Женька-Наоборот - Лойко Наталия Всеволодовна. Страница 18

Фотокорреспондент снял не один «елки», рядом с «елками» — операторские будки и пышные клумбы с цветами. Комсомольцы так щедро озеленили промысел, что Женин макет получится таким же нарядным, как сад будущего.

Поскорей бы пришло это будущее! В настоящем Жене категорически не везет. Вот хотя бы в эту минуту… Он еще за работу не взялся, а паркет, только что сиявший почище отцовского письменного стола, покрылся какой-то трухой. Откуда они наползли, эти опилки, вперемешку с гвоздиками да шурупчиками?

Оправдывайся потом, объясняй, что никакого баловства не было — была охота заняться серьезным делом. Чем он хуже того же Алешки Рязанцева? Почему ему ничего нельзя? Почему он всегда всем мешает?!

И вдруг… Вдруг Женя расплывается в широченной улыбке, вскакивает и, все еще не веря своему счастью, растворяет дверь на балкон. Глубоко вдохнув воздух, освеженный недавним дождем, ковырнув влажную землю в цветочном ящике, прикрепленном к балконной решетке, он, ошалело улыбаясь, смотрит на пол. На прекрасный, ничем не заставленный бетонный пол, который через мгновение станет его рабочим местом.

Савелий Матвеевич объяснял, что рабочее место требует хорошего освещения. Таких люстр-отражателей, которые висят в мастерских школы, Женя, разумеется, не имеет. Но он притащит на балкон настольную лампу со стеклянным матовым абажуром и в одну минуту удлинит у этой замечательной лампы шнур.

Подпрыгивая, размахивая руками, Женя спешит на кухню, где собирается позаимствовать электроудлинитель, отключив его от холодильника. Разумеется, ненадолго. Так, чтобы немного перед сном поработать. После он снова включит, можете не сомневаться!

Кухня, как всегда, встречает его сияющей белизной. Любит мама свой дом! Женю она, конечно, тоже любит, но, как сказал бы Толик, не входит в его психологию. На столе для Жени приготовлен ужин — творожники и молоко. Ешь, поправляйся, только не партизань на кухне.

Есть он не хочет, а партизанить не собирается. Он заберет удлинитель, подключит его к лампе, и больше ему ничего не надо.

Вот и записку ему оставили на условленном месте: «Ложись вовремя! Мы задержимся у Касаткиных».

Вовремя? Гм… Если верить часам, висящим над холодильником, пора, пожалуй, доставать простыни, разбирать тахту. Ну ничего! Сегодня у Жени такое настроение, что дело пойдет по-быстрому. И, кроме всего… Родители до того любят бывать у Касаткиных, что вернутся нескоро. Ура!

Женя действует очень разумно. Поскольку на балконе после дождя мокрядь, он для подстилки забирает в родительской комнате пачку старых газет. Обежав глазами эту комнату, залитую уютным розовым светом, Женя обнаруживает в ней непривычный разгром. Шлепанцы на виду, гардероб нараспашку, брюки на стуле. Но он не хмыкает, не насмешничает. С чего у него такое удивительное состояние? Он снисходительно журит взрослых: «Что ж это? Других день и ночь пилите за беспорядок, а сами так спешили к своим дорогим Касаткиным, что все на свете забыли». И покачивает головой: «Честное слово, как дети!»

Жене многое непонятно. Особенно, когда родители заводят разговор о «настоящей жизни». Настоящая жизнь — это опять же Касаткины! Так получается. Вот недавно Касаткины приобрели (не «купили», а «приобрели») замечательный магнитофон. Теперь отец Жени гнет спину, чтобы не отставать от них. Очень здо?рово! Но зачем? Женю к магнитофону ни за что не подпустят, самим даже радио некогда слушать.

Интересно, с какой новой мечтой родители сегодня придут от Касаткиных? Ладно, лишь бы задержались подольше. А балкон — это гениальнейшая из идей!

