Волшебная гайка - Курбатов Константин Иванович. Страница 21

От слова к слову мамин голос становился все глуше. Под конец она всхлипнула и бросилась на кухню. Наша мама почему-то обычно плачет на кухне. Сморкается в передник, вытирает им глаза и плачет.

И когда наша мама плачет, у меня тоже сразу начинает щипать глаза.

Несколько дней у нас по вечерам шли дебаты — ехать без мамы или не ехать. Я держала нейтралитет. Потому что мне было одновременно и жалко маму, и не хотелось оставаться без путешествия. Впрочем, я больше склонялась к поездке. Но тут мне помог, сам о том не ведая, Витя Пудиков. Он стал меня уверять, что свою маму, если бы у нее так сложилось на работе, он бы не оставил никогда в жизни. Хоть бы его в Индию звали, хоть бы даже в Африку. А сам, между прочим, недавно спокойненько укатил на целый месяц в пионерский лагерь. И ни о чем у меня не спрашивал.

Не знаю, чем бы закончились наши домашние дебаты, если бы мама вдруг не повернула на сто восемьдесят градусов.

— Я поняла, — вдруг сказала она, — вам действительно нужно ехать. Да, да, непременно. Нельзя из года в год откладывать то, о чем мечтаешь. Иначе можно перестать верить в мечту. Вы едете, но я хочу, чтобы вы дали мне клятвенное обещание: не знакомиться в дороге с каждым подряд встречным-поперечным (я папу знаю), не подсаживать никого в машину (с папиной доверчивостью можно нарваться на кого угодно), пить только кипяченую воду (вот вам термос) и каждый день звонить мне по телефону (иначе, если вдруг не будет звонка, я умру от разрыва сердца).

Мы еще немного поспорили. Но теперь уже о том, что одни мы все-таки не поедем. Однако мама и на этот раз победила. Она у нас всегда побеждает. Поэтому мы дали маме клятвенное обещание по всем пунктам, о которых она просила, и стали собираться в дорогу.

И вот наконец мы уложили вещи в «москвич» и тронулись. Перед этим мы попрощались с мамой. Мы попрощались с ней дома, на лестнице и во дворе. Мама не проронила ни слезинки и все время улыбалась. Правда, улыбалась она так, что мне хотелось зареветь. Улыбалась мама и тогда, когда мы уже поехали. Я смотрела в заднее стекло. Мама махала вслед машине рукой и улыбалась. Папа, кажется, тоже смотрел больше не вперед, а в зеркальце заднего вида.

Потом мы долго ехали молча. Уже и поля пошли, и деревянные домики, а мы всё молчали и молчали. Мне представлялось, как мама сидит сейчас там на кухне, плачет в передник и шмыгает носом. А в прихожей звонит телефон. Мама берет трубку и говорит заплаканным голосом:

— Да, я вас слушаю.

Но в трубке сразу короткие гудки. Потому что Витя Пудиков боится моих родителей больше, чем завуча Николая Мартыновича. Витя Пудиков, разумеется, ни о чем не догадается, удивится, что моя мама в такое время не на работе, и станет звонить еще. Он достал книжку про биологические ритмы в человеческом организме и обещал принести ее мне почитать. От этих ритмов, говорит Витя, зависит, когда у человека хорошее настроение, а когда плохое.

Наверное, у папы крутились в голове мысли, похожие на мои. Без Вити Пудикова, конечно. Про Витю Пудикова мои родители ничего не знали. Папа вдруг затормозил, съехал на обочину и остановился.

— Может, Ир, вернемся? — сказал он. — А то, понимаешь, карбюратор мне что-то не нравится. Не закуковать бы нам с таким карбюратором.

— Мне-то что, — сделала я равнодушный вид. — Я в твоих карбюраторах не разбираюсь.

— Да-а… — потер папа указательным пальцем кончик носа. — Дела.

Мотор работал на малых оборотах. Мимо нас со свистом проносились машины — легковушки и грузовые, автобусы-экспрессы и серебряные сундуки — рефрижераторы. Пахло резиной, разогретым асфальтом и пылью. Мы остановились как раз между двумя деревнями — одну проехали, до другой не доехали. За серыми от пыли кустами уходило вдаль зеленое поле. И где-то там жили люди. Много людей. Каждый со своим биологическим ритмом. И одним людям сейчас было хорошо, а другим плохо.

— Слабак ты все-таки, папочка, — сказала я.

— Это почему же? — поинтересовался он.

— По тому по самому, — сказала я. — Нужно было дома о карбюраторе думать.

