Самая крупная победа - Пушкин Виктор Васильевич. Страница 14

Первую спросили Лилю, и она все очень хорошо рассказала. Потом вызвали еще несколько человек.

Каждый раз, когда учительница говорила: «Достаточно!», ставила отметку и снова смотрела в журнал, я переставал читать и замирал. Когда же вызывали не меня, а еще кого-нибудь, снова читал и читал. И все же не прочитал как раз того, о чем спросили…

— Ну что ж, — нахмуриваясь, сказала учительница, медленно выговаривая каждое слово (ох, какой злой и противной она мне казалась!), — тогда давай сюда свой дневник.

— Не надо дневник! — воскликнул я. — Я выучу!

— Но почему же ты сегодня не выучил?

А у него книги не было, — вставая, негромко ответила за меня Лиля. — Но… я ему после дам…

— А где же твоя? — снова спросила учительница.

— Она… а ее… — залепетал я и был очень признателен Жоре, что он незаметно стянул учебник и спрятал его в парту.

— Ну хорошо, — отложила свою карающую самописку учительница, — на этот раз я тебе ничего не поставлю. Но чтоб к следующему уроку все непременно выучил!

— Да! — полный благодарности — не к ней, к Лиле! — ответил я. — Обязательно!

— А ты выручи его, — кивнула учительница Лиле. Было очень стыдно, когда после урока ко мне подошла Лиля и протянула свою аккуратно обернутую книгу, думая, что у меня и в самом деле нет.

— И ты не стесняйся, — сказала она. — Когда нужно, сам говори. Ладно?

— Ладно, — ненавидя и презирая себя, ответил я и положил в портфель еще один учебник по литературе, который был и такой, и какой-то другой, и его почему-то даже просто так держать было приятно…

Председатель совета отряда, строгий и очень аккуратный ученик — у него всегда все было в порядке, — подойдя сзади, сказал:

— Нехорошо, Строганов, подтянись!

— А тебе что? — огрызнулся за меня Жора.

— Вот поставлю о вас вопрос на совете, тогда узнаешь что! И у тебя ведь не так-то уж гладко обстоит дело…

На следующем уроке я опять очень боялся, как бы не вызвали. И только на уроке физкультуры почувствовал себя свободно. Когда все переоделись и вышли в зал, мне вдруг очень захотелось кому-нибудь рассказать, что меня приняли в боксерскую секцию, что я уже был на одной тренировке и теперь умею по-боксерски стоять, двигаться, а завтра нам даже покажут настоящие удары.

Я несколько раз небрежно подпрыгнул на носках так, как это делали, перед тем как выйти на ринг, старенькие, и прицеливался в стену кулаками.

Жора спросил:

— Это ты что?

— Да так, — все же переборов желание во всем открыться, уклончиво ответил я.

После обеда я сел заниматься. Вынул Лилин учебник, на котором каким-то удивительно воздушным и красивым почерком были написаны ее имя и фамилия, и, отогнав от себя все посторонние мысли, стал учить, но вдруг вспомнил, что тренировочный дневник, о котором говорил тренер и после напоминал Борис, забыл завести.

Выскочил из-за стола, быстро достал из папиного книжного шкафа толстую тетрадь в коленкоровой обложке, снова уселся и аккуратно вывел на первой странице: «Тренировочный дневник боксера…» — и задумался: а какого же разряда? Вздохнул — ведь у новичков же разрядов не бывает — и дописал свое имя и фамилию.

Так что же мы вчера делали? А, вспомнил: сначала зарядку, потом старенькие стали драться, а нам показывали шаги…

Так прямо и писать? А вдруг Сева увидит? Я же ему наврал. Ничего, спрячу подальше — вот и все! И я стал честно все записывать. А когда кончил и сунул тетрадь на самое донышко чемодана, в дверь вдруг застучали. Открыл — Сева; их, оказывается, после второго урока отпустили.

— Вообще-то я домашние задания делаю, — хмуро сказал я, не зная, пускать его или не пускать.

— Да я не буду мешать! — по-свойски входя, заверил он и спросил: — Ты сегодня на тренировку-то поедешь?

— Так тебе же говорили, что через день! — недовольно возразил я.

— А-а… а уж я думал — поедешь, покажешь мне что-нибудь дальше. И мы завтра набьем Митьке… — разочарованно вздохнул Сева.

