Девчонки и мода - Уилсон Жаклин. Страница 23

Анна здесь тоже совершенно ни при чем. Хотя до нее дело мне как раз есть. Мне перед ней стыдно. Я не хотела ее расстраивать и не думала, что она так из-за меня переживает. Мне было приятно, как она говорила о моей родной маме. Обычно мы с Анной никогда это не обсуждаем. А отец вообще думает, что я ее забыла.

Нет, я никогда ее не забуду. Иногда я с ней мысленно разговариваю. Дома на прикроватном столике у меня стоит ее фотография, но сюда я ее не взяла. Мне вдруг хочется увидеть ее во что бы то ни стало, и я пытаюсь нарисовать мамин портрет по памяти, но у меня ничего не выходит. Линии разъезжаются, едут не туда, и выходит не похоже. Грудь, талия, бедра – все не то. Я всегда считала маму красавицей – у нее были длинные темные волосы, вьющиеся, а не кучерявые, как у меня. Большие карие глаза, заостренное книзу лицо, мягкие скулы, изящные белоснежные руки, пышная грудь. Помню, как она крепко обнимала меня и прижимала к себе, когда укладывала спать. И теперь, вспоминая ее уютное, мягкое тело, я задумываюсь – не была ли мама слегка полновата? Не до такой степени, как я, конечно, но вполне возможно, что она была пухленькой.

Я пытаюсь припомнить, как она выглядела без одежды. Ведь видела же я ее когда-то в ванной и в спальне в одних трусах и лифчике. Мне становится не по себе. Такое чувство, будто я подглядываю в замочную скважину. Какая разница, какой она была – худой или толстой. Все рано она умерла.

Я не верю в рай, но рисую его в альбоме так, как это обычно делают дети, – пушистые облака, позолоченные врата, и изображаю маму сидящей на сверкающем троне в роскошных одеяниях и с изящными крылышками за спиной в лучах заката. На секунду мне кажется, что она улыбается мне уголком рта и говорит: «Какая разница, Элли, худая ты или толстая?»

Я знаю, что она права, и пытаюсь смириться. Если бы мы были сейчас здесь вместе с ней, то наверняка сидели бы за столом, уплетали вкусную еду, болтали бы и смеялись от души, ни о чем не думая. Но когда отец зовет меня вниз ужинать, его сердитый тон не предвещает ничего хорошего, и я вся сжимаюсь от страха.

– Элли, перестань морочить нам голову, слышишь? Приказываю тебе сесть и доесть все до конца.

У Анны, как всегда, глаза на мокром месте.

– Я приготовила тебе специальный салат из свежих овощей с домашним сыром, – как бы извиняясь, говорит она. – Никаких лишних калорий. А на десерт можешь взять мандарин. Ради бога, поешь хоть что-нибудь.

Цыпа же, напротив, подливает масла в огонь:

– А вот я сейчас съем весь свой пирог с индейкой, и все свое пюре, и всю свою сладкую кукурузу, а потом съем все свое мороженое, потому что это вкуснятина. Правда, я хороший? Не то что жирнючка-вонючка Элли, которая все равно толстая-претолстая, хоть и на диете.

Ну разве могу я после этого как ни в чем не бывало взять и сказать: «Ладно ребята, проехали. Комедия окончена, теперь буду есть нормально»?

Поэтому я продолжаю ничего не есть, не считая нескольких ложек салата, которые я пережевываю по полчаса и которые мне даже удается пару раз выплюнуть в бумажную салфетку. Анна рыдает, отец орет, а я ухожу в свою комнату рисовать.

– Спасибо, что испортила нам всем Рождество, – рычит отец уже в машине на обратном пути домой. Он так вцепился в руль, что того и гляди вырвет его с корнем.

– А что я такого сделала? Понятия не имею, с чего вы на меня взъелись.

– Значит, так, юная леди. Как только мы доберемся до дома, я тут же позвоню доктору и запишу тебя на прием. Ты меня слышала?

– Ты так орешь, что тебя все шоссе слышит.

– Все, хватит с меня твоих дурацких шуточек, кислой физиономии, поджатых губ за обедом и ослиного упрямства. Ты днями ничего не ешь. Какое там – неделями! Ты же себя угробишь! Так быстро терять вес опасно для здоровья. Только посмотри, на кого ты стала похожа – костлявая, высохшая, бледная, как привидение. Ни дать ни взять – старуха на смертном одре.

Я что, правда костлявая? Пытаюсь поймать свое отражение в зеркале заднего вида. На всякий случай втягиваю щеки, но все без толку – на меня по-прежнему смотрит округлая детская мордашка с пухлыми щечками и двойным подбородком.

