Тайна стонущей пещеры (с илл.) - Шебалов Африкан Александрович. Страница 41
Держа руки над головой, Сенька Чуб ошалело озирался по сторонам. Длинные свалявшиеся волосы упали на лоб, лезли в глаза. По лицу текли грязные струйки пота.
Чуб понял: теперь он окончательно попался. Надо любой ценой спасать свою жизнь. И Сенька, захлебываясь, торопливо заговорил:
— Я все, все расскажу… Там, в пещере, Смайк… Американец. У него там радиостанция…
Майор Силантьев бросил на Сафара короткий взгляд, и тот вместе с одним автоматчиком исчез в кустах.
— Я только вчера в скафандре вышел из подлодки… Нам было дано задание… — торопился Сенька, но майор Силантьев перебил его:
— Остальное расскажешь потом, Завьялов. Впрочем, сейчас ты уже Матвеев?
— Не Завьялов он и не Матвеев, — опираясь на руку Жорки, приподнялся с земли Егор Егорович. — Это Сенька Чуб — бандит, душегуб и предатель.
Неужели каждый день бывает столько света?
Эти последние пятьдесят метров пути были очень тяжелы.
Вера Алексеевна сразу определила, что выбраться отсюда к выходу нелегко. Он светился где-то вверху, в конце коридора, поднимавшегося почти отвесно вверх, своеобразными террасами-горками.
Ребята приуныли.
Учительница долго светила фонариком, осматривая террасы, и, наконец, велела ребятам дать ей пояса и все, что можно связать между собой. Сбитнев снял свой ремень, у Шумейкина, кроме ремня, оказался в кармане двухметровый плетеный шнур. Все это Вера Алексеевна крепко связала и начала взбираться на первую горку.
Ноги скользили по чуть заметным выпуклостям, но опытная туристка держалась руками за малейшие шероховатости, прижималась всем телом к неровному, покатому полу, упорно, сантиметр за сантиметром, поднималась все выше и выше, приближаясь к площадке.
С замиранием сердца следили ребята за каждым ее движением. Наконец, Вера Алексеевна сделала последнее усилие и взобралась на вершину первой горки.
У всех вырвался вздох облегчения.
С помощью связанных ремней и веревки Вера Алексеевна по одному подняла на площадку ребят и стала штурмовать новую горку.
Так продолжалось до тех пор, пока все не оказались в небольшом зале с ребристыми стенами. Отсюда наружу вел выход на волю.
Яркое, ослепительно яркое солнце заливало всю землю. Ликующего света было даже слишком много: потребовалось несколько минут, чтобы освоиться с ним.
Сбитнев, Зинка и Шумейкин стояли и слезящимися глазами все смотрели и смотрели на солнечный простор.
Неужели каждый день бывает столько света? Как же они раньше не замечали этого?
Ребята любовались зелеными шапками деревьев, горами, уходящими в даль, неправдоподобно синим небом и не могли налюбоваться, как будто бы увидели все это впервые. Зинка даже притихла вся и стояла, затаив дыхание, крепко прижав грязные ладошки к груди.
Какой простор, какое тепло! А ведь там, внизу, ребятам казалось, что самого жаркого солнца не хватит растопить холод, которым напитало их тела сырое подземелье.
Когда они глядели так, растерянные и растроганные, на раскинувшийся перед ними светлый мир, в отверстие пещеры могучей струей ворвался воздух, вихрем закружился в маленьком зале. И тут ребята услышали, как по ходам пещеры стал удалятся в утробу горы глухой, похожий на стон, звук.
«Так вот отчего стонет пещера, — разочарованно подумал Сбитнев. Оказывается, никакой тут тайны нет. Все так естественно и просто». Этот маленький зал с неровными, ребристыми стенами был чем-то вроде камеры гигантского свистка.
«Только почему звук стал глухой и хриплый? — удивился Витя. Он вспомнил, что пещера изменила голос в тот момент, когда они осматривали выход наверх. Вверху стал тогда рождаться стон. Он нарастал, усиливался, и вдруг раздался взрыв, будто в горле пещеры что-то лопнуло…
Размышления Сбитнева прервала Вера Алексеевна:
— Ну, ребята, давайте выбираться на волю! — весело сказала она и стала осторожно спускаться по стене воронки.
