Шестьдесят братьев - Заяицкий Сергей Сергеевич. Страница 7

— Не умею… это я тебе откровенно говорю.

— А учиться-то пробовал?

— И не пробовал. Говорю, не те мозги.

— А хочешь мы тебя выучим?

— Вы-то? Ого, снегири!

— А что ж… Выучим, ребята, Ерша читать?…

— Уж тогда и писать.

— И считать.

— Не все сразу… Как бы у него от всего-то в самом деле голова не лопнула.

Коробов так и сиял.

— Обязательно Ерша выучим. У нас и задание такое есть: развивать, значит, население.

— Смычка с городом.

— А ты не хохочи… Это лозунг правильный.

— Да уж ваши лозунги.

Крамольник вдруг встал и гаркнул на весь лес:

— Пролетарии всех стран, соединяй-тесь.

— Тесь, — ответило отгулье.

— А ну тебя, как гаркнул.

— Я его, этот лозунг-то, еще в девятьсот пятом выучил. Я тогда на фабрике Шмидта в Москве работал. Ух, была потеха. Тогда, конечно, были еще жандармы да казаки. Во, видишь на морде шрам: от нагайки. Мы, значить, по Пресне прем, а нам навстречу от Кудрина отряд. Налетели — бац, бац… Соседу моему глаз напрочь… Я революционер со стражем…

— Не со стражем, а со стажем…

Ерш поднялся.

— Пошли, что ли.

Вдали на деревне под гармонию пели девки громкими голосами.

Сутулые спины, оранжевые от огня, исчезли среди сосен.

— Ну, что ж спать? — спросил Коробов.

— Спать, — ответили два-три голоса.

— Больно уж ночь хороша.

— Мы сюда приехали не ночью любоваться, а, конечно, работать.

— Ну, ладно, спать, так спать… А-а-у.

Кто-то зевнул со вкусом.

— Песню бы спеть, да и на боковую.

— Ну, одну песню можно… начинай.

Но певец не успел открыть рта.

На поляне появился Ерш.

— А что, ребятушки, — сказал он, — верно, в Спасовом-то огонек.

— Ну, вот…

— А погляди.

Коробов, Андрюша и еще несколько пионеров пошли за Ершом.

— Оптическое недоразумение.

Сквозь сосны засинело ночное поле. Они вышли на опушку.

Вдали видна была темная масса — барская усадьба с наполовину вырубленным садом.

— Ничего не видать.

— А ты погоди.

Они долго глядели, так что даже глаза устали.

Вдруг среди черной зелени вспыхнул и погас огонек.

— Видал? — тихо спросил Ерш.

— Ну, видал… так просто…

— А что ж „просто“?..

— Ну, так… какое-нибудь… отражение… Завтра сходим, обследуем…

— А сейчас…

— Сейчас по правилу полагается спать.

— Ты хладнокровный.

— Не хладнокровный… а у меня сознательное отношение…

Огонек исчез.

Ерш пошел к деревне.

Пионеры вернулись в лагерь.

— А что, Ванюха, — тихо спросил Андрюша, — не может быть, чтоб барин? А?

— Противно здравому смыслу. Спи.

— А петь-то?

— Теперь уж поздно.

Скоро, за исключением двух дежурных, все храпели.

Один из дежурных был Андрюша.

Посидев с полчаса, он опять прокрался к опушке.

— Далеко-то не отходи, — сказал ему товарищ.

— Нет, я тут… Я недалеко.

Он поглядел в просвет между соснами.

И странное дело: опять во мраке вспыхнул и угас огонек.

VII. СЕРЕБРЯНАЯ ЧЕРЕПАХА

На утро Коробов, Тимов, Кострин и Андрюша отправились на развалины усадьбы; заинтересовало их посмотреть, какая это усадьба, про которую ходили такие удивительные слухи.

Нептун Кострин по обыкновению утыкал себе всю грудь значками, а в руки взял красный флаг.

— Больно ты это любишь все напоказ, — заметил ему Коробов.

Но Кострин только презрительно пожал плечами:

— Поскольку я иду осматривать развалины помещичьего царизма, я имею право итти с флагом.

— Да иди, чорт с тобой.

Они пошли, огибая лесочек.

День был очень жаркий, на небе не было ни одного облачка.

Пионеры шли по привычке в ногу, клубя по дороге серую пыль.

Вдруг из-за деревьев послышался вопль и какая-то баба вылетела, как безумная, из лесу и помчалась по полю, пронзительно крича: „Ратуйте! Ратуйте!“.

