Старьёвщик - Биссон Терри Бэллантин. Страница 7

– Мы в подпольном клубе, – перебила она. – Можно говорить о чем угодно. Даже о бутлегерах.

Я пожал плечами.

– Я просто старьевщик, – сказал я.

– Кто-кто?

– Старьевщик, так нас называют в Принуждении. Думаю, пытаются оскорбить. Мы ведь никого не арестовываем.

– Этим можно гордиться.

– Не уверен.

– Почему?

Опять неловкая тишина.

– Итак, почему же вы здесь? – шепотом спросила она. – Что у вас в сумке?

– Ничего, – ответил я. Я и забыл про пластинку. – Вы меня натолкнули на идею.

Генри встревожилась, и я быстро добавил:

– То есть ваша школа. Я ищу проигрыватель. Чтобы посадить в нем цветы. У меня много цветов. Помните?

– Вертушка?

– Вертушка – только часть целого, – сказал я. – Проигрыватель – вот целое. Ручки на передней панели ящика.

– У вас много цветов, – повторила она. Совершенно ясно, что Генри мне не поверила. Она вновь взглянула на пакет, потом оглядела клуб, но не увидела то – или того, – что искала. Мы оба уставились в телевизор. Парень в смешной шляпе держал кокос у груди, а девушка целилась в орех из пистолета.

– Кто из них Гиллиган? – спросил я.

– Гиллиган – девушка, – ответила Генри. Гиллиган уже готовилась спустить курок, когда дверь распахнулась и в клуб вошел коротышка в ковбойской шляпе. Я заметил, что он не платил за вход. И постарался вспомнить, платила ли Генри.

Она помахала ему, и коротышка подошел к нашему столику. Я едва мог рассмотреть темное лицо из-за полей ковбойской шляпы.

– Хэнк, познакомься с Ковбоем Бобом, – сказала она. – Боб может достать тебе все, что заблагорассудится. Например, проигрыватель.

Генри встала. Боб сел.

– Мне для растений, – пояснил я.

– Позвольте заглянуть в пакет, – сказал Боб. – Они работают на разных скоростях. Мне придется подобрать подходящий.

Я передал ему пакет, он глянул внутрь, кивнул, на мгновение напомнив мне Лоу.

– Тридцать три и одна третья. Сложно, но просто, если вы понимаете. Принесите ее сюда завтра вечером, в это же время.

Потом он поднялся и ушел.

– Принести что? – запоздало спросил я. Генри села с двумя бутылками.

– Моя очередь угощать, – сказала она.

Синие птицы вернулись на ее грудь и медленно летели слева направо. Я заметил, что у нее крошечные, красивые руки. Руки библиотекаря, наверное.

– Мы не обсудили цену, – пожаловался я.

– Насколько я знаю Боба, вы будете довольны, – успокоила Генри. Потом в первый раз улыбнулась: – А Боба я знаю.

В телевизоре пытались поставить палатку. Все, что бы там ни хотели сделать, получалось из рук вон плохо. Знакомое чувство. Моя радость испарилась. Я ввязался во что-то незаконное и понимал, что придется идти до конца.

Может, все будет хорошо. Завтра пятница. Подержу альбом всего один день. Достойная улица никогда не узнает. Потом верну пластинку на место и посажу в проигрывателе цветы. Сработает. Я уже почти не хотел слушать запись. Принуждение исчезнет вместе с опасностью.

Однако остается еще девушка, Генри. Я решил пригласить ее на танец. Купил еще пару бутылок, но, когда обернулся, чтобы отнести их к нашему круглому столику, Генри уже исчезла.

Я выпил обе сам, за барной стойкой.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Обвиненные по девятнадцати пунктам в убийствах первой степени и по двум пунктам в намеренной террористической деятельности (произошло два одновременных взрыва) каждый, члены «Гетти 11» отказались от помощи закона и не стали делать заявлений. Судья объявила, что намеревается назначить адвокатов, и в силу вступила презумпция невиновности для каждого из подзащитных, как и предусмотрено законом. Потом она отпустила под залог Дамарис (согласно положению «О знаменитостях Калифорнии») как наименее опасную из подсудимых, которой «негде спрятаться» в виду мировой известности. Десяти остальным отказали в выпуске под залог, они остались в тюрьме Лос-Анджелеса.

Дамарис отказалась от предоставленной возможности покинуть тюрьму в знак солидарности с сообщниками.