15. Попробуй-ка стать хорошим!

На балконе Женя устроился замечательно. Тихо, уютно, светло. Весь пол завален «богатствами», среди которых имеется секретный архив — письма и документы, выглядывающие из картонного футляра, в каких разносят подписные издания. Один Женя знает, что хранится в этом архиве. Знает, но хвастать не собирается.

Вот бы ахнул весь «Клуб пытливых», — ну, не все, а секция «П», занимающаяся поэзией, — если бы выяснилось, что в восьмом «Б» есть человек, не охваченный этой секцией, но уже написавший четыре длинных стихотворения. «Талантливых и актуальных», как определил брат.

Правда, пятого стихотворения не существует. Ни пятого, ни шестого. После отъезда Толи все пошло кувырком, и с тех пор Жене не до поэзии. Зато те четыре нисколько не устарели. Например, «От Земли до Луны» — сочинение Е. П. Перчихина. Много удачных мыслей и рифм. Или вот, «Сорок девять дней в океане»…

Приблизив к лампе мелко исписанный тетрадный листок, Женя прочел:

В стихах говорилось о многом. О дружбе и чести. О туманах и штормах. О тоске по родному берегу.

На миг Жене почудилось, что балкон капнуло, как баржу. Что вокруг вовсе не город с его гулом и электрическими огнями, а океан, полный грозного рокота, искрящийся от планктона и стаек светящихся рыб. Плыть бы и плыть… И иметь рядом друзей. И совершить подвиг. Анатолий говорил, что к подвигу человек готовится с ранних лет. Женя сам понимает, что ему давно бы пора готовиться…

Если его когда-нибудь унесет на барже в бурное море и могучие волны начнут перехлестывать через борт, если не будет ни пищи, ни пресной воды, кого бы хотелось иметь рядом? Наверняка Анатолия! Наверняка Савелия Матвеевича! Можно Пашку Куроедова из старой школы. Вот четверка!

И все-таки если решать по справедливости, то затирать женщин нехорошо, поскольку доказано, что они тоже способны на героизм. Взять да потесниться, да захватить с собой кого-нибудь из Звонковых. Только не Лару! С этой глазастой лучше не связываться.

Хорошо. Тихо. Лежишь, а над головой карта звездного неба — космос! Вокруг покоренный, смирившийся океан. Теперь, после бури, он совсем голубой, как в атласе, принадлежавшем когда-то капитану подводного корабля. И звезды те же, что в атласе…

Вдруг словно ледяная волна плеснула Жене в лицо. Откуда-то с воли донесся встревоженный голос матери:

— Женя, ты дома? Скорее вниз!

Женя не сразу понял, чего от него хотят, а поняв, никак не мог отворить дверь. Скатился с лестницы, взглянул на отца, вскрикнул:

— Сердце?

Втроем они начали подниматься наверх, останавливаясь чуть ли не на каждой ступеньке. Мама и Женя спрашивали по очереди:

— Ну как?

Отца прежде всего ввели в гостиную и усадили в кресло. Малиновая обивка особенно резко подчеркнула бледность его лица. Сжав подлокотник рукой, которая и сейчас дрожала, Женя шепнул:

— Устал?

Вместо «устал» чуть не получилось «загнал». Оттого что в письме Толика было сказано:

«…Дело не только в тебе. Боюсь, что отец ни за что загонит себя, да и мама…»

— Мама, — предложил Женя, когда мать отсчитала в стопочку капли из пузырька. — Я пойду проветрю у вас, ладно? — Он не тронулся с места, пока отец не запил лекарство водой; тот пил медленно, не поднимая морщинистых век. — Мама, я сам ему постелю.

Мать появилась в кабинете-спальне, когда Женя успел растворить настежь окно. При этом грохнулся стул, но она даже не сделала замечания. Она в изнеможении сбросила остроносые туфли и нагнулась за шлепанцами. Сквозь тонкие, праздничные чулки просвечивали отечные, испещренные жилками ноги.