Княжна Джаваха - Чарская Лидия Алексеевна. Страница 26
Потом, повернувшись в сторону моего врага, он сказал:
– Абрек, пленница – твоя.
– Харрабаджа! – безумно крикнул Абрек, и его воинственный крик далеко раскатился зловещим эхом по горным теснинам. – Харрабаджа! Велик Аллах и Магомет, пророк его… Будь благословен на мудром решении, ага Бекир!.. Теперь я насыщусь вполне моим мщением!.. Князь горийский попомнит, как он оскорбил вольного сына гор. Князь горийский завтра же найдет в саду труп своей дочери! Харрабаджа!
Я помертвела… Ужас сковал мои члены… Не помню, что было дальше… Пламя костра разрасталось все больше и больше и принимало чудовищные размеры… Казалось, точно горы сдвинулись надо мною и я лечу в бездну.
Когда я пришла в себя, та же темная ночь стояла над окрестностями. Дождь перестал, но тучи еще не открывали неба. Костер потухал, и тлеющие уголья, вспыхивая по временам, озаряли спящие фигуры душманов…
Все мои члены ныли… Я хотела расправить их и не могла поднять руки. К ужасу моему, я поняла, что была связана…
Страх перед близостью смерти холодил мои жилы. Запоздалое раскаяние в моем нелепом бегстве больно сосало мне сердце…
«Князь горийский завтра же найдет в саду труп своей дочери!» – переливалось на тысячу ладов в моих ушах. Завтра меня не будет! Ангел смерти прошел так близко, что его крыло едва не задело меня… Завтра оно меня накроет… Завтра я буду трупом… Мой бедный отец останется одиноким… И на горийском кладбище поднимется еще новый холмик… Живая я ушла с моей родины, мертвую судьба возвращает меня ей. Темный ангел близко!..
И никогда жизнь не казалась мне такой прекрасной, как теперь!.. Теперь, на краю могилы, я искренно раскаивалась в том, что сделала…
Бедный отец! Бедный папа! Ты не скажешь больше «чеми потара сакварело» твоей маленькой Нине! Ты не услышишь больше никогда смеха твоей дочурки!
… Уголья в костре еще раз вспыхнули и погасли… В ту же минуту странный шорох раздался вблизи меня…
«Это Абрек! – в смертной тоске подумала я. – Абрек идет покончить со мною…»
И странно: близкая смерть теперь уже не пугала меня. Я видела, как умирала мама, Юлико. В этом не было ничего страшного… Страшно только ожидание, а там… вечный покой. Это часто повторял дедушка Магомет; я вспомнила теперь его слова…
И я приготовилась и ждала… Вот кто-то приблизился ко мне… Маленькая серебристая лента, должно быть лезвие кинжала, мелькнула в воздухе, и… и в это самое время, когда я ожидала, что настал мой последний час, мои руки и ноги были внезапно освобождены от режущих их веревок и кто-то сильный поднял меня на воздух и понес.
Опять отчаянный страх – не перед смертью, нет, а от неведения того, что хотят делать со мною, – сковал мою маленькую душу. Я не могла кричать… Я задыхалась. Легкий стон вырвался из моей груди, но в ту же минуту на губы мои легла чья-то сильная рука и сжала мне рот, так что я не могла крикнуть… Где-то близко-близко послышалось конское ржание. Внезапно те же руки опустили меня на что-то твердое… Потом я ясно почувствовала, как меня привязали к седлу лошади, как обмотали повода туго-туго вокруг моих кистей… В эту самую минуту луна выглянула из-за тучи и осветила стоящего передо мною человека…
Это был Магома… А сама я сидела на спине моего Шалого… Верный конь тихо ржал, и все его тело подергивалось дрожью нетерпения…
Безумная радость охватила меня… Я не умру под ударом Абрековой шашки! Магома избавил меня от смерти! Магома спас меня!
Что его заставило пойти против брата – отвращение к крови или юношеская доброта? Но он избавил меня от смерти, от гибели…
– Ну, теперь айда, – тихо зашептал он, – от быстроты коня зависит спасение!.. Нагонят – убьют!..