– Мы воюем против знаменитостей, – объявила она на пресс-конференции на ступенях тюрьмы.

Произведенный в средствах массовой информации фурор (Дамарис в оранжевом комбинезоне появилась на обложках всех четырех бульварных газет впервые за двенадцать лет) стал причиной временного федерального закона, вытребованного выжившими и друзьями жертв, легально называющимися «Корпорация любимых», «напомнившими суду» (как выражались их адвокаты) о равном страховании, гарантированном Поправкой к Конституции «О правах жертв».

Решение судьи опротестовали, и Дамарис вернулась в тюрьму Лос-Анджелеса, хотя ее и поместили отдельно от сообщников в крыло знаменитостей. Начался судебный процесс, и пресса всего мира приготовилась к первому судебному разбирательству против знаменитости, обвиненной в войне против самой Славы.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Я проснулся один.

Какой же дом тусклый без Гомер!

И невероятно, удивительно, устрашающе одинокий.

Я лежал с закрытыми глазами, слушал, как бибикает комп, слушал пустоту большого старого дома, который я унаследовал от отца через мать. Без Гомер дом становился просто домом. Меньше, чем домом: скоплением комнат и холлов, сшитых тишиной.

Я один, не считая Хэнка Вильямса, который пришпилен к стене напротив моей кровати. Он очень похож на Ковбоя Боба в ковбойской шляпе, залезающего в лектро. Но в те дни автомобиль ездил бы на бензине. Возможно, «кадиллак». Куда он едет? Что пытается сказать мне?

Вечером узнаю. Утром все казалось не таким уж и мрачным. Приду домой и один раз послушаю пластинку, потом положу ее обратно в сумку Бюро, чтобы сдать на учет в пятницу, потом посажу в проигрывателе цветы, и все снова будет хорошо. Я почти слышал в голове песню, визжащий звук, будто машина отъезжает.

Я поднялся и проверил расписание. Всего три изъятия. В Бюро дела шли медленнее и медленнее – может, потому, что удаления (и соответственно изъятия) заканчивались, или люди стали более благоразумными и приносят старье добровольно. Мне, впрочем, плевать, моя зарплата нормирована.

Я почти опустил Вильямса в сумку, потом передумал. Вечером придется снова его вытаскивать. Ходили слухи, что все, что бы ни попадало в сумку Бюро, просматривалось невидимой электрической плазменной мембраной, соединенной со спутником, передающим информацию на Достойную улицу. Я не обращал внимания на слухи в Академии и еще меньше беспокоился о них по окончании. Но зачем рисковать? Я оставил альбом болтаться на стене и двинулся в путь.

Грейт-Киллс был окутан зловонным туманом. Хотя мне и сказали, что анализы займут несколько дней, я все равно позвонил в Корпус домашних животных. Хотел, чтобы Гомер каким-то образом узнала, что я думаю о ней. Мне удалось только послушать сигнал «занято».

Первое изъятие происходило на Франт-стрит, в старом квартале св. Георгия. Юная чета, работавшая на Уолл-стрит и регулярно ездившая на пароме. Они купили дом шесть месяцев назад (что объясняли очень подробно) и так забегались, что даже не заметили маленькую библиотеку бумажных книг в твердых переплетах в подсобке под ванной. А потом занимались домом, подбирали цвета и так далее и забыли проверить авторов – хотя это, конечно, необходимо по закону. Нельзя ведь браться за все сразу. Вы понимаете?..

– Я понимаю, – сказал я.

Даже кивнул. Я не собирался ни с кем ссориться. Дипломатия – суть моей работы. Была сутью. Есть суть.

– Поэтому, как только мы прослышали, что Гришэма стерли, сразу позвонили, – сказала она.

Они, естественно, также «интересовались бонусом». Я покачал головой. Бонусы, по моему мнению, предназначены для людей, нуждающихся в них.

– Ваш бонус – чувство исполненного гражданского долга. После первого года бонус теряет силу и в права вступает штраф.

– Штраф?

Я позволил слову на несколько мгновений повиснуть в воздухе. Оглядываясь назад, я точно понимаю, что мое собственное преступление, как в мыслях, так и на деле, заставило меня дразнить их. Может, поэтому говорят о тонкой грани между полицией и преступниками, они (мы?) действуют на одной и той же темной половине мира.