Чердак дядюшки Франсуа - Яхнина Евгения Иосифовна. Страница 43

Глава двадцать седьмая

Госпожа де Мурье снова танцует…

— Фирмен, побольше белых гвоздик! Поставьте их в синие вазы! Так!.. Вы не забыли, что сегодня у нас приём всего на двадцать пять человек?.. Хорошо, можете идти…

Г-жа де Мурье сидела на кушетке, полируя ногти маленькой щёточкой. Неподалёку от неё на низеньком кресле устроилась Люсиль с английским романом в руках. В свободные минуты г-жа де Мурье охотно слушала чтение Люсиль.

Сейчас она окинула её взглядом с ног до головы. Чёрное платье, блестящие тёмные волосы разделены на пробор, а сзади на затылке большой узел. Никаких украшений. «И всё-таки она очень красива, ничего не скажешь. Есть в ней какая-то особая привлекательность», — думала г-жа де Мурье. «Правда, чёрное платье не очень-то подходит к сегодняшним нашим развлечениям. Намекнуть ей, предложить сменить на другое? Нет, не стоит. Ведь мы, в конце концов, не отрекаемся от того, что революция стоила жертв и крови. Значит, многие ещё носят траур. Так пусть же этот контрастирующий с нашим вечером мрачный цвет напоминает всем о том, что было так недавно». На этом г-жа де Мурье успокоилась.

После революции она, как и другие светские дамы, не сразу пришла в себя от испуга. Что будет и как будет? И она, и её муж поняли сразу только одно: надо выжидать. Выжидать, пока не станет ясно, чем всё это для них обернётся. Пять месяцев двери особняка г-жи де Мурье были закрыты для посторонних, даже для тех, кто слыли их друзьями. Ведь никто не знал, к кому они примкнули, как относятся к новому королю, как к ним относятся власти.

Но время шло, календарь напоминал о том, что близится Новый год, жизнь быстро восстанавливалась, и супруги де Мурье поняли, что ни им, ни их особняку ничто не угрожает. Многие друзья их дома занялись «делами» — какими-то коммерческими сделками. Очень осторожно, с большим выбором г-жа де Мурье возобновила старые знакомства, стала приглашать кое-кого из прежних завсегдатаев своего салона, кое-кого из новых знакомых. Но приглашала их не вместе, а каждого по отдельности, на чашку кофе. И убедилась, к своему великому удовольствию, что может безбоязненно вести прежнюю жизнь. Но всех удивил неразговорчивый г-н де Мурье: впервые в жизни он начал интересоваться коммерческими делами, и довольно успешно. В ответ на расспросы жены он только отмахивался от неё, приговаривая: «Мой друг, ты ведь никогда ничего не понимала в политике и умела только тратить деньги. Продолжай в том же духе, но не мешай мне заниматься коммерцией».

Госпожа де Мурье легко примирилась с новым положением дел. Туалеты, приглашения, выезды в театр, на балы — время вновь оказалось занятым, и г-же де Мурье стало недоставать компаньонки. Она вспомнила о Люсиль, которая была ей так полезна в «той жизни», как про себя называла г-жа де Мурье свою жизнь до июльских дней.

Люсиль согласилась не сразу. Правда, она тосковала, сидя безвыходно в четырёх стенах. Все её помыслы сосредоточились на том, как вывести отца и мать из того состояния полного безразличия, в каком они находились со дня смерти Мишеля.

Вместе с тем, без ежедневных посещений г-жи де Мурье, без постоянной такой тревожной работы над песенками для Воклера, без дружеской поддержки Ксавье, Люсиль особенно ощущала угнетающую пустоту родного дома, где не стало Мишеля. Чем заполнить время? О, если бы она могла, как прежде, легко писать строку за строкой, радоваться успехам, с учащённым биением сердца оберегать от всех свою тайну! Но теперь, когда она была свободна и могла писать как хочет, рифмы, как назло, не шли на ум, и в ушах не звенели, как прежде, мотивы новых песен! Люсиль почти никогда не оставалась наедине с Ксавье, всегда с ними неотступно был Франсуа. Когда же Люсиль наконец удалось остаться с Ксавье с глазу на глаз, ей пришлось заговорить с ним о Катрин, которая после смерти Мишеля совсем подпала под влияние монахинь. А потом, как всегда, вошёл Франсуа, затем Клеран, забежали навестить товарищи.