Сказав это, Магома изо всей силы ударил Шалого нагайкой. Благородный конь, незнакомый до сих пор с таким приемом, рванулся, встал на дыбы и… понесся вперед как безумный…
Я не успела оглянуться назад, ни даже кивнуть в знак благодарности моему спасителю. Шалый, точно сознавая смертельную опасность, несся как вихрь…
Гроза утихала… Отдаленные раскаты грома изредка нарушали торжественное безмолвие гор…
В моей душе тоже постепенно стихала гроза ужасов, потрясших ее так внезапно. Прямо надо мною темнел полог ночного неба… Я подняла к нему взор, и самая горячая, самая жаркая молитва вырвалась из моего детского сердца и понеслась к престолу Всевышнего…
Глава 13
Снова дома. Две клятвы
Луна пряталась, и выходила снова, и снова пряталась за тучу, а Шалый все несся и несся вперед… Кругом, темнея, высились великаны горы, точно призраки исполинских духов. Я скакала без мысли, без чувства… Голова моя не работала… Мне теперь не было ни страшно, ни жутко… Ужасное волнение сменилось полнейшим равнодушием… Сердце молчало, мозг тоже… Странная сонливость овладевала мной… Я уже начала склоняться к шее лошади, борясь последними силами с нежеланной дремотой, как вдруг совсем близко от меня прозвучали копыта коня.
«Погоня!» – вихрем пронеслось в моем мозгу, и я конвульсивно сжала ногами бока Шалого. Но погоня настигала… Вот она ближе… ближе… вот уже ясно слышится храп передовой лошади… Я зажмуриваю глаза. «Сейчас смерть… – реет в моей голове быстрая мысль. – Стоило Магоме спасать меня, для того чтобы судьба снова толкнула меня в холодные объятия смерти!»
– Ну, Шалый, ну, милый, скорее, скорее!.. – понукала я моего любимца, и он скакал так, как может только скакать волшебный конь в какой-нибудь сказке…
И все-таки не в его власти было спасти свою маленькую госпожу!.. Страшный всадник настигал меня!.. Его лошадь шла теперь вровень с моей. Он, я видела ясно, заглядывал на меня сбоку и вдруг, поравнявшись со мною, внезапно вскрикнул:
– Матушка! Княжна! Стойте, ведь свои же!.. Это я – Михако… Еле признал… Стойте!..
Вмиг все застлалось перед моими глазами розовым туманом. Будто ночь минула, будто солнечный свет одолел тьму… Я смеялась и рыдала как безумная… Мне вторило далекое эхо гор, словно горные духи выказывали мне свое сочувствие.
Михако схватил поводья и остановил Шалого… Минута – и я уже была у него в седле… Нас окружали папины казаки, разосланные на поиски за мною… Я видела при свете месяца их загорелые радостные лица. Михако плакал от счастья вместе со мною… Потом, будучи не в силах одолеть подступившей дремоты, я обняла грубую солдатскую шею Михако и заснула…
Сон мой длился долго… Я слышала, однако, сквозь него, как мы ехали все быстрее и быстрее. Голова моя горела как в огне, тело ныло… Я слышала, как мы выехали на берег, как шумела вода…
«Это Кура… – подсказывал мне сон, – значит, уже близко, значит, я уже скоро-скоро увижу папу!..»
Вот мы поднимаемся в гору, вот опускаемся… еще… еще немного… и заскрипели ворота… забегали люди, что-то красное сверкнуло мне в глаза сквозь смежившиеся веки. Это огни… Слышны голоса, топот… Чей-то крик – не то отчаянный, не то радостный… Это Барбале: я узнаю ее голос… Потом кто-то торопливо бежит по аллее, и я слышу мучительно-вопрошающий, полный страдания голос:
– Где она? Жива ли?
Я делаю невероятное усилие и открываю глаза. Их почти ослепляет свет. Но все-таки я отлично вижу его. Он протягивает руки… Его лицо полно невыразимого счастья.
– Папа! – отчаянно кричу я и, рыдая, бьюсь на его груди.
– Дитя мое! Дорогое мое дитя! – шепчет он между поцелуями и слезами и, предшествуемый людьми, несет меня в дом.
Он сам раздевает меня, не подпуская Барбале, кладет в постель, и вдруг из груди его рвется не то стон, не то мольба, полная отчаяния:
– Скажи мне! Поклянись мне, что никогда, никогда больше ты этого не сделаешь!
Я только наклоняю голову в ответ, потому что слезы давят мне горло и не дают произнести слова.
– Нет, нет, – говорю я наконец, – никогда, клянусь тебе дедой, отец, никогда!
Он видит глаза, красноречиво устремленные на портрет той, которую мы оба так любили, – на портрет моей дорогой матери, – и вдруг, простерев к ней руку, он говорит глубоким, за душу хватающим голосом: