У птенцов подрастают крылья - Скребицкий Георгий Алексеевич. Страница 51

Подобными толками был теперь полой весь наш городок.

ТАК ВОТ ОНО, ЭТО НОВОЕ!

В тревоге, в ожидании чего-то неизвестного прошел весь ноябрь — последний осенний месяц, холодный, ветреный, непогожий.

Началась зима. Поля, леса, всю землю укрыл снег. Укрыл и наш городок, обрядил во все белое улицы, палисадники, дома. Все кругом затихло, уснуло, успокоилось.

Только не затихли, не успокоились злые, тревожные толки, пересуды. Уже прошло, почитай, целых цза месяца, а большевистская власть все еще держалась.

— Этак и до нас докатится, — шептались по закоулкам владельцы местных лавочек.

И докатилось.

Случилось это в один из морозных зимних дней. Михалыч только что пришел из больницы, и мы собирались садиться за стол обедать. Вдруг дверь из кухни широко распахнулась, в комнату вбежала перепуганная тетка Дарья.

— Пришли, к нам пришли! — выпалила она. — Ой, что-то таперича будет?!

— Кто, куда пришел? — в изумлении спросили сразу Михалыч и мама.

— Большаки, сами большаки! Дмитрий, сторож из больницы, прибег, воочию видел, вот как я вас таперича!

— Ничего не пойму, — развел руками Михалыч, — какие большаки, куда, зачем пришли?

— Имущество забирать у купцов, кто побогаче, — пояснила Дарья.

— Наверное, большевики? — с невольной тревогой сказала мама. — Позови-ка Дмитрия, Дарьюшка.

— Я сейчас призову. Он вам все объяснит. Сам их воочию видел…

В столовую вошел больничный сторож Дмитрий и подтвердил, что он сам вот только-только видел большевиков.

— Целый, можно сказать, ихний отряд. Все на конях, будто драгуны, только амуниция поплоше, кто в чем: кто в полушубке, а кто в пальте. Но все, можно сказать, при оружии. У каждого винтовочка. Честь по чести. Впереди, значит, ихней командир. Ну, тот как есть военный начальник. Полушубок на ём, через плечо леворверт перевешан. На голове папаха серая, и лошадка тоже серая, что надо. Едет, все кругом взором оглядывает. Так глазами в каждый переулок, закоулок и тычет, видно, неприятеля высматривает. Только иде он у нас, неприятель-то, откелева ему взяться?!

— Куда же они поехали? — спросила мама.

— Униз, по шоссейке направление взяли. Напрямик, униз, к реке, значит, мимо самой больницы проследовали. Я о ту пору снег от амбулатории отгребал. Слышу, ребята по суседству заорали: «Едут, едут!» Я, как глянул, так и сомлел. Гляжу на них и в чувствие никак не приду. Впереди-то сам главный на сером коне, а позади отряда двое саней, какое-то имущество складено и торчит что-то. Тут солдатик один, раненый, из больницы вышел, глянул на санки, где торчок-то, говорит: «Беспременно пулемет». Так они всем отрядом вниз по шоссейке и проследовали.

— Может, мимо проедут, — сказала мама. — Что им у нас, в Черни-то, делать? Может, прямо во Мценск или Орел поехали.

— Да подожди ты! — остановил Михалыч. — Кто куда поехал, еще неизвестно. Что за люди?.. Может, воинская часть какая?

— Да что вы! — даже замахал руками Дмитрий. — Какая ж там воинская часть! Я, чай, сам служил, сам знаю: военные — те по форме одеты, в шинели, в шапки. А эти — кто в полушубке, кто в пальте, — какая там военная часть?! Известно, большевики, они и есть.

Новое, необычное началось со следующего дня. С самого утра по городу разлетелась весть, что в десять часов на Соборной площади будет митинг. Чернские жители, некоторые хоть и не без опаски, но все валом повалили туда.

Мама ни за что не хотела пускать меня и Сережу. По разве можно пропустить такое событие? Наконец в защиту нас вступился сам Михалыч. Он сказал, что тоже пойдет на митинг, и обещал маме ни на шаг нас от себя не отпускать.

— Ну как еще стрелять начнут… — робко говорила мама.

— Кто стрелять, в кого стрелять?! — возмутился наконец Михалыч. — Да ты понимаешь, что такое «митинг»? Ну, это значит собрание, приветствие, объяснение… Какая же там стрельба, почему?

— А если поссорятся, не поладят? Вот и начнут палить друг в друга, — робела мама.

— «Друг в друга»! — развел руками Михалыч. — Что ж, по-твоему, церковный староста Иван Андреевич с колокольни выпалит или Михаил Ефремович булками вместо гранат бросать начнет? Слушать стыдно!

Этими доводами мама была окончательно разбита. И отпустила нас под присмотром Михалыча.

Мы пришли на знакомую Соборную площадь. Посреди белел сколоченный из досок небольшой помост — трибуна. Вокруг стояли с винтовками прибывшие вчера новые для нас люди. Назвать их военными было трудно: только некоторые были одеты в солдатские шинели, а остальные действительно, как сказал вчера сторож Дмитрий, кто во что: и в полушубки, и в пальто, и в короткие ватные куртки…

И все-таки это были военные: у каждого в руках винтовка, а у некоторых через плечо на ремешке кобура от револьвера.

Мы кое-как протискались поближе к трибуне. Митинг еще не начался, ждали самого главного.

А вот и он. Пробираясь через толпу, он, не торопясь, прошел мимо нас. Какое счастье! Я смог его разглядеть вот так же хорошо, как, например, стоявшего рядом Сережу или Михалыча. Командир Неделин был именно такой, каким я всегда представлял себе настоящего командира. Огромного роста, статный, бравый, чем-то похожий не то на Петра Великого, не то на легендарного героя войны казака Козьму Крючкова. И одет он был очень здорово: в короткий кожаный полушубок, перетянутый ремнем. Серая папаха лихо сбита на затылок. Спереди из-под нее выбивается прядь вьющихся темных волос. Вот именно таким и должен быть командир боевого отряда.

Он легко вбежал на помост, огляделся и крикнул громко, на всю площадь:

— Здравствуйте, товарищи! Объявляю митинг открытым!

Огромная толпа, до этой минуты шумевшая как на базаре, вдруг замерла.

Я не спускал глаз с командира. Теперь, стоя на помосте, он казался еще огромнее, еще красивее в своей серой папахе, с вьющимся надо лбом чубом темных волос.

Он говорил о том, что по всей стране власть переходит к Советам рабочих и солдатских депутатов, что во главе нового правительства стоит великий вождь всех трудящихся — Владимир Ильич Ленин, что правительство ставит своей первейшей задачей как можно скорее кончить войну, что все помещичьи, монастырские, церковные земли без всякого выкупа передаются трудящемуся крестьянству. Еще он говорил о том, что заводам, фабрикам и вообще городскому населению нужен хлеб, а богатеи-кулаки в деревне этот хлеб припрятывают, хотят, чтобы голод в стране был, но советская власть этого не допустит.

— Если не хотят добром, мы возьмем силой у них этот хлеб, — грозно заявил оратор, — возьмем и накормим им трудящихся!

Потом он говорил о тех трудностях, которые стоят перед новой властью. О том, что меньшевики и эсеры продают революцию, что они поддерживают буржуазию, а в деревне кулачество. Что изменник Керенский вместе с господином Красновым прямо же после Октябрьского восстания подтянули с фронта к Петрограду казачьи части и пытались задушить советскую власть.

— Эти изменники и предатели революции, — продолжал командир, — организовали так называемый «Комитет спасения родины и революции». Его поддержали и наши, с позволенья сказать, союзнички, то есть все те, кто стремится задушить молодое Советское государство. Только не удастся им это. Рабочие и крестьяне не выпустят власть из своих рук, не дадут вновь закабалить себя. Наша власть, власть трудящихся, крепка и будет крепнуть с каждым днем. Пусть это знают и запомнят раз навсегда все ее враги, и внешние и внутренние. Да здравствует советская власть! — закончил Неделин свое выступление.

По всей площади прокатилось громкое «ур-ра!».

На этом же митинге мы узнали, кто именно эти люди, одетые совсем не по-военному, но с оружием в руках. Это отряд Красной гвардии, организованный из тульских рабочих. Такие отряды рассылались по всем уездам нашей губернии, чтобы устанавливать новую, советскую власть.

Митинг продолжался долго. Михалыч больше оставаться на нем не мог: ему нужно было идти в больницу. Сережа тоже куда-то ушел. Ко мне подошли Миша с Колей.