Дело о радиоактивном кобальте - Маспэн Андрэ. Страница 15

Увы, ничего подобного! Г-н Перийе устало поднялся, чтобы порыться в ящике буфета. Он показал нам телеграмму.

«Мишеля у нас нет, — сказано было там. — Что произошло? Срочно телеграфируйте».

— Это его дед, отец его матери, — сказал г-н Перийе со вздохом. — Вот видите… Да, я был уверен: зная о том, как больна мать, Мишель не захотел бы ее расстроить ни за что па свете.

— Значит г-жа Перийе… тоже больна?

— Вы этого не знали?

— Нет, мы ничего не знали. — Мы удивленно переглянулись, а г-н Перийе с грустью покачал головой.

— Я думаю, от нее скрыли исчезновение Мишеля. Я.просил их об этом, настаивал… Эта весть могла бы ухудшить ее состояние…

Мне очень хотелось спросить, чем больна г-жа Перийе, но я не осмелился задать этот нескромный вопрос.

— Скажите, уходя из дома, Мишель не оставил вам письма, записки?

— Да, — сказал г-н Перийе. — Несколько слов, лишенных всякого смысла… Вот…

Он вынул из кармана смятый клочок бумаги и протянул его нам. Мяч оперся о мое плечо, и мы оба прочли письмо.

«Мой дорогой папа, я причинил тебе боль, но и я очень несчастен. Если я совершил преступление, я готов за него расплатиться. Но совесть моя чиста. Поэтому я предпочитаю… Прощай! Мишель».

Теперь мне стало более понятным беспокойство г-на Перийе. Второпях нацарапанная записка оставлена была не для того, чтобы его успокоить. Наоборот. Я горячо надеялся, что Мишель не собирался совершить непоправимый поступок.

Так или иначе — в его последнем послании не было ни малейшего намека, где бы мы могли его разыскать.

— Не знаете ли вы, г-н Перийе, — спросил я смущенно, — были ли у Мишеля какие-либо деньги?

Г-н Перийе покачал головой. После, подумав, что его движение не было ясным ответом на мой вопрос, он сделал усилие, чтобы выйти из состояния летаргии.

— Нет, у Мишеля не было ни су. Поэтому…

В отчаянии он закрыл лицо руками. Несмотря на наше сочувствие, у нас не было средств его утешить. Наконец он поднялся, приложил к переносице большой и указательный пальцы, как бы желая снять воображаемое пенсне. Мы поняли, что он таким образом маскировал глаза, стыдясь своих слез. Я прошептал:

— Г-н Перийе, не убивайтесь так из-за Мишеля! Где-ни-будь он найдется. Мы его разыщем!

— Да, да, мои друзья… Спасибо!

И, повторив то же движение, каким он скрывал свои слезы, он дал нам понять, что нуждается в одиночестве. Мы поднялись и направились к выходу. Мы ушли, а он так и остался на стуле, молчаливый и неподвижный.

Когда мы медленно спускались по лестнице под тяжелым впечатлением от встречи с г-ном Перийе, Мяч остановился и сказал в сильном волнении:

— Скажи, Комар, как по-твоему… Сорвиголова останется жив или нет?

— Если он не свяжется с бродягами под мостами…

— Тогда я знаю, куда он мог бы пойти, чтобы получить работу.

— Сейчас вечер, поздно. Завтра воскресенье. Но в понедельник после занятий пойдем туда вместе.

Я задавал Мячу торопливые вопросы, но он уклонялся от ответа. Мы уже спустились с лестницы, как вдруг странные звуки донеслись к нам со второго этажа. Мы прислушались и поняли, что это фисгармония. В своем одиночестве, может быть надеясь найти в музыке утешение, г-н Перийе сел за инструмент. Я представил себе несгибающиеся подагрические пальцы — руки, которые были способны когда-то извлекать звуки фуги из органов кафедральных соборов, в их попытке унизиться перед клавишами, тщетно стараясь взять октаву, и мое сердце сжалось от скорби и сострадания.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Мы больше часа играли в волейбол. Площадка находилась за построенными в новом стиле многоэтажными домами, предоставленными в распоряжение ученым и их семьям исследовательскими центрами в Сакле и в Орсае. По правую руку находился граничивший с лесом просторный луг, на котором паслись коровы.