Сзади зашуршал песок, и ко мне в открытое окно заглянул мальчишка. Чуть старше меня. А может, такой же. И с ушами, словно у Вити Пудикова.

— Не подвезете? — спросил он.

— Мы бы с удовольствием, — сказал папа. — Да мы, понимаешь, в обратную сторону едем.

— У нас карбюратор, — добавила я.

— Вы в какую в обратную сторону? — не понял мальчишка.

— В ту, — ткнул папа большим пальцем себе за плечо.

— А почему вы носом туда стоите? — спросил мальчишка.

— Сейчас развернемся, — сказал папа.

— А, — протянул мальчишка, кажется решив, что мы попросту отговариваемся, лишь бы его не сажать.

Телефон здесь далеко? — спросил папа. — Мы, понимаешь, обещали с дочкой одному человеку, что будем звонить ему каждый день. А сегодня еще не звонили.

— Так как раз в Филимоновке, — показал мальчишка вперед. — И в Утевке, правда, тоже есть, — махнул он назад. — На почте.

— Ты из Утевки? — спросил папа.

— Из Утевки, — сказал мальчишка. — Если бы мне не так срочно было нужно в Филимоновку, я бы вам помог с карбюратором. У моего старшего брата Николая товарищ специалист по карбюраторам. Он у нас в Утевке на автобазе работает. Мигом бы сделал.

— Ты чего в Филимоновку-то торопишься? — спросил папа.

— Так Семена ищу, — сказал мальчишка. — Прямо с ног сбился. Он наверняка туда убежал, к Вадиму. Друзья они лучшие. А Вадим вчера с матерью в город уехал. Там и дома никого нету.

— Сколько Семену-то? — спросил папа.

— Сколько? Малыш еще совсем, глупыш. Вот и бегает.

— А ты чего пехом? — спросил папа. — На автобусе бы.

— На автобусе! — хмыкнул мальчишка. — У нас от Утевки до Филимоновки не очень разъездишься. Тариф тут как раз посередке. Расстояние всего ничего, а гони десять копеек.

— Да… — сказал папа. — Вот ведь сколько всяких сложных проблем на свете. У кого теща умерла, от кого муж ушел, у кого карбюратор барахлит, а кого в другую деревню тянет. Ир!

— Чего? — сказала я.

— Может, довезем человека до Филимоновки?

— А какую ты клятву маме давал? — напомнила я.

— Так он же не первый встречный-поперечный, — сказал папа. — У него беда. Он прямо с ног сбился с этим непутевым Семеном. Правда? — спросил папа у мальчишки.

— Ясно, правда, — сказал мальчишка.

— И небось с самого раннего утра Семен учесал? — спросил папа.

— Ну, — подтвердил мальчишка.

— Вот видишь, — сказал папа. — Нужно выручить человека.

— Если он еще там вообще, — сказал мальчишка.

— Кто, Семен? — сказал папа. — А где же он может быть?

— Где. Может, под машину угодил. Или еще чего. Дурак ведь.

— Залезай скорей, — сказал папа, открывая заднюю дверь. — Наговоришь тоже. Тебя звать-то как?

— Толиком, — сказал мальчишка.

— Ну! — воскликнул папа. — И меня Толиком. Выходит, тезки. Будем знакомы. А эта курносая, которая все время молчит, моя дочка Ира.

— Слышал, — сказал мальчишка, — вы ее уже называли.

— Да? — сказал папа. — Ну, тогда помчались. И мы помчались в Филимоновку.

В Филимоновке Толик провел нас в маленький зеленый двор. Через забор во двор свешивались зеленые яблоки. На вытоптанном пятачке лежала горка наколотых березовых дров. На дровах, как на пьедестале, гордо стоял на одной ноге замызганный белый петух.

Наше появление петуха удивило. Он повернул боком к нам голову и стал сжимать и разжимать когти на поджатой к брюху ноге. Словно проверял, хватит ли у него сил справиться с нами.

На двери дома висел большой темный замок. Но Толик приставил ко лбу ладошку и заглянул в окно. Словно Семен мог проникнуть в дом, минуя запертую дверь.

— Сень! — позвал Толик. — Семен! Сенька! Где ты?

Тут под крыльцом послышался визг, и из дырки радостно выскочил лохматый серо-коричневый пес. Правда, это был не совсем еще пес, но уже и не щенок. Что-то среднее. Красный язык болтался у пса тряпкой. А хвост бился со стороны на сторону с такой силой, что ходуном ходила вся задняя часть тела. Пес с восторженным визгом и подлаиванием стал бросаться на Толика, стараясь лизнуть его в нос.