Девчонки и мода - Уилсон Жаклин. Страница 28

– Ну и пусть. И так жить не хочется. Какой смысл, если все против меня. Родители либо орут, либо рыдают, потому что ничего не понимают, а медсестры шпионят за мной, чтобы я не прятала еду, и даже воду мне отмеряют, потому что я, видите ли, слишком напиваюсь перед взвешиванием. Что за жизнь, если медсестры даже в туалет за мной по пятам ходят и подслушивают там под дверью?

– Почему ты не ешь, хотя бы понемногу? Тогда они бы тебя отсюда выпустили и ты вернулась бы в школу. Кстати, у нас просто обалденный новый учитель по ИЗО, мистер Виндзор – молодой, симпатичный и так интересно рассказывает про живопись. По правде говоря, на первом уроке я перед ним опозорилась, кошмар какой-то…

Но Зоя меня не слушает. Ее не интересует ни новый учитель, ни живопись, ни я. Она не может думать ни о чем, кроме своей голодовки.

Она опять сворачивается калачиком и закрывает глаза.

– Хочешь, чтобы я ушла, Зоя?

Она молча кивает.

Я вытягиваю руку и провожу по ее почти бесплотному бедру. От моего прикосновения она вздрагивает.

– Пока, Зоя. Я загляну к тебе еще, если не возражаешь, – говорю я, тихонько ее поглаживая.

Из-под ее опущенных век бегут слезы.

Я сама чуть не плачу, пока спускаюсь по лестнице. Медсестра смотрит на меня с сочувствием:

– Она тебе нагрубила? Не принимай близко к сердцу. Бедняжка Зоя считает, что мы все против нее сговорились.

– Она поправится?

– Надеюсь, – вздыхает медсестра. – Хотя кто знает. Мы возвращаем девочек к нормальному весу, проводим с ними групповую терапию и индивидуальные консультации, но многое зависит прежде всего от них самих. Одни выздоравливают полностью, другие только на время, а потом снова катятся вниз… А есть и такие кто…

– …умирает?

– К сожалению, после определенной стадии это неизбежно. Организм сжигает все запасы жира и принимается за мускулы. Девочки понимают, что делают, но остановиться уже не могут.

Зато могу остановиться я. Пусть мне не удалось убедить Зою, но я могу убедить себя в том, что не хочу стать похожей на нее.

Я по-прежнему кажусь себе толстой, даже несмотря на то, что потеряла кучу килограммов. И мне бы очень хотелось стать когда-нибудь по-настоящему худой. Но я не хочу заболеть. И не хочу умереть с голоду.

Я иду домой. Анна готова завалить меня вопросами, но я даю ей понять, что не желаю ничего обсуждать. На ужин она приготовила салат.

– Фу, гадость, – морщится Цыпа. – Хочу жареной картошки.

– Можешь взять к салату чипсов, – говорит Анна.

Хоть Анна и не упоминает об этом, но, судя по набору ингредиентов, этот салат она приготовила специально ради меня: мягкий сыр, ягоды клубники, авокадо, руккола и красная капуста. Анна смотрит на меня выжидающе. Я закусываю губу. Автоматически подсчитываю в голове калории, особенно те, что в авокадо. Стискиваю руками виски, чтобы остановить цепочку безумных мыслей. Гляжу на тарелку аккуратно нарезанных полезных овощей, так старательно уложенных Анной кругами вокруг соусника с белоснежным мягким сыром.

– Как все красиво, Анна, – говорю я. – Спасибо тебе огромное.

И я принимаюсь есть. Кусаю. Жую. Глотаю. Цыпа что-то болтает, но Анна с отцом сидят молча и смотрят на меня чуть ли не затаив дыхание.

– Не бойтесь, – говорю я. – Я больше не собираюсь прятать куски по карманам, сплевывать в носовой платок и засовывать в рот два пальца.

– Ну слава богу, – выдыхает отец. – Ох, Элли, даже не верится, что ты по-настоящему ешь!

– Я тоже ем! – пищит Цыпа. – Я всегда ем, только никто меня за это не хвалит. У нас теперь что, каждый день будет на ужин Эллин салат?

– Естественно, каждый, – говорю я и подмигиваю Анне, показывая, что шучу.

Отец заметно нервничает и подозрительно на меня смотрит, когда после ужина я иду к себе наверх.

– Куда это ты намылилась?

– Делать уроки, пап. Честно.

Я говорю чистую правду. Хотя французский решаю не делать, а математику собираюсь наутро списать у Магды. Отложив все дела, весь вечер я тружусь над домашним заданием по ИЗО и пытаюсь нарисовать собственный портрет.

Я рисую с полдюжины автопортретов, один хуже другого. Смотрю на себя в зеркало и по-прежнему вижу в нем толстую кучерявую девчонку. На бумаге она выходит еще толще, и вид у нее до того хмурый, что она того и гляди разревется.

Раздается стук в дверь. Входит Анна.

– Что поделываешь? – спрашивает она. – Я только что уложила Цыпу, и мы с отцом собираемся попить кофе. Хочешь чашечку?

– Давай.

Я поворачиваюсь обратно к столу и тяжко вздыхаю.

– Что случилось, Элли? О, как красиво!

– Да ну, ерунда сплошная. Уродство.

– Ты изобразила себя гораздо толще, чем есть на самом деле, и гораздо печальнее.

– Еще бы. Я сущая бездарность, – говорю я и разом комкаю все листы.

– Зачем? Они же замечательные. Сходи покажи отцу.

– Ни за что. Лучше завтра попробую заново, – вздыхаю я, потирая глаза. – Что-то я устала.

– И я.

– Спасибо, Анна, ты такая хорошая.

Не очень-то выразительная благодарность. «Хороший» – слишком общее слово, и учительница по английскому всегда подчеркивает его красным, когда я употребляю его в сочинениях. Но Анна сияет так, словно я пропела ей хвалебную оду.

Она очень хорошая. Я никогда не полюблю ее так, как свою родную маму, но раз уж родной мамы больше нет, то Анна самая лучшая ей замена.

Я спускаюсь вниз пить кофе. И даже съедаю одну печенюшку, из тех, что испекла Анна. Я смакую каждый кусочек и очень боюсь, что захочу еще, а потом еще и не остановлюсь до тех пор, пока не опустошу все блюдо.

Нет. Я не буду объедаться. И не буду морить себя голодом. Я не хочу закончить, как все эти девушки в лечебнице. Я буду есть что хочу и когда хочу. Я могу. И я буду.

Впервые за последние несколько недель я сплю крепким сном и просыпаюсь в приподнятом настроении, чувствуя необыкновенный прилив сил. Хочу сходить поплавать, но не могу, потому что боюсь встретить в бассейне Мика с его придурочными дружками.

Ну уж нет. Я могу. И я не позволю каким-то кретинам помешать мне делать то, что я хочу.

Я надеваю под школьную форму купальник и кладу в сумку полотенце. Анна на кухне намазывает маслом хлебные лепешки.

– Я не буду завтракать, – говорю я.

– Почему? – в ужасе замирает Анна.

– Потому что собираюсь пойти поплавать. Я возьму лепешку с собой и съем после бассейна, ладно?

– Ладно, – соглашается Анна.

Вполне возможно, что она мне не верит. Я и сама-то не до конца себе верю. Я бодро шагаю к бассейну, но по мере приближения чувствую, как у меня начинает сосать под ложечкой от страха. А что, если Мик со своими приятелями уже там? Даже не представляю, что они со мной сделают и как будут обзывать. Потому что в тот раз я по-настоящему сильно ему врезала. В бассейне всегда дежурят спасатели, так что вряд ли они вздумают меня топить, но наговорить могут всякого.

Если уж они Магду обзывали, то для меня придумают особо изощренные ругательства. Меня передергивает. Я с ума сошла. Как я могу пойти туда?

Могу, могу, могу.

Я покупаю билет, иду в раздевалку. Снимаю одежду. Долго вожусь с новым купальником, как следует растягиваю его по всей попе и расправляю на груди. Все еще чувствую себя толстой, хотя такой худой, как сейчас, я еще никогда не была. Ощупываю свою фигуру в темноте кабинки. Вспоминаю Зою с ее навязчивой идеей о собственной полноте, при том что теперь она весит не больше тридцати килограммов.

– Я не толстая, – шепчу я себе. – Мне только так кажется, но на самом деле – нет, а будь даже и так, то кому какое дело, не помирать же теперь из-за этого. Сейчас я выйду из кабинки и пойду в бассейн. Какая разница, будут надо мной смеяться или нет. Пусть дружки Мика обзывают меня последними словами, я не буду обращать внимания.

Высоко подняв голову, я решительным шагом я выхожу из раздевалки. По дороге спотыкаюсь о чьи-то шлепки и едва не лечу носом вниз, отчего вся моя уверенность мигом улетучивается. Я поспешно ныряю в воду и быстро плыву, чтобы никто на меня не пялился. Без очков я плохо вижу, что творится вокруг. Интересно, здесь ли приятели Мика? Постепенно я вхожу в ритм и гребу туда-сюда, забыв обо всем. Так приятно выбрасывать вперед руки, работать ногами и скользить по воде.