Самым пугающим было состояние духа родителей. Оба они были безутешны. Да и сама Люсиль не могла привыкнуть к мысли, что Мишеля нет. Ей чудилось порой, что вот он сейчас появится в комнате, заговорит, засмеётся, как бывало прежде… Она не могла поверить, что он ушёл из их жизни навсегда. Вдобавок отец и Ксавье были подавлены тем, что Три Славных дня дали народу главным образом смену короля. Чердак дядюшки Франсуа, как прежде, притягивал друзей.

Студенты шумели, волновались, среди них теперь резче обозначались противоречивые взгляды. Одни считали, что всё идёт правильно, Луи-Филиппа сменит следующий, более либеральный король; другие с пеной у рта кричали, что надо не складывать оружия, а тем или иным путём добиваться республиканского образа правления; третьи ждали реформ от самого Луи-Филиппа.

В душе Ксавье боролись противоречивые чувства. Разумом он понимал, что новое правительство — всё же шаг вперёд в политической жизни Франции. Сердцем же он не мог примириться с тем, что Республика осталась всё ещё неосуществлённой мечтой.

Люсиль видела, что Ксавье подавлен и молчалив. Но поговорить с ним обо всём, что волновало их обоих, она не решалась.

Странно сложились их отношения!

Обида на Ксавье, на его непонимание отнюдь не изгладилась из сердца Люсиль. Слово «мадемуазель», с которым он обратился к ней тогда, в памятный день двадцать шестого июля, не переставало звучать у неё в ушах. Но она понимала, что сейчас не время вспоминать старое. Когда Люсиль была вот так рядом с ним, ей казалось, что глаза Ксавье теплеют каждый раз, как он смотрит на неё, что он огорчается, когда ей приходится от него уходить. Почему же он молчит? А может быть, ей всё это только кажется и ему нечего ей сказать?

Приглашение к г-же де Мурье пришло как раз кстати.

Что ж, развлекать её чтением книг, сопровождать на выставки и в театры — это займёт время, займёт и мысли… Всё шло гладко, пока вдруг хозяйке не взбрело на ум устроить этот вечер. Люсиль упорно отказывалась на нём присутствовать, ссылаясь на траур. Но г-жа де Мурье настаивала: жизнь идёт своим чередом, Люсиль молода, ей необходимо рассеяться. Ни петь, ни играть г-жа де Мурье не будет её принуждать, но принять участие в вечере, пусть хотя бы «как гостья», Люсиль должна. Девушка даже не обратила внимания на снисходительное «как гостья», на котором так настаивала её хозяйка. Люсиль в конце концов согласилась: интересно посмотреть, как ведут себя теперь её прежние знакомые по салону. На вечер она пришла в своём траурном платье. Если г-жа де Мурье найдёт такой наряд на балу неприличным, Люсиль охотно вернётся домой. Но не тут-то было: г-же де Мурье показалось, что присутствие Люсиль на балу в чёрном платье придаст вечеру какую-то особую занимательность.

По виду всё казалось прежним. Те же ярко освещённые гостиные, те же роскошные цветы в вазах, те же лакеи, с точно рассчитанными движениями, разносящие прохладительные напитки и мороженое.

Гости… Вот тут-то Люсиль сразу заметила, как многое изменилось. Если до июльских дней банкиры и финансисты были здесь редкими гостями, сейчас трудно было сказать, кто преобладал: представители банковского и коммерческого мира или титулованные бездельники. И в обращении гости стали проще, свободнее. Г-жа де Мурье, чуткая ко всему, что касалось моды, уловив этот тон, мгновенно его подхватила и, если раньше, объявляя того или иного гостя, лакей неукоснительно добавлял титул и частичку «де», теперь он чётко произносил: «мадам и мосье такие-то». «Когда это успела госпожа де Мурье наставить своего лакея?» — удивлялась про себя Люсиль.

Насколько она могла судить, разговоры вертелись главным образом вокруг всевозможных биржевых сделок, заграничных займов, королевского бюджета.

Хотя прошло почти полгода со дня коронации, кое-кто из гостей всё ещё обсуждал детали этого пышного празднества.

— Говорят, что Луи-Филипп короновался с такой же пышностью, как Карл Десятый. Чего только не было на коронации — гремела музыка на всём пути продвижения короля, фейерверк был грандиозный… На королеве было платье… И какое дорогое!