Приключения во дворе - Рысс Евгений Самойлович. Страница 19

Севчук посмотрел на неё честными голубыми глазами.

— Хорошо, — сказал он, — пойдём.

Он прикинул, нет ли для него какой-нибудь опасности. Нет, опасности не было, он знал, конечно, что Миша здоров, потому что каждый день встречался с ним за сараями, но он понимал, что Миша его, Севчука, ни в коем случае не выдаст. Одно дело, если мальчик, вместо того чтобы ходить в лагерь, шатается неизвестно где, и совсем другое дело, если выяснится, что мальчик торгует билетами в кино, играет в азартные игры и безнадёжно запутался в долгах. Даже если они не застанут Мишу дома, всё равно Миша не проболтается. Он заинтересовал, пожалуй, больше, чем Паша, в том, чтобы скрыть всю историю.

Поэтому Пашины глаза были не только, как всегда, искренними и честными, но и безмятежно спокойными. Ему, Паше Севчуку, ничто не угрожало, а Миша пусть выпутывается как хочет.

Миша только что пришёл как будто бы из лагеря, ел суп и рассказывал Анюте о событиях, которые якобы произошли в лагере за день. Он так натренировался, что ему совсем не трудно было придумать. Он рассказывал о том, что ему наконец удалось сделать «солнце» на турнике, что он выиграл в шашки у двух ребят и поэтому, наверное, попадёт в участники чемпионата, он собирался рассказать ещё о том, какая назначала на сегодня экскурсия, когда в дверь позвонили.

Анюта пошла открывать. Миша, отправляя в рот ложку за ложкой, размышлял о том, что послезавтра придётся прийти в лагерь, а то что-то слишком затянулась болезнь, могут прийти навестить, и вдруг даже вспотел от ужаса. Он услышал в передней уверенный и спокойный голос Кати Кукушкиной.

— А мы пришли навестить больного, — сказала Катя. — Небось соскучился он без товарищей!?

— Больного? — спросила Анюта. — Какого больного?

— Как — какого? — удивилась Кукушкина. — Мишу, конечно.

У Миши всё опустилось внутри. Он встал и стоял, держа ложку в руке — он забыл её положить, и смотрел на дверь широко открытыми глазами. Наступал час расплаты.

Дверь открылась, вошли Катя Кукушкина, Паша Севчук и Анюта.

— О, — сказала Катя, — да он уже на ногах! Доктор позволил встать? При гриппе главное — вылежать.

— Здравствуй, Миша! — сказал Паша Севчук, сияя безмятежно-искренними глазами. Он спокойно вынул ложку из Мишиной руки, ложку положил на стол, а Мишину руку пожал.

Миша молчал. Катя тоже потрясла ему руку, уселась напротив на стул и внимательно на него посмотрела.

— Выглядишь молодцом, — сказала она. — Температура нормальная?

Миша забыл закрыть рот. Подбородок у него отвис, и он смотрел на Катю Кукушкину только для того, чтобы не смотреть на Анюту. Встретиться глазами с сестрой было сейчас выше его сил. «Провалиться бы сквозь землю», — вспомнил Миша знакомую издавна фразу, и тут же в голову ему пришла дурацкая мысль о том, что до земли далеко и если он провалится, то окажется у живущей внизу Марии Степановны, которой он тоже не сможет смотреть в глаза.

— Да, температура нормальная, — услышал он как будто откуда-то издалека донёсшийся голос Анюты. — Доктор сказал, что завтра он уже может идти в лагерь.

Миша несколько раз глотнул открытым ртом воздух и наконец догадался закрыть рот.

— Ну, очень хорошо, — сказала Кукушкина. — А то мы уже соскучились без него. Да и ты, наверное, соскучился? — спросила она Мишу.

— М-м-м, — промычал Миша, сам не отдавая себе отчёта, что он хочет выразить своим мычанием.

— Что читал? — деловито спросила Кукушкина. — Во время болезни приятно читать.

Неизвестно, что бы ответил Миша. В голове его с чудовищной быстротой мелькали названия книг: «Том Сойер», «Таинственный остров», «Кондуит», «Школа», «Остров сокровищ». Он не знал, что назвать, потому что голова его была занята одной главной мыслью: как бы не встретиться глазами с Анютой.

— Миша прочёл «Таинственный остров», «Гекльберри Финна» и несколько рассказов Чехова, — услышал Миша по-прежнему издалека доносившийся голос Анюты.