Мы приехали в Жиф-сюр-Иветт несколько раньше условленного времени. Бетти извинилась в последний момент, сославшись на «светские обязанности». Маленького Луи и Жана Луну задержали непредвиденные семейные обстоятельства. Что касается Боксера, всегда опаздывавшего, то он и на этот раз опоздал на поезд. Таким образом, меня сопровождали в этой воскресной вылазке только Мяч и верный Голова-яйцо, Так как мы приехали к Кудеркам около полудня, нам предложили перекусить легкий завтрак в веселой и располагающей обстановке.

Затем мы присоединились к играющим в волейбол, которые в ожидании нас тренировались возле сетки, натянутой по всем правилам игры. Я не переставал удивляться: предполагал встретить ученых в очках, сгорбленных и неловких, а попал в общество молодых, стройных и жизнерадостных людей. Действительно, Жиф-сюр-Иветт произвел на меня впечатление дома отдыха для взрослых и детей, где царило беззаботное веселье.

Партия началась при многочисленных зрителях, причем были представители различного возраста. Мы играли с увлечением, и г-н Кудерк, русый, коренастый, веснушчатый, бросался на мяч так, будто от этого зависело, останется ли он жив. К трем часам дня мы уступили площадку другим любителям волейбола. Г-н Кудерк, видимо, был доволен. Он похвалил нас за ловкость в игре и, полуобращаясь к своему сыну, пригласил нас на будущее воскресенье. Я же хотел… Я напряженно думал, как перейти от волейбола к физике и от физики к счетчику Гейгера.

Вслед за тем г-жа Кудерк предложила закуску расположившимся на траве физикам, биологам, детям; их шумная беседа вертелась вокруг футбола, последнего шведского фильма с участием Бергман и каких-то исключительных рецептов приготовления пищи. Вместе с ними закусывали их собаки и кошки. Короче, можно было бы сказать, что наука была предметом заботы не обитателей Жиф-сюр-Иветта, а людей, живущих на другой планете.

Г-н Кудерк пошел домой принять душ. Он вернулся элегантно одетый, и мое сердце начало бить тревогу. Что же, он сейчас уедет? Значит, прощайте мои планы! Оборвав беседу с пожилым мужчиной, интересовавшимся, не собираю ли я марки, я побежал навстречу хозяину дома.

— Вы уезжаете? — спросил я, задыхаясь.

Отец Франсиса посмотрел на меня с доброжелательной улыбкой.

— Да, мой друг, я не могу играть в волейбол до вечера. Завтра у меня будет все тело болеть…

— Вы уезжаете в Париж?

— Уж не хочешь ли ты возвратиться? Франсис будет очень опечален. У вас еще много времени для игр. К тому же я не в Париж… Мне нужно побывать в Сакле. Там производятся опыты, и у нас — ни праздников, ни воскресений.

Он говорил об опытах, как будто дело шло об упрямых и капризных людях. Я решил кончать мою игру!

— Мсье Кудерк, возьмите меня в Сакле. Я очень хочу увидеть атомный котел и… и… другие отделы…

— Но, мой друг, Атомный центр — не место, которое юноши могут посещать вот так…

— Г-н Кудерк, сегодня воскресенье! В Сакле, наверно, мало народу. Я никому не помешаю. Умоляю вас, возьмите меня с собой!

Г-н Кудерк заколебался. Затаив дыхание, я увидел на его лице отражение внутренней борьбы. Вскоре его синие глаза начали искриться и веснушки стали ярко-красными, будто бы освещенными изнутри.

— Да… Ну, один раз ничего. Едем!

Я еле удержался, чтобы не подпрыгнуть от радости.

— Скажите, мсье Кудерк, могу ли я попросить еще за Голову-яйцо. Я хочу сказать, за моего товарища… Вы знаете, он очень силен в физике!

— И поэтому вы прозвали его Головой-яйцом, А это значит неплохая голова! Хорошо! Едем!

Я побежал к нашим, которые продолжали уплетать бутерброды с маслом и медом. Принося Мяча в жертву светским приличиям — ведь кто-то должен был остаться с Франсисом, — я захватил с собой на бегу Голову-яйцо. В первый раз я увидел нашего технического советника в истинном его виде: обычно такой сдержанный и боязливый, он громко что-то выкрикивал и шел чуть ли не вприпрыжку, так что при этом покачивалась в разные стороны его голова. Через минуту мы уже катили с г-ном Кудерком в Сакле.

В местечке «Христос из Сакле» старая деревня и Атомный центр находились напротив, как два символа — старого и нового мира. С одной стороны — несколько убогих крестьянских домиков, прижавшихся к земле, с другой — просторные и гордые новые здания, то квадратные, то круглые, поднимавшиеся в небо.