Густой и свирепый рев послышался за березками.

Пионеры не успели опомниться, как на поляну выскочил огромный белый с черным бык с опущенной головой и налитыми кровью глазами.

— Это сорвался бык из колхоза, — крикнул Коробов с испугом, — беги в лес.

Колхозский бык „Семка“ был известен во всей округе своей свирепостью и величиною.

В носу у него было вдето кольцо и содержался он всегда в особом загоне. Теперь он, очевидно, удрал и решил погулять в свое удовольствие и, если случится, то распороть кому-нибудь живот. Рога у него было могучие и острые.

Увидав красный флаг в руках у Кострина, бык забыл о бабе, которую преследовал.

Он вздрогнул и бросился на пионеров, которые пустились со всех ног улепетывать в сторону леса.

Ветер свистел у них в ушах, они летели словно на крыльях, подгоняемые густым страшным ревом.

Вдруг Коробов вскрикнул и покатился по траве. Он споткнулся, еще мгновение — и бык поднял бы его на рога, но в этот миг Андрюша обернулся и схватил быка за кольцо. Тот остановился, как вкопанный, и мычал теперь уже как-то жалобно, ибо кольцо нестерпимо больно рвало ему ноздри.

А из-за лесу уже бежали двое рабочих с крюками.

Они зацепили крюками за кольцо, и Андрюша разжал руку. Он весь дрожал, но вид имел до чрезвычайности гордый.

— Я от отца слыхал, что так можно быка унять, — проговорил он, с трудом переводя дух.

— Ты, Стромин, молодчина.

— Да, парень храбрый, — подтвердил рабочий, — а ведь поглядеть — сосулька. Ну, „Семка“, пошел… Негодяй ты этакий.

Бык с недовольным ревом пошел по дороге.

— А где же Нептун-то?

— А вон он — на дереве сидит…

— Слезай, что ли.

— Постой. Рубахой за сук зацепился… не отцеплю.

— Да ну, ладно, увели быка.

— Да я разве про быка?

Он слез.

— А флаг где?

— Флаг… а вон он там на траве.

— Хорошо! Уж ежели взял, так не швыряй… А лучше бы не брал. Ведь говорили тебе… Эх, кабы не Андрюша, выпустил бы тебе „Семка“ кишки.

Андрюша был чрезвычайно доволен своим подвигом. Кострин поглядел на него с завистью: „Тут ничего такого нет… Я тоже хотел-было его за кольцо, а потом вижу, Стромин схватил, ну я и не стал“.

Тимов, не любивший много говорить, вдруг сказал с лукавым восхищением:

— А ловко Нептун на деревья лазит… как белка… Прямо зависть берет! Жаль значка нету такого с деревом, а то прицепить бы ему.

Все рассмеялись, а Кострин вдруг повернул обратно.

— Куда ж ты?

— Не желаю с вами иметь дело.

— А чего же ты флаг-то свернул?

— Ладно, ладно. Ты-то хорош — носом землю запахал.

— Споткнуться может всякий.

— Ну и спотыкайся.

Кострин быстро пошел обратно в лагерь.

— Фу… перепугал меня бык, — откровенно сказал Коробов, — думал — конец.

— Ну, уж и конец… мы-то на что были?

В ответ Ваня хлопнул Андрюшу по плечу.

— Спасибо.

Помещичий дом, должно быть, прежде был очень большой и красивый. Теперь от него осталась лишь груда развалин.

Самый остов, впрочем, уцелел, хотя и он наполовину был растащен крестьянами на кирпичи. Одиноко торчали из этой груды высокая белая колонна.

Парк тоже был сильно попорчен. Он весь зарос бурьяном и крапивой и стал излюбленным притоном для ужей, которых здесь водилось очень много.

От парка и развалин пахло сыростью. Мальчикам показалось, что они пришли на кладбище.

— А должно быть, прежде лихо жил помещик. Небось ездил-то с бубенцами! — заметил Тимов.

— А еще бы!

Они поднялись на кучу кирпичей и заглянули в зиявшие оконные дыры.

— Для чертей самое место! — сказал Коробов.

Он пролез внутрь дома.

Андрюша и Тимов полезли за ним.

Вероятно, раньше тут была какая-нибудь большая парадная комната, ибо до сих пор сохранились на стене богатые лепные украшения. Теперь все кругом заросло кустами малины.