Миша посмотрел в окно. За окном видны были верхушки деревьев, росших во дворе, и дом, который стоял напротив. Так было бы хорошо, если бы можно было выпрыгнуть в окно и оказаться там, в этом чудесном мире. Там ходит жена инженера, живущая этажом выше, с огромной собакой, которую она считает овчаркой, хотя все ребята во дворе знают, что это простая дворняга. Там носятся малыши, играют в «пятнашки», живут своей лёгкой, весёлой жизнью.

Пока Миша думал об этом, Катя Кукушкина беседовала о чём-то с Анютой. О чём — Миша не слышал. Не до того ему было. Как будто колёса крутились в его голове, бешено крутились, так что спицы сливались в одно. Один раз он услышал обрывок фразы, которую сказала Анюта:

— …нет, спасибо. Миша совсем уже здоров.

Миша смотрел в окно и не видел, что происходит в комнате. Ничего особенного там не происходило. Сестра рассказывала про лёгкую болезнь своего младшего брата, от которой он благополучно вылечился. Паша Севчук посматривал честными, искренними глазами то на Мишу, то на Катю, то на Анюту, а Катя Кукушкина, разговаривая с Анютой, посматривала на Мишу и подумывала о том, что грипп-то ладно, а не надо ли посоветовать Анюте сводить Мишу к районному психиатру, больно уж странный у мальчика вид.

И до того дошло, что Миша мечтал, чтобы Катя Кукушкина и Паша Севчук не уходили. Страшен был разговор с ними, но во сколько же раз было страшнее то, что наступит, когда они уйдут! Тогда будут двое: Анюта и он.

Миша посмотрел на Анюту. Его удивило одно: не девчонка, которая старше его на три года, а взрослая, уверенная в себе девушка сидела перед ним и спокойно рассказывала о том, что Миша ведёт себя хорошо, и легко перенёс болезнь, и за время болезни много читал и даже повторял что-то. Миша не расслышал, что именно он повторял, но, во всяком случае, что-то из школьной программы.

А потом все поднялись, Катя и Паша пожали Мише руку, и Миша думал: как было бы хорошо, если бы они ещё задержались, потому что отдалилась бы та страшная, немыслимая минута, когда он останется с Анютой вдвоём. Но они всё же ушли, и Катя Кукушкина сказала на прощание, что а лагере все ребята ждут Мишу и завтра рады будут видеть его. И Анюта закрыла дверь, и наконец настала эта минута, которой Миша всё время боялся, — они с сестрой остались вдвоём.

Миша молчал. И молчала Анюта. Они вошли оба в комнату и стояли друг против друга, и Миша знал, что сейчас случится что-то необыкновенно страшное. Но то, что случилось, было во сто раз страшнее этого страшного.

— Ты думаешь, ты дрянь? — сказала Анюта. Нет, это я дрянь.

И вдруг она заплакала простыми ребячьими слезами, и Миша увидел, что не взрослая спокойная девушка сидит перед ним, а растерянная, несчастная девчонка. И, повторяю, это было гораздо хуже всего того что он предвидел.

А Миша смотрел во двор. Ветерок прошёл по верхушкам деревьев, жена инженера новела домой дворнягу, которую она считала овчаркой, малыши с визгом гонялись друг за другом, а на диване, уткнувшись лицом в подушку, плакала Анюта. И не было у Миши сил подойти к ней и сказать: «Брось, Анюта. Я виноват, я запутался. Вот все мои преступления. Ты их ещё не знаешь, я тебе о них сам расскажу. Ты пойми, Анюта, пусть я запутался, но я же мужчина, я выпутаюсь, у меня хватят силы и воли. Ты увидишь, что я мужчина». Не было сил у Миши на это, потому что не был он ещё мужчиной.

А Анюта справилась со слезами. Был тонкошеий мальчик, за которого она отвечала перед отцом и матерью, перед ним, а главное перед самой собой. Она встала и вытерла слёзы.

— Ну, расскажи, — сказала она, что же случилось? Ведь ты мне всё так подробно рассказывал, неужели же ты всё это придумывал?

— Придумывал, — хмуро ответил Миша.

Два Миши спорили. Один Миша говорил: «Расскажи всё сестре, вспомни, как она тебя защищала, как она поддакивала твоему вранью, чтобы не опорочить тебя перед товарищами». Это был Миша-мужчина. Второй Миша говорил: «Скажи только то, от чего нельзя отпереться. Не говори лишнего, смотри искренними глазами». Это был слабый, завравшийся мальчик, а не мужчина.