Зелёные огоньки - Дик Иосиф Иванович. Страница 7
— Полезем!
По пожарной лестнице они взобрались на крышу, залезли в трубу и через пять минут выскочили из старинного камина в фойе.
В это время начался антракт, и пионеры в белых рубашках стали заполнять фойе. Они с недоумением окружили чумазого Вову. У него была сажа и на руках и на носу, а от пиджака она прямо отлетала хлопьями.
— Ой, Вовка, что с тобой? — вдруг подскочила к Вове Маринка. — Ты что, из печки вылез?
— Ага, — ответил Вова. — Это чёрт меня туда занёс. Занёс, и всё.
— Да ты скажи толком!
— А я и говорю толком! — обиделся Вова. — Чёрт попутал…
— Да ты что, с ума сошёл — в таком виде являться сюда! — сказала Маринка и принялась отряхивать Вову.
Вокруг них поднялась пыль столбом. Маринка закашлялась.
А чёрт захихикал:
— Вот потеха! Вот представление! Как в аду!
— Его отсюда надо вывести! — вдруг закричали окружавшие Вову ребята.
— Ну вы поймите, честное слово, чёрт попутал… — начал оправдываться Вова. — Он у меня тут, под пиджаком, сидит. Честное слово! Вот он! — И Вова распахнул пиджак.
Но чёрт в одну секунду забрался в боковой карман и застегнул его на пуговицу.
Ребята с удивлением заглянули под пиджак, но никого там не нашли и тут же выставили Вову из Дома пионеров.
«Ну что делать? Что делать? — думал Вова. — Вот несчастный день!»
— Слушай, — предложил чёрт, — я вижу, у тебя плохое настроение. Давай сейчас заберёмся в какую-нибудь котельную и ну начнём шуровать! А? Там жарко! Дым столбом! Красотища!
— Никуда я больше с тобой не пойду! — сказал Вова. — И не приставай!
Вова вышел в скверик, сел на скамейку и горько задумался.
И вдруг Вова услышал за пазухой храп с присвистом.
Чёрт, свернувшись комочком, уже спал.
Вова толкнул его в бок:
— Ты что, спишь?
— А почему бы мне не спать? Я сегодня здорово повеселился! — открыл чёрт глаза. — А потом, ты меня сегодня хорошо накормил. Ну, а после обеда что всегда полагается? Мёртвый час. Вот и спокойной ночи! — И чёрт снова захрапел.
«Он спит себе, а я тут мучаюсь!» — подумал Вова и вздохнул…
Когда чёрт проснулся за пазухой, то начал щипать Вову и говорить, что он голоден и что ему надо хоть одно ругательное словечко! Но Вова молчал.
Тогда чёрт ударил Вову кулаком в ребро и выскочил из-под пиджака. Но не тут-то было. Вова схватил его за хвост, подбежал к мусорному ящику, бросил в него чёрта и с силой захлопнул крышку и ещё накинул замочный язык на ушко. Затем кинулся бежать домой. А чёрт закричал:
— Давай назад! Давай назад!
Тут Вова… проснулся в поту.
И услышал, что за окном урчит мусороуборочная машина и дворник Фёдор Иванович командует шофёру:
— Давай ещё назад! Стоп! Сейчас будем нагружать!
Тяп-ляп
Боря Светляков прочёл в «Пионерских ступеньках»: «Сделай одну-две вещи, полезные для дома» — и решил сколотить табуретку.
Табуретка у него получилась быстро. Но с неё сначала папа свалился, а потом бабушка. Свалилась и заохала:
— Ох, тут и костей не соберёшь!
Тогда Борька поправил у табуретки подкосившиеся ножки, поставил её в угол и написал на бумаге, как в музее: «Не садиться».
А когда к нему пришли ребята из класса, он спрятал эту бумажку, показал всем табуретку и похвалился:
— Во! Моя! Это значит, что я уже поднялся на одну ступеньку!
Он осторожно сел на своё «изобретение» и стал незаметно себя ногами поддерживать.
А ребята ему сказали:
— А ты ноги от пола оторви! Оторви ноги!
Боря на сантиметр приподнял свои ноги, и вдруг табуретка рассыпалась на части!
И все увидели, как Борька действительно поднимался. Только не на «пионерскую ступеньку», а с пола!
