Ливень - Романова Наталья Игоревна. Страница 15

— Почему же ты мне ничего не сказала?

— Потому что он плел всякую ерунду. Посоветовал сначала поцеловаться с кем-нибудь, а потом вести такие разговоры.

— Кретин какой! Ты не обижайся, — вдруг начала меня утешать Танька. — Ладно, давай заниматься дипломом.

Танька достает схемы, текст, но сосредоточиться на своем дипломе она, конечно, сейчас не в состоянии. И вот она уже требует от меня точно разработанный план поведения по отношению к Витьке. Требует, чтобы я сказала ей, что надо делать завтра, послезавтра, через месяц. И чтобы сказала, чем все кончится! Я не удивляюсь ее требованиям. Я сама ее к этому приучила. Что ей сказать: что я стала дурой и перестала что-либо понимать? Или наоборот, наконец поумнела и поэтому больше не могу давать советов? А может быть, рассказать ей продолжение сказки про хорошего зайца, которое вчера придумала?

…Один хороший заяц стоял в очереди за счастьем. Зайцев было много-много, очередь была длинная-длинная, а счастья было мало. И не всем оно могло достаться. Для очень хороших зайцев очередь сокращалась: она была ведь волшебная очередь, а для плохих — она раздваивалась. И тогда заяц попадал не в ту очередь и получал счастье, которое оказывалось ненастоящим…

Вероятно, мы с Танькой просто плохие зайцы и попали не в ту очередь. Вот и все…

— Ладно, Танька, давай лучше действительно заниматься твоим дипломом.

Таня слушается. У Тани просто рефлекс слушаться: с детства, с пятого класса, я толкаю Таню в бок и требую: не спи, учи, повторяй за мной.

Я читаю Танин диплом, делаю замечания. Мы редактируем текст.

— Почему ты не Витька? — вдруг говорит мне Таня и целует меня в локоть. — Мне с тобой так хорошо.

Я иду от Тани домой. Начинается дождь. Но за зонтом возвращаться не хочется. И так поздно. Весь день мы с Таней просидели над ее дипломом. У Тани диплом хороший. Иногда лучше поставить перед собой маленькую задачу и решить ее, чем большую, и…

Меня, конечно, лишний год никто в университете держать не будет. Ну и что? Ведь можно пойти работать, а диплом делать по вечерам… Я хотела об этом посоветоваться с Севой, а он…

Я всегда чувствовала, что нравлюсь Севе, хотя он мне никогда прямо этого не говорил. А в этот раз… Может быть, потому что он теперь уезжает совсем. Добился — его посылают на Белое море.

Должно быть, ему сейчас очень больно. Ведь я ему ничего не ответила. А что я могла сказать? Объяснить ему, что лучше дружбы ничего на свете не бывает?.. Теперь я это поняла.

Кроме Таньки, только Сева был мне настоящим другом. Мне всегда хотелось ему все рассказать. Его откровенность я тоже очень ценила. Как-то он мне сказал уныло: «Я все еще выгляжу, как школьник». Я тогда, помню, начала его убеждать, что люди развиваются по-разному. И в пример почему-то привела превращение головастика в лягушку. Самое смешное, что именно пример с лягушкой его и убедил.

А потом к дню рождения Севы я сделала «наглядное пособие»: развитие травяной лягушки. Оно было удивительно красивым. Пять головастиков — от крошечного, в несколько миллиметров, до большого, в несколько сантиметров, — прикрепленные к стеклянной пластинке, вставленной в тубус со спиртом, отсвечивали серебром (заднюю стенку тубуса я оклеила серебряной бумагой). Но это было не все. Самое главное — был футляр, обшитый черным бархатом и расшитый бисером. Я делала пособие целую неделю. Это было на практике в Одессе. Мы жили в общежитии, и чтобы скрыть от девчонок свой подарок, я шила футляр по ночам. Но девчонки все-таки его увидели, и Галя сказала: «У тебя один свет в окошке — Сева». Севе подарок очень понравился. Развитие лягушки — это же символ нашей кафедры!

Вечером Сева повел нас в ресторан. Там мы ели что-то неслыханно вкусное, а потом Сева по очереди приглашал всех танцевать. Танцевать Сева не умел. Извиняясь перед каждой, что он лишь практикуется, Сева беспрерывно спотыкался о ноги партнерши. Всем было ужасно неудобно. И только ради дня рождения терпели. Когда очередь дошла до меня, я как-то сумела подчинить его движения своим… А Севу тут же обвинили в притворстве, потому что никто уже не верил, что он не умеет танцевать.

Дождь. Нет, это уже не дождь. Это уже ливень. Зря я не вернулась за зонтиком. Надо переждать в подъезде… Завтра, наверное, все зазеленеет…

А в ушах у меня все время Севины слова. Он сказал и ушел, а я думаю… Сегодня утром звонила Севина мама, она очень беспокоится, что Севы до сих пор нет. Я помню, когда мы с Севой возили оборудование, то обычно возвращались на следующий день. Наверно, его задержал Николай Иванович, попросил в чем-нибудь помочь.

А вдруг Сева возвращается сейчас? В такой ливень… Вообще-то Сева водит машину хорошо. Я люблю смотреть, когда он за рулем. Сева держит руки как-то по-особенному, почти не сгибая пальцы. В пальцах чувствуется и напряжение и легкость.

Град пошел. Град вместе с дождем. Хорошо, что я стою в подъезде. Отсюда так все красиво! Белый град бьет по разноцветным зонтикам и отлетает от них в разные стороны…

…Когда-то это все уже было. Такой же ливень. Только тогда не было града, а было солнце. Я шла по улице Горького и пела: «Битая, тертая, сто двадцать четвертая…» Это было в девятом классе. У меня была победа. Сейчас победы нет, а настроение почему-то вдруг стало удивительное…

На тротуаре белая пена из тающего града.

Как хочется скорее увидеть Севу! Скорее сказать ему, как это прекрасно, что мы с ним такие друзья, что мы так понимаем друг друга, что мы можем никогда друг в друге не сомневаться. Когда Сева уедет на Белое море, я буду писать ему длинные письма. И пусть он чувствует, что есть человек, который всегда хочет, чтобы ему было хорошо.

В последнее время он заходил ко мне каждый день. Он знал все. Знал, как с каждым днем я все больше и больше развенчиваю свой диплом. Он уходил и, придя домой, тут же звонил мне, и я понимала, что он живет моей работой. Он приучил меня к этим звонкам… И мы говорили, говорили…

А теперь он уедет. Уедет? Нет, я но представляю себе дня без голоса Севы. Мне нужен его голос, мне нужно его видеть. Мне нужен он. Он!..

Я люблю его!

Я замираю. Боюсь пошевельнуться. Может быть, это пройдет? Может быть, мне это только почудилось? Ведь еще минуту назад я ничего об этом не знала. Нет, я люблю его!

Я иду домой. Иду очень быстро. Потоки воды несутся по мостовой. Вода бурлит возле железных решеток и падает в подземные колодцы.

Если Сева приехал, он должен позвонить мне, и я ему скажу… Я ему все скажу… Все.

Во дворе очень темно… Бегу по лестнице… Открываю дверь.

На моем столе письмо. На конверте Севиным почерком написано: «Ире». Я письмо не распечатываю. Я сажусь на стул и долго смотрю на конверт.

Потом беру ножницы и осторожно надрезаю край. Письмо от Николая Ивановича.

…Открываю альбом… Два рачка переговариваются между собой.