Компрессия - Малицкий Сергей Вацлавович. Страница 41

Стиай выбил дверь ногой, потому что Кидди, опившийся крепкого вина, ничего не соображал, и, если и слышал звонки, стук в дверь, голову поднять не мог, а уж куда чиппер дел, даже и вспоминать не пытался. Может быть, вино и спасло? Или то, что Стиай перед уходом, после того, как сразу после гибели Сиф втащил в квартиру мычащего Кидди и ящик с винными пузырями, заблокировал окна? Выжил бы Кидди, если бы рухнул с восьмого этажа? Вряд ли, другой вопрос, что не рухнул бы. Все равно доползти до окна не смог, чего уж там говорить про «открыть»? Хотя думать пытался, зачем Стиаю спасать было Кидди? Зачем подбирать его, обожженного, возле лужи расплавленного металла, в которую он лез с голыми руками, везти к Брюстеру, колоть тройную дозу успокаивающего, накладывать транскожу на ожоги? Зачем все это Стиаю? Он же там, на месте, должен был схватить Кидди за загривок и швырнуть его в пламя, и костей бы не осталось, как не осталось ничего однажды от матери Кидди, а затем и от женщины, которую он любил! Зачем все это Стиаю? Почему он только раз ударил Кидди в грудь, а потом бил кулаками по камню, а не по обезумевшей роже, почему он выл в воздух, а не в лицо Кидди, почему он остановил Кидди, когда тот пришел в себя в купе и рванулся к двери, чтобы спикировать с высоты в полкилометра на скалы?

Стиай выбил дверь ногой, подхватил грязное и мычащее существо, в которое за неделю превратился Кидди, на плечо и бросил его в купе. Через час Брюстер загнал бывшего сокурсника в регенерационную ванну, вколол дюжину препаратов, почистил печень и кровь и даже бросил ему комплект белья.

Когда Кидди одевался, натягивал на запястье чиппер, руки у него мелко дрожали, в глазах стоял туман, но он уже все понимал. И дрожь у него была от понимания, а не от действия препаратов. От понимания того, что Сиф больше нет. Если бы не Стиай, Кидди, скорее всего, вновь лил бы и лил в глотку вино, потому что благодаря ему реальный мир исчезал, предметы теряли форму, мысли и слова улетали к потолку и смотрели оттуда на истерзанного, одинокого Кидди с жалостью и болью. Если бы не Стиай, Кидди конечно же сдох бы. Сначала сдох бы там, где опадал огненный цветок. Потом сдох бы от падения с высоты. Затем сдох бы в квартире от отравления или еще от какой-нибудь напасти, но сдох бы к собственному облегчению и облегчению всех, кроме его отца и Моники. Но отца не жаль было – что ему еще капля горя в бездонное море тоски, а Моника получила бы то, что заслуживала. Так же, как и он получил то же самое.

Когда Кидди оделся и выпрямился, уставившись перед собой невидящими глазами, Стиай взял его за руку и потащил к купе, и именно боль от его рукопожатия окончательно привела Кидди в чувство. А когда здание медицинский академии вместе с зеленым фонтаном и платанами у входа осталось далеко внизу и Стиай повел купе на восток, Кидди заплакал. Он не рыдал, не кричал, не вымучивал из себя слезы, ничего не думал ни о себе, ни о Сиф, он просто почувствовал, что щеки его намокли, затем намокла широкая, не по размеру рубашка Брюстера, а затем и та пустота, которая отныне и составляла все внутреннее содержание молодого и умного парня Кидди Гипмора.

Стиай молчал. Постукивал по стеклу пальцами, нервно хватался за рычаг управления, хотя купе тащил на восток автопилот, тер ладонями виски. Когда впереди потемнело небо и открылась гладь океана, Стиай ввел пароль и взял управление на себя.

Он посадил купе в десятке метров от дома Уильяма Буардеса, открыл дверь, сел на песок и глухо сказал, кивнув в сторону ажурной лестницы:

– Иди. Билл ждет тебя.

Кидди с трудом выбрался на песок. Он был теплым, хотя солнце скрылось за облаками. И океан явно был теплым, гораздо теплее, чем тогда, когда Кидди пытался совладать с волной, а Сиф смотрела на него и смеялась. Это тепло ложилось на взгляд, но холод охватывал все существо. Кидди выпрямился и побрел к ажурной лестнице, искренне надеясь, что сейчас Билл прекратит его мучения, к примеру, даст ему волоконце утвердителя и позволит вновь оказаться под раскаленным светилом, которое сожжет Кидди так же, как сожгло Сиф пламя из энергетической установки устаревшего купе.