«Что бы ему такое дать, чтоб он сидел тихо? — озабоченно подумал я. — А, вот что!» Взял с письменного стола «Огонек», карандаш и протянул ему:

— На-ка вот, реши кроссворд.

— У, это я люблю! — обрадовался он. — Знаешь, мы с папой какие решаем? Никто не может, а мы… — И он сразу же стал, шевеля губами, считать карандашом клеточки на кроссворде.

Вздохнув, я поставил локти на стол, удобно устроил на раскрытых ладонях подбородок и уперся глазами в книгу. Но не прочел и двух страниц, как вдруг вспомнил про утреннее умывание, какое это впечатление произвело на мать и дядю Владю, и мне очень захотелось похвалиться перед Севой. И поэтому, отталкивая учебник и вставая, я сказал небрежно:

— У-уф, устал. Отдохну немного… — Я походил по комнате, будто и впрямь разминая замлевшую спину и ноги, и, как бы между прочим, спросил Севу: — Да, а как ты умываешься по утрам?

— Как это — как? — удивился он. — Очень просто: открываю кран, подставляю под воду паль… то есть все руки. Потом провожу ими по лицу.

— Эх, ты! — презрительно оглядел я его. — Так только одни девчонки умываются. Надо знаешь как? — И я как только мог красочно расписал свое утреннее умывание. — Дядя Владя от удивления даже запрыгал!

— Надо бы и тебе так мыться.

— Ладно, — поджимая губы, ответил Сева.

— И потом, еще нужно учиться через скакалку прыгать.

Сева удивился:

— Как девчонки?

Я пояснил, что нет, по-боксерски. Сева сказал, что ладно, потом он возьмет прыгалки у своей сестренки Лидки.

Но мне это показалось оскорбительным, и я посоветовал лучше достать какую-нибудь другую, настоящую веревку.

Севу позвали ужинать, а я снова засел за уроки. За окном было черно, в стекла нудно колотил дождь, а по мокрому тротуару противно шлепала падавшая с крыши вода.

Заткнув уши, чтобы не слышать этих тоскливых звуков, я заставил себя читать. Но ни с того ни с сего вдруг вспомнил, что просил вчера мать выстирать тренировочные трусы, майку и носки — все насквозь пропотело! А вот не проверил, как она это сделала.

Отодвинув тетрадь, бросился на кухню. На веревочке аккуратно висело все мое тренировочное хозяйство. Успокоившись, снова занялся уроками, но не сделал и половины, как пришла мать с новеньким чемоданом.

Он был маленький, аккуратненький. И на нем сияли запоры и уголки — не как у Мишки ржавые.

— Это мне, да? — с грохотом выскакивая из-за стола, радостно воскликнул я. — Ой, мамочка, миленькая, спасибо!

Я подскочил к матери, у которой отчего-то навернулись на глаза слезы, и звонко поцеловал ее в обе щеки. Потом схватил чемодан и, не зная, куда его поставить, заметался с ним по комнате, сбегал на кухню за тренировочной формой и стал примеряться, как буду класть ее в чемодан.

— Но ведь я же еще не погладила, — сказала мать.

— Да ничего! Я только посмотреть — влезет или нет. Но в чемодан не только все влезло, но еще и осталось много свободного места.

— Как здорово! — закрывая его и подходя с ним к зеркалу, кричал я. — Да, мам?

9

На следующее утро я первым делом посмотрел, на месте ли чемодан. Он оказался на месте — преспокойненько стоял себе на стуле, густо чернел своими боками и сверкал уголками и запорами. Взяв его в руки, я собрался было опять посмотреть на себя в зеркало, да вспомнил, что нужно еще делать зарядку, умываться и завтракать.

Мышцы уже совсем не болели. Я, взобравшись на стул, распахнул форточку и начал зарядку.

В школе опять почти ничего не слушал, а только и делал, что думал о чемодане.

После уроков староста и председатель совета отряда, встав у двери, объявили, что никто домой не пойдет, а все останутся готовить стенную газету: одни будут рисовать, другие — вырезать и клеить, третьи — писать заметки, так как ящик для заметок пуст. Я попытался было отказаться, убедить, что мне срочно нужно в одно очень важное место, но из этого ничего не вышло.

Староста каменно сказал: