Старьёвщик - Биссон Терри Бэллантин. Страница 41

Секретарь ДИР, Феникс, объявил, что, начиная с осени, тысячу двести предметов всех видов искусств следует уничтожать ежегодно. Цифру возможно менять, уменьшать или увеличивать, но только с одобрения секретаря или вице-президента, обсуждение будет проходить каждый год. Между видами искусств не предполагалось проводить разделительную черту, всё свалили в одну кучу или перемешали, как выяснилось позднее, и получилось следующее: писатели (включая поэтов), рожденные после 1900 года, художники – после 1875-го, музыканты, чьи записи не старше 1950 года, и все художественные фильмы. Телевизионные шоу, танцы, эссе и мемуары, фотография в список не вошли (исключены, по словам некоторых).

Когда дошло до таких деталей, члены Круглого Стола опознали собственную работу, хотя, конечно, никто из них не решился объявить о своих догадках во всеуслышание. Удаление отрегулировали в соответствии с расой и полом, определявшимся особой формулой, выработанной самой машиной. Формулу надлежало просматривать (но не исправлять) каждые полгода в Высокой комиссии, чьи собственные правила требовали, чтобы любая исследовательская группа, занимающаяся искусством, состояла не менее чем из трех и не более чем из шести человек. Кроме того, хотя бы двое должны представлять «цветные нации» и не более одного – Соединенные Штаты и/или Европейский Союз.

ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ

Перестрелка. Первая после рейда на подпольный клуб и вторая в целом. Разве удивительно, что я не решался ехать вниз на лифте?

– Пахнет трусливо, – заметила Гомер, открывшая оба больших карих глаза, и мне пришлось с ней согласиться.

И все же еще большей глупостью казалось убегать, не выяснив, в чем дело. Мне нужно знать по крайней мере, кто пострадал и что на кону.

Я видел вспышки, пока мы падали медленно (но стремительно) вниз. Когда подобрались ближе к вестибюлю, я различил «бадда-бадда-бадда!» «карильона» и «так-так-так!» «вудпекера». От последнего у меня побежали мурашки по телу, именно «вудпекер» подпортил мне ногу.

– Жди здесь, – приказал я Гомер, когда дверь раковины моллюска открылась. – Хотя лучше жди наверху.

Я нажал двадцать с чем-то и вышел из лифта. Теперь я точно никуда не денусь. Как раз перед тем как захлопнулась дверь, что-то ударило меня по ноге. Слишком нежно для пули. Я посмотрел вниз и увидел единственный красный глаз. Жучок. А я и забыл про него! Сколько времени прошло? Я подобрал его трясущимися пальцами, припоминая, как приятен он на ощупь! Но сейчас надо позаботиться о другом…

Я сунул жучка в карман и нырнул за стопку книг и записей. Никто пока не заметил меня, насколько я понял.

Я выглянул посмотреть, что происходит.

Клин света разлился по полу – такой яркий, что глазам больно – бадда-бадда-бадда! В открытой двери стоял крошечный мужичок с гигантским пистолетом и стрелял в стоянку.

Ленни!

Бадда-бадда-бадда!

Его отец, Панама, расположился позади и стрелял поверх головы сына.

Так-так-так!

Поскольку в меня никто не стрелял (или даже никто меня не заметил), я выпрямился и побежал по вестибюлю.

– Что происходит? – спросил я Панаму.

– А вот что! – крикнул Панама. – Они нас нашли!

– Кто?

«Бадда-бадда-бадда!» – ответил «карильон» Ленни. Он вдвое превосходил маленького мужичка по длине и весу, но Ленни с легкостью удерживал оружие, хотя отдача и относила его назад каждый раз, когда он выдавал очередь.

Я прищурился и выглянул за дверь. Солнечный свет ослеплял. На полпути к стоянке лежало тело в расплывающейся луже крови. Позади я разглядел черный дым, оранжевое пламя. Горел грузовик. Пока я смотрел, он взорвался огненным шаром.

– Боб! – вспомнил я и потянулся вперед, однако Панама захлопнул дверь.

Я как раз вовремя отдернул руку.

– Панама ага «карильон», – сказал Ленни, бросая оружие на пол и вставляя новую обойму коленкой. – «Миллениум» убийца хлопушка!

– Он прав, – согласился Панама. – «Огненные александрийцы». Они собираются выжечь нас отсюда.

– Сколько их?

– Трудно сказать, – пожал плечами он. – Пошли, давай втащим мертвеца внутрь и допросим его.

Панама открыл дверь, и Ленни выбежал наружу. Я следом. Солнце яростно полыхало, жгло.

Грузовик уже отгорел. И превратился в дымящуюся кучу искореженного металла. Будто солнце расплавило его своим яростным напором.

– «Миллениум» убийца хлопушка! – повторил Ленни, склоняясь над телом.

Покойник выглядел знакомо. Но ведь все мертвецы выглядят в каком-то смысле одинаково.

Я пошел к грузовику поискать Боба. Все стало неузнаваемым, кроме нескольких проволочных костей руля. Остальное превратилось в пепел, а искореженный металл оказался слишком горячим, чтобы до него дотрагиваться. Я не смог подойти ближе чем на десять футов.

Повернулся и увидел, как Ленни тащит тело к открытой двери. Я пошел следом. Внутри, в темноте, наконец понял, почему мертвец выглядел знакомо. Данте. Часть его лица снесло начисто (работа «карильона»), но непереносимая безошибочная ухмылка осталась. Я услышал знакомый скребущий звук. Панама встряхивал баллончик с монахом в капюшоне.

– Что ты делаешь!? – воскликнул я. – Где ты его взял?

Но я и так знал: Генри держала «Последнюю волю» в бюстгальтере.

– Я знал парня, – пояснил Панама. – Мы были партнерами, друзьями до раскола. Помоги мне.

Только этого мне не хватало, но я повиновался. Открыл рот Данте и держал его, пока Панама брызгал. Ленни наблюдал, сидя на теплом «карильоне», из которого только что стрелял.

– О нет! – Единственный оставшийся глаз Данте распахнулся. Руки сцепились вместе, и он сел. – Я умер, я знаю. Можете не говорить. Я не вынесу.

– Ты умер, – сообщил я.

– Мне казалось, именно смерти, вы, парни, и добивались, – заметил Панама.

– Проблема не в том, что я умер, – возразил Данте, – а в том, что осознаю свою смерть.

– Ты сгоришь в аду, – заявил я. Кажется, он обрадовался.

– Черт возьми… Панама, ты? Ты готов сгореть, мальчик?

– Ты же знаешь, что это я, Данте, – покачал головой Панама. – Как ты нас нашел?

– Спроси у старьевщика, – предложил Данте. – Посмотри у него в кармане. Рядом с членом.

Ленни и Панама уставились на меня. Я полез в карман и достал жучка. Пальцы ощутили теплую пульсацию.

– За вами следили? – воскликнул Панама. Он выбил жучка из моих рук и наступил на него. Хруст эхом разнесся по вестибюлю. – Вы привели их сюда за собой?

– Жучок сидел на грузовике! – сказал я.

Встал на колени и попытался собрать кусочки, но Панама отбросил их.

Я зло глянул на него. Убил бы, если б смог.

– Жучок влюбился в него, – пояснил Данте. – Моя идея – вставить эростат. Его самообучающийся алгоритм отключил геопараметры много месяцев назад, и наш незаконный жучок с тех пор пересекал границы, пока не добрался сюда.

– Месяцев? – глупо переспросил я. – Я уехал из Нью-Йорка только неделю назад.

– Ты так думаешь? – усмехнулся Данте. – Скажи ему, Панама.

– Уже сказал, – отозвался Панама. – В казино не существует ни ночи, ни дня. В Вегасе время течет по-иному.

Я посмотрел вверх, в темное, пустое пространство. Я понимал, что они говорят правду, хоть и не хотел верить им. Неужели я действительно пропустил октябрьский учет? Неужели все напрасно?

– Сколько я уже здесь?

– Восемь недель, – ответил Данте, – и четыре дня. Именно тогда мы заметили, что жучок остановился, и поняли, что поймали на крючок большую рыбу. Теперь игра закончена. Ваша очередь гореть!

– Уверен? – спросил Панама. – А где остальные?

– Идут за мной, Панама. Нет огня без библиотеки, понимаешь? Они маршируют с факелами. Они поют «Песню огненных александрийцев». Теперь вы в любую минуту можете услышать музыку.

– Ты не услышишь, потому что ты мертв, – прошипел я со всей возможной жестокостью.

– Черт возьми, – простонал он снова, его голос превратился в тонкий шепот: – Сделай мне одолжение, Панама, ради старых времен. Я всегда восхищался крематориями Вегаса…