Чердак дядюшки Франсуа - Яхнина Евгения Иосифовна. Страница 36

Из тревожных разговоров прохожих они узнали, что проезжавшего по улице Полиньяка освистали, экипаж его забросали камнями, и долго ещё в воздухе висел крик: «Долой министров!», «Долой Полиньяка!»

Правительство срочно подтягивало войска к Парижу. Повсюду усиленные патрули пытались рассеять собиравшихся кучками людей. Пока ещё солдаты действовали уговорами, не прибегая к оружию. Но было ясно, что такое миролюбивое настроение не протянется долго.

В том, как велика ненависть к Полиньяку, друзья убедились сами, так как увидели чрезвычайное оживление возле его особняка.

Какие-то смельчаки ворвались в особняк, но, узнав, что Полиньяка в нём нет, вернулись обратно и всей гурьбой бросились к министерству иностранных дел, где Полиньяка также не оказалось.

Звон разбиваемых стёкол, треск ломавшихся рам красноречиво говорили, что самое имя любимца короля — Полиньяка — вызывает неудержимый гнев толпы.

— Смотри! Смотри! — вдруг восторженно воскликнул Клеран. — Национальный гвардеец! В полной форме! А мы уже три года как не видели этой формы! И вот, несмотря ни на что, она уцелела! Ура национальным гвардейцам!

И Клеран бросился наперерез толпе; обняв увиденного им гвардейца, он троекратно его расцеловал. Все смотрели на него с одобрением.

Тут же друзья увидели ещё одного, потом другого человека в такой же форме. «Откуда они взялись?» — Этот вопрос возник не только у Клерана и Жака.

Дело объяснялось очень просто.

Владельцы лавок, расположенных в центре, поспешили их запереть. Многие из них в прошлом состояли в Национальной гвардии. Увидев, что происходит на улице, они рассудили, что не плохо вытащить из сундуков старые форменные мундиры. И бывшие национальные гвардейцы, ставшие теперь почтенными отцами семейств, вспомнили молодые годы и решили тряхнуть стариной. Они покинули домашние очаги и присоединились к тем, кто защищал права народа, попранные Карлом.

— Все на защиту Хартии! — повторяли они общий клич.

Жак неотрывно смотрел на национальных гвардейцев, как бы вновь вернувшихся к жизни. Его рука легла на плечо друга.

— Слушай, Клеран! А ведь у меня от старых времён сохранилось кое-какое оружие. Как видно, пришёл час его вытащить… Вернёмся домой, у меня хватит и на твою долю…

Как бы в ответ на его слова перестрелка с каждой минутой усиливалась, становилась всё ближе.

По дороге к дому Жака они узнали из разговора прохожих, что члены распущенной палаты назначили на завтра, двадцать седьмого июля, сбор у депутата, принадлежащего к либеральной партии. Значит, завтра предстоит решительный день. Что-то он принесёт?

И решительный день наступил. Но решили его не депутаты распущенной палаты. Решил народ.

День двадцать седьмого июля начался в Париже рано. Едва успело подняться солнце, обещая жаркий, знойный день, как многие центральные улицы окружили войсковые части.

Жак и Клеран вышли спозаранку. Перед глазами Жака стояло взволнованное лицо Бабетты, когда она его провожала, необычно возбуждённый Мишель, помогавший Жаку прочищать карабин. Бабетта понимала, что выступление на улицах влечёт за собой противодействие полиции, войска, знала… но глаза её были сухи.

Многие рабочие уже успели вооружиться. Кто не сумел раздобыть оружия, тот просто вышел с ломом, дубиной, тяжёлыми щипцами для угольев.

Передавали, что всё Сент-Антуанское предместье покрылось баррикадами. Они возникали и на других узких улицах города. Всё шло в ход для их постройки: бочки, груды наскоро собранных камней, мешки с песком, пустые телеги, опрокинутые омнибусы.

Маршал Мармон, которого Карл X назначил главнокомандующим военными силами Парижа, выставленными против восставших, сосредоточил швейцарские полки с четырьмя пушками на площади Людовика XV, поставил 1-й гвардейский полк у особняка министерства иностранных дел, отряды жандармов на площади Карусели и, наконец, линейные войска на Вандомской площади, на бульварах, на площади Бастилии. Он считал, что таким образом он будет держать в руках узловые пункты и даст двору время, чтобы начать переговоры с восставшими.