Записка
Федю Зайцева с позором выгнали с урока. И мало того, что выгнали, — Клавдия Сергеевна ещё написала записку отцу: «Уважаемый товарищ Зайцев, прошу обратить внимание на поведение вашего сына. За последнее время Федя очень разболтался: на уроках подсказывает, много разговаривает со своей соседкой, а сегодня пытался кукарекать из-под парты».
— Покажешь эту записку папе, — сказала Клавдия Сергеевна, — и пускай он на ней распишется. Понял?
— Понял, — угрюмо ответил Федя и стал собирать книжки. «Ох и вредная у нас учительница!» — подумал он.
Но кто его дёрнул кукарекать? Сидел бы себе спокойно, и от отца бы не влетело. А теперь пойди покажись ему со страшной запиской! Отец такой выговор закатит — не обрадуешься. И во всём виновата Софка. Это она всё подбивала: «А ну-ка, Федя, кукарекни! Все мальчишки должны быть смелыми». Ну, Федя и показал себя. Софка-то осталась в классе, а он… ох и жизнь пошла!
Вообще эта Софка была какая-то странная девчонка. Федя сидел на задней парте один, а Софка взяла переложила к нему свой портфель и заявила: «Мне отсюда лучше на доску смотреть. Я дальнозоркая. Теперь будем вместе».
Федя хотел было взбунтоваться, но, увидев, что у Софки на руке настоящие часы, смирился. С часами хорошо сидеть, можно в любое время узнать, сколько минут остаётся до конца урока.
Ну и с тех пор у них и пошло: что ни урок — то сплошные разговоры с Софкой и сплошные замечания от учителей.
Отец у Феди работал мастером на заводе. Человек он был строгий, молчаливый. А если скажет слово — как топором отрубит. Всё будет по-отцовскому. Например, запретил он Феде два дня выходить на улицу за то, что Федя сказал бабушке, что она разбирается в пионерских делах, как свинья в апельсинах, — и Федя сидел дома как миленький. Или вот другой случай. Федя взял и на своём велосипеде стал выделывать разные фокусы: управлять ногами, ездить задом наперёд — и врезался в дерево. На колесе образовалась «восьмёрка», руль был свёрнут, а рама поцарапана. Отец посмотрел на велосипед и сказал: «Хватит! Раз не умеешь беречь вещь, не будешь кататься целый месяц». И всё было, как сказал: Федя не катался ровно тридцать один день.
А какое наказание отец теперь выдумает — неизвестно.
Да, впрочем, не так было страшно для Феди наказание, как мысль о том, что отец опять разволнуется и у него будет болеть сердце. Ему врачи давно запретили волноваться, и дома, например, мама всегда создаёт для него покой. И Федя отца бережёт: не топает ногами в комнате, не поёт, а Вовку-соседа бьёт только на улице. А сегодня он не удержался — сорвался.
Федя бродил по улице после школы и долго раздумывал, идти ли домой или не идти. Может быть, сесть на какой-нибудь поезд и уехать на целинные земли? Или вот неплохо было бы, если бы его легонько сбил автобус. Ударил бы крылом не сильно, и Федя пролежал бы дома дней десять, и всё бы забылось: и его кукареканье и записка. А к нему могла бы приходить Софа с конфетами и печеньем, каким она всегда его угощала на уроках.
Но когда уже начало смеркаться, Федя решил, что лучше всё-таки не сталкиваться с автобусом, и пошёл к своему переулку.
Дома мамы не было, и Федя, съев холодный обед — это его пускай девчонки разогревают, а он не хозяйка? — уселся за телевизор. Но мысли о записке не давали ему покоя. Показать ли её папе или не показать? А вдруг отец разволнуется и с ним опять плохо будет?
«Ну, Софка, погоди — я тебе тоже что-нибудь подстрою!»
А что, если пойти и отлупить Софку? Раз с ним произошло такое несчастье, пускай она тоже поплачет.
Сказано — сделано. Федя быстро оделся. Девочка жила через переулок. Он поднялся к ней на второй этаж и позвонил.
— Федя, это ты? — сказала Софина мама, маленькая черноволосая женщина, открывая дверь. — А Софы нет дома. Что ей передать?
— Скажите, что я приходил… по делам.
— А может быть, ты её в комнате подождёшь, если что-нибудь важное…
— Нет, спасибо, — ответил Федя, а сам решил, что дождётся Софку у парадного.
Он вышел на улицу и вдруг увидел, что навстречу идёт Софка. Она шла, размахивая чёрной папкой с нотами, и гнала, как мячик, перед собой консервную банку.