– Заходи.

Голос Билла послышался в тот самый момент, когда обожженная, покрытая новой кожей рука Кидди легла на старинную деревянную рукоять. Кидди вошел внутрь и сразу увидел, что весь объем дома занимает одна большая комната, освещенная огромными окнами с трех сторон. Билл, который сидел возле стола, отодвинул блок-файл, развернулся вместе с креслом и повторил еще раз:

– Заходи, парень. Садись.

– Куда? – Кидди не узнал собственного голоса, потому что не видел ничего, кроме трех окон и профиля Билла, который продолжал смотреть в одно из них.

– На диван, – ответил Билл, повернулся и показал взглядом.

Кидди сел и замер, надеясь, что сейчас Билл возьмет в руку пучок утвердителя, вытянет руку, прицелится, как тогда у подножия этого летящего и пустого изнутри домика, и убьет Кидди с первой попытки.

– Любил ее? – спросил Билл.

– Люблю, – прохрипел Кидди.

– Спорить со временем будешь, не со мной, – пробормотал Билл. – Что забыли в Норвегии?

– Сиф… – Кидди нервно сглотнул, – хотела увидеть, где погибла моя мать. Она работала на буровой платформе…

– А ты что же, до этого ни разу сам так и не поинтересовался, где и как погибла твоя мать? – укоризненно склонил голову Билл.

– Лучше бы и не интересовался, – прошептал Кидди.

– Брось, – Билл снова отвернулся к окну. – Что она сказала тебе?

– Она… – Кидди почувствовал, что дом опрокидывается, что еще секунда, и мутное небо поменяется местом с океанским берегом, и он упадет с дивана, и пробьет тонкую крышу, и полетит вверх, как вниз, а вслед ему полетит и сам дом, и Билл, и Стиай вместе с купе и своим прозрачным взглядом, и вся огромная масса воды, потому что, если океан перевернется вверх тормашками, что же тогда сможет удержать воду, чтобы она не пролилась в небо…

– Кидди, ты слышишь меня? – спросил Билл.

– Слышу, – прошептал Кидди, медленно разжимая пальцы, на которых из-под ногтей выступила кровь.

– Что она тебе сказала перед тем, как запрыгнула в купе? Что она сказала перед тем, как запрыгнула в купе, которое не оборудовано системой страховки? В купе, похожее на то, в котором погибла твоя мать?

– Точно такое же, – прошептал Кидди.

– Хорошо, – Билл скривился на этом слове. – Что она сказала?

– Она сказала, что не знает другого способа избавить меня от страданий.

– Каких страданий?

– От того, что я рвусь на две части.

– А ты рвешься?

– Все, – Кидди выдохнул и медленно-медленно стал вдыхать. – Порвался. Только не на две части.

– Ты меня избавь от поэзии, – пробормотал Билл. – И от красивых слов избавь. Красивые слова нужны, когда все хорошо, солнышко светит. Или не светит, и все плохо, но на самом деле – все хорошо. А сейчас ведь все плохо и так, и так. Сейчас надо говорить просто и коротко. Сможешь?

Кидди помотал головой.

– Хорошо, – вновь поморщился Билл. – Тогда скажу я. Девчонка влюбилась. По-настоящему. Влюбилась девчонка, которая привыкла… к безусловному исполнению собственных желаний. Но ее простить-то можно, она ведь по-другому не может, да и желания ее направлены только в одну точку. А твои?

– Какая разница? – спросил Кидди. – Считайте, что меня уже нет.

– Значит, не в одну, – понял Билл. – Но я тебя винить не буду. Ты потерял больше, чем когда-нибудь сможешь найти. У тебя, мой дорогой, отсекли то, что вновь просто так не вырастет. А она – что, она – дура. Юная мечтательная дура. Она же ведь не о тебе думала. Точнее, о тебе, но не так, как сказала. Она хотела сделать тебе больно, как ты ей сделал. Но еще больнее. Женщины всегда хотят сделать больнее. Много больнее, чем делают им. Вот она и сделала. Ты ей мечту поломал, а она тебя лишила всего. Или не так?

Кидди медленно поднял голову. Билл скрючился в кресле, вцепился в подлокотники девятью пальцами, уставился куда-то за спину Кидди, как это умел делать Стиай. Вот только Стиай смотрел сквозь, а Билл словно вовсе ничего не видел.