– Думаешь, что стала неотразимой? – кипятится отец, перехватив мой взгляд в зеркале. – Спешу тебя разочаровать. Ты стала выглядеть отвратительно. А от недостатка витаминов скоро вся прыщами покроешься.

– Спасибо на добром слове, – бормочу я, вдруг чувствуя, как мое лицо покрывается сотнями красных пупырышков.

Признаться, мне стыдно перед отцом, потому что я знаю, как много значит для него Рождество в этом доме, и потому что так мило с его стороны было купить новый телек и отвезти меня к телефонной будке, чтобы я могла поболтать с Магдой и Надин, но теперь, глядя на то, как он рвет и мечет, мне совершенно плевать на его испорченное Рождество. Ладно-ладно. Пусть только попробует затащить меня к доктору. Все равно ничего не выйдет. Это мое тело, и мне решать, что с ним делать.

Когда мы приезжаем домой, я не удосуживаюсь помочь Анне и отцу с распаковкой вещей и прочей работой по дому. С чего мне им помогать, раз они только и делают, что ругают меня с утра до ночи? Я несусь наверх в ванную, сбрасываю туфли, стягиваю джинсы, тяжелый браслет и встаю на весы. Ух ты! Похудела! Хотя все равно осталась толстой. Встаю в профиль перед зеркалом и задираю майку, чтобы как следует рассмотреть живот и задницу. М-да, можно сказать, что они капельку уменьшились. Но все равно еще огромные. Хотя и не такие, как раньше. Я по-прежнему толще Магды, а по сравнению с Надин так просто корова.

Звоню подругам. Сначала – Магде.

– Нужно срочно увидеться, – шепчу я, прикрывая рукой трубку. – Только не у меня дома – мои родичи с ума посходили. Давай в «Газировке»?

А что, закажу себе там минералочки.

– Где угодно, только не в «Газировке», – тараторит Магда. – Пойдем туда, где потише. Как насчет ресторанчика в «Джоне Уилтшире»?

– Где-где? – недоумеваю я. «Джон Уилтшир» – тоскливый старый универмаг, куда ходят одни бабульки. – Ты шутишь?

– Вовсе нет. У них там обалденные пирожные. Или ты еще на диете?

– Типа того, – как ни в чем не бывало отвечаю я. – Ладно, я не против «Джона Уилтшира», раз ты так хочешь. Давай в четыре? Я позвоню Надин, ладно?

Судя по голосу, Надин тоже несладко живется.

– Эй, Нэд, у тебя все в порядке? – осторожно интересуюсь я.

– Нет, – отвечает Надин.

Слышу на заднем плане радостный визг Наташи и довольное мамино кудахтанье.

– Что, родственнички достали?

– Ох, Элли, ты даже не представляешь, как все ужасно, – тяжело вздыхает Надин. – Ладно, скоро все расскажу.

– Что?

– Нет, сейчас не могу, тут сама знаешь, кто околачивается. Выложу все при встрече. Только умоляю, не говори мне «Я же тебя предупреждала», обещаешь?

– Ладно, обещаю. Значит, в четыре в «Джоне Уилтшире». Жду не дождусь!

Но когда мы наконец встречаемся, все наше внимание устремляется на Магду, и откровения Надин временно отходят на второй план. А мое похудение так и вовсе проходит незамеченным. При виде Магды у нас буквально отваливается челюсть.

Вначале я ее даже не узнаю. За аккуратным столиком с розовой скатертью вижу Надин, а рядом с ней какую-то девчушку с коротко стриженными волосиками мышиного цвета, в наброшенной на плечи серенькой курточке. Но когда эта самая девчушка мне улыбается, я узнаю в ней Магду и чуть не хлопаюсь в обморок:

– Магда! Что ты с собой сделала?

Надин отчаянно подает мне знаки бровями.

– Ты… так изменилась… Но все равно отлично выглядишь, – неумело вру я.

– Дерьмово я выгляжу, и прекрасно это знаю, – говорит Магда и заливается слезами.

– Ну, Магдочка, ну пожалуйста, не плачь, – утешаю я ее.

Не могу отвести глаз от ее стриженой головы. Меня смущает не столько длина волос, сколько их цвет. С седьмого класса, то есть лет с одиннадцати, Магда всегда была яркой крашеной блондинкой. Другой я ее себе просто не представляла. А теперь она свела всю краску, и ее волосы приобрели естественный, по всей видимости, цвет – то есть мышиный. Только на Магде он естественным никак не смотрится. Такое впечатление, что она скинула свою веселенькую летнюю шляпку и нацепила по ошибке старый бабушкин чепец.