Хотя Карл X, прислушиваясь к уверениям своих придворных, считал, что с «бунтующими» парижанами справиться не трудно, он заблаговременно перебрался в загородный дворец Сен-Клу. Свой дворец в Тюильри он предоставил в распоряжение Мармона.

Но вместо уступок восставшим, которые, как ожидал Мармон, последуют со стороны Карла X, он получил от Полиньяка ордонанс о том, чтобы объявить в Париже осадное положение.

Мармон повиновался. Ещё накануне он рапортовал королю, что волнения на улицах — только бунт, который легко усмирить. Теперь он уже начинал опасаться, что не сможет ввести парижскую жизнь в нормальное русло.

Стычки произошли без промедления, хотя большинство парижан к этому времени ещё не были вооружены. Но опыт революции 1789 года подсказывал, что не всё пропало, коль скоро существуют оружейные лавки, а мостовая выложена булыжником, который каждый может пустить в ход.

Правительственные войска не могли удерживаться в узких парижских улицах, преграждённых баррикадами. Они были вынуждены отступать под градом булыжника и всевозможной утвари, сыпавшихся на их головы из окон верхних этажей.

Кое-где солдаты отказывались стрелять, опуская ружья перед стеной из штатских людей разного состояния.

— Мы не будем стрелять в наших братьев! Кто знает: в толпе может оказаться не мало близких нам людей, даже родных! — говорили они.

Жак и Клеран неуклонно продвигались вперёд, пока ещё не прибегая к своему оружию.

Всё чаще им приходилось слышать теперь, как люди, вооружённые и безоружные, негодовали:

— Мы жертвуем здесь своей жизнью, а где же те, кто могли бы повести нас за собой, кто объединил бы наши усилия? Почему нет ни одного из тех, кто известен всей Франции? Почему ни один депутат не встал во главе наших отрядов?

Ни Жак, ни Клеран не могли дать ответа на этот проникавший прямо в сердце вопрос.

И в самом деле, столпившиеся здесь сегодня люди были не искушены в боях и не имели никакой определённой программы действий. Никто ими не руководил, и их естественным желанием было найти кого-нибудь, кто взял бы на себя ответственность и повёл бы их за собой. Их выбор поэтому пал на человека в генеральском мундире. У него оказался зычный голос.

— Ни шага назад! — повелительно крикнул он. — Трусы, которым ненавистны наши порывы к свободе и независимости, вырвали из наших рук оружие. Но тот, в ком горит мужество, добудет его, чтобы завоевать свободу!

Человек, назвавший себя генералом, отнюдь им не был. Дюбур — так звали «генерала» — просто раздобыл себе военную форму. Ему казалось, что такое одеяние больше всего подходит для данной минуты, и, как показали дальнейшие события, он этой формы не посрамил.

Собравшиеся — рабочие, студенты, мелкие служащие и небогатые коммерсанты — потребовали, чтобы генерал повёл их в атаку на Ратушу.

Взобравшись на ступеньки лестницы, ведущей к бирже, генерал обратился оттуда к парижанам с речью:

— Граждане! Вы избрали меня, и я не оставлю вас, пока смерть не застигнет меня на моём посту. Вас призывают пушки! Да здравствует свобода! Вперёд!

С этими словами генерал, обнажив саблю, двинулся к Ратуше. За ним сотни три человек, среди которых были Жак и Клеран. По дороге к ним примыкали всё новые и новые отряды парижан, добровольно ставших солдатами. Мало-помалу к ним стали присоединяться отдельные национальные гвардейцы, иногда целые отряды.

Продолжая атаковать Ратушу, которая окончательно сдалась только на другой день, Дюбур направил солидную группу добровольцев к улице Монмартр и Центральному рынку. Жак вызвался идти туда во главе отряда. Клеран остался у Дюбура.

Здесь друзья расстались. На прощание, пожимая руку Клерану, Жак только сказал: