рот горстку ягод.

— Дорого! — Она скривила бледные губы. — Черника твоя мелкая и кислая.

У меня глаза наполнились слезами. Это неправда, неправда! Ягоды из дальних лесов самые лучшие, самые сладкие — это знают все в местечке. Но я пришел сюда не спорить, а продавать. Проглотив обиду, назвал место, где собирали чернику, — Зиемерский бор, разгреб рукой ягоды, показывая, какие они крупные. У мадам Карозе жадно загорелись глаза. Но она сказала:

— Короче: хочешь — получай двадцать пять копеек. Не хочешь — ешь сам!

Жалко было отдавать так дешево. Но возьму ли больше? Может, пробегаю без толку по местечку?

Домой я вернулся хоть и с пустой корзиной, но с таким траурным выражением на лице, что мать сразу все поняла.

В тот день я обошел много богатых домов. Предлагал, показывал, уговаривал. Всюду пробовали, небрежно перебирая ягоду в корзине, морщились, торговались…

А вечером, когда мы с матерью стали считать вырученные деньги, не вышло даже полного рубля.

Еще дважды ходили мы по ягоды в далекий лес. Лишь тогда мать смогла отнести один серебряный рубль в общинную школу, а на другой купить учебники и тетрадки.

Ничто в мальчишечьи мои годы не далось мне так трудно, как школьные деньги.

НОЖ

С восхода солнца мы рыбачили на берегу озера возле Храмовой горки. Рыба просто не хотела ловиться, только трогала крючок, обкусывала червяка — и все. Напрасно мы снова и снова забрасывали удочки.

Что за рыбалка без клева? Скука. Наш приятель Август, сын соседского столяра, предложил:

— Знаете что, ребята, давайте лучше вырезать лодочки из сосновой коры.

— Да ну! — дружно скривились мы с Густавом. — Скажешь тоже! А нож?

Но Август хитро посмотрел на нас и медленно, как фокусник, вытащил из кармана складной нож. Новый, с блестящей черной ручкой.

Я вытаращил глаза, брат — тоже. Что за чудо! Откуда у Августа это сокровище? Такого ножа нет ни у кого из наших мальчишек! Ну, может, у двоих-троих, самых богатых.

— Покажи! Ну, покажи, пожалуйста!

Август пристально осмотрел меня с головы до ног, словно решая, может ли он доверить мне свое богатство. Потом великодушно протянул руку. На ладони лежал нож. Нет, что я говорю: не нож — греза, мечта!

Я несмело провел пальцами по гладкой рукоятке. На конце было небольшое сквозное отверстие. Август пояснил:

— Для веревки. Просунуть и привязать к руке. Тогда навечно, никогда не потеряешь.

А лезвие… Блестит, точно зеркало, и буквы выдавлены. Я стал разбирать:

— Ф-и-с-к-а-р…

— Точно: фискар! — подтвердил Август. — Не какое-нибудь барахло, а финская сталь — фискар. Самое лучшее, самое острое лезвие в мире!

Зря он так нахваливал свой нож. Ни у меня, ни у брата никаких сомнений не возникало. Нож так и выглядел, как полагается выглядеть лучшему в мире. Достаточно только взглянуть на широкое мощное лезвие.

— Дорого стоит? — Я осторожно потрогал заостренный кончик.

— Тридцать пять копеек.

Я стал подсчитывать в уме. За какое время можно собрать такую сумму? Раз в неделю я ходил в сапожную мастерскую, помогал подмастерьям заготавливать деревянные гвозди. За три часа работы платили копейку. Значит, целых тридцать пять недель! И уж про сладости или цветные карандаши и думать забудь. Хорошо Августу: время от времени скупщик скота нанимает его в погонщики до самого Пскова — это не копейка в неделю! А вот меня не пускают, говорят, еще мал.

Август разрешил мне испытать нож в деле. Осторожно, чуть дыша я отрезал сучок у ольхи. Втроем мы стали придирчиво рассматривать срез. Ровный как стеклышко, лезвие не оставило ни царапинки.

— Бритва, да и только! — восторгался брат. — Режет дерево что масло. Я спросил:

— Сам точил? Или дедушка?

— Не видишь — заточка фабричная! — Август смотрел на меня с презрением. — Сказано же: не простой это нож, а самый настоящий фискар…

Мы оставили удочки на берегу — пусть рыбы сами ловятся! — и отправились на Храмовую горку искать сосну с корой потолще. Подходящее дерево быстро нашлось — высокое, в два обхвата. Ствол в нижней части мшистый, корявый, с толстой, потрескавшейся корой. Август отыскал кусок, по форме отдаленно напоминавший лодку. Подсек с двух сторон, глубоко вогнал нож и надавил. Кора с треском отделилась от дерева, обнажив светло-желтую, залитую прозрачной смолой древесину.

— Ох и отличная будет у меня лодочка! — хвалился Август. — Вот здесь поставлю мачту с парусом, сюда закреплю руль.

Как мне захотелось сделать себе точно такую же лодку! С парусом, с рулем.

— Августынь, одолжи на минутку, а?

Август не заставил себя долго упрашивать — тут же вложил нож в мою руку. Я начал срезать кусок коры, брат помогал. Делали все точно, как Август. Осталось только отодрать от ствола. Я всадил нож поглубже и стал приподнимать кору.

И тут случилось страшное: металл звякнул, лезвие обломилось.

Меня словно ошпарило; я вскрикнул, как от боли. Не веря своим глазам, уставился на обломок. Нож выпал из рук…

И я побежал. Сам не знаю почему: испугался или от стыда за содеянное. Август что-то кричал вслед. Я не различал слов, несся со всех ног с горы, к озеру.

Очутившись на берегу, как был, в одежде, бросился вплавь. Глотнул воды, закашлялся, поплыл. Ничего не видел, один лишь остров на противоположной стороне. Туда, скорей туда! Словно только там мне спасение.

Заныли мускулы — вода была очень холодной. А до острова еще далеко. Я стал захлебываться. К счастью, вскоре ноги коснулись песчаного дна. Без сил, покачиваясь, как пьяный, побрел на берег.

На той стороне бестолково метались брат с Августом. Бегали у самой воды, грозили кулаками. Август сложил руки рупором, крикнул. До меня долетело:

— …шедший!.. шедший!

Вода ручьями стекала с мокрой одежды. Постепенно я стал приходить в себя. Почувствовал холод и, клацая зубами, побежал к развалинам крепости. Хватаясь руками за расщелины, лез все выше и выше по каменной стене, пока не добрался туда, куда до сих пор никогда еще не осмеливался влезать.

Рискуя ежесекундно сорваться, вскарабкался на самый верх полуразрушенного бастиона. Глянул вниз — голова закружилась. Там, у подножия, лежала груда скатившихся отсюда, с верха бастиона, камней. Дрожь пробежала по телу, я отшатнулся. Показалось, что сейчас обрушится, увлекая за собой и меня, уцелевшая часть стены.

Поспешно отвел взгляд и стал рассматривать остров, озеро, сваи старого моста, который строили еще во времена шведского господства. Сваи начинались здесь, у острова, а кончались в зарослях камыша, на том берегу озера, где находился наш мальчишечий пляж. Очень удобно! Не умеешь как следует плавать или устал — пожалуйста, цепляйся за сваю.

А что там, на Храмовой горке? На опушке леса, у скалы, я приметил брата и Августа. Отсюда они казались маленькими, ну прямо букашки. Оба несли на плечах удочки; мою, наверное, тоже… Я вспомнил про сломанный нож, и снова спазма перехватила горло.