Вот тебе и Коркин!
Возле сельской больницы собрался весь отряд. Поодаль у дороги стояли взрослые. Среди них дед Пахом, шофер дядя Гриша, продавщица Леночка и счетовод Аполлон Никитич.
Звеньевая Фрося взволнованно рассказывала:
— …Дошли мы до этого места, аж мороз по коже… Под ногами обрыв, а дальше, сколько ни светили, ничего не видно. Темнища жуткая, и гул стоит! То ли водопад подземный, то ли еще что, но только так и грохочет, так и грохочет, как на мельнице. Мы — обратно. Идем, слышим голоса. А это наши вернулись, а под ногами у них связанный бухгалтер наш, Рязанов. А он, оказывается, и не Рязанов вовсе, а иностранец-шпион.
— Вот гад!
— А ведь как подстраивался… Рубаха-парень! Поди раскуси такого.
— Под переселенца подкрасился. Из Рязани, мол, приехал.
— А еще кое-кто из наших девок по нем с ума сходил, — и все повернули головы в сторону бледной, испуганной продавщицы Леночки. Она покраснела и потупилась.
— Он, паразит, хотел и меня в свои сети затянуть, — торопился «раскрыть душу» Аполлон Никитич. — Все на мою слабость нажимал. Как вечер, так водку тащит. Думал, что я за рюмку душу продам. Все мне твердил: дескать, и одинокий ты, и бездомный, и в тюрьме побывал, жизнью обижен. Так говорит, умей ловить свое счастье. Да не на того напал! — запальчиво крикнул счетовод.
Только тут все заметили, что нос Аполлона Никитича покраснел больше обычного и глаза подернуты глянцем.
— Вы не смотрите, что я выпил немного. Может последний раз это, для очищения души, — оглядел он всех виновато. — Ведь он ее, душу-то мою, наизнанку вывернул. Мне Елизавета Петровна велела до времени потакать ему. Вот сидим, выпиваем, он мне райскую жизнь расписывает, какая ожидает меня в будущем по его милости. Я головой киваю, улыбаюсь, а у самого в душе все клокочет. Так бы схватил его и задавил на месте, — потряс Аполлон Никитич жилистыми руками. — Как после такого дела не выпить? — снова окинул он всех извиняющимся взглядом.
— Что с Федором-то, Фрося? — тронула девушку за руку пожилая колхозница.
Фрося заговорила снова:
— Ну, дальше видим, идут Елизавета Петровна с Петром и мешок со взрывчаткой тащат — в пещере нашли… Ждем-пождем, а Федора и учительницы нету и нету. Чуем, дело неладное. Кинулись искать. Долго бродили. Думали, уж и не найдем. Хотели было возвращаться, да собачка выручила. Слышим, скулит, тявкает. Пошли дальше и нашли: бегает собачка, фонарь стоит, горит, а возле него на боку лежит Федор. А кровищи под ним…
— Кто же это его?
— О, господи! Мать-то узнает, так снопом срезанным и ляжет, — всплеснула руками пожилая колхозница.
На шум из окна больницы выглянула Елизавета Петровна, прикрыла створки. Она стояла в коридоре и поглядывала на белую застекленную дверь операционной. Наконец из двери вышла седоволосая женщина-врач.
— Как там Федор, Марья Сергеевна?
— Все пока без сознания. Сейчас сделали ему переливание крови: очень много потерял. Рана опасная. Но если нож не был отравлен, спасем парня.
Марья Сергеевна что-то тихо сказала сестре в белом халате и зашла в соседнюю комнату. Там вторая сестра бинтовала плечо Шарому. У открытого окошка сидел на стуле Коркин. Лицо его было раскрашено зеленкой. Возле Васи стояла Вера Алексеевна.
— Как самочувствие? — спросила врач Николая Арсентьевича.
— Бодрое, как говорят моряки, — отшутился тот.
— Недельки через две и на ринг выходить можно будет, — посмеялась в свою очередь врач. — Хорошо, что кость не потревожена. — Она подошла к Коркину:
— Ну, а ты, молодец, как себя чувствуешь?