У птенцов подрастают крылья - Скребицкий Георгий Алексеевич. Страница 9
Мы распростились с ним возле их домика, крохотного, кособокого, готового вот-вот совсем завалиться.
Я поглядел на домик и подумал: наверное, и он вместе с хозяевами малость подвыпил.
Не без робости рассказал я маме о своем новом приятеле и о том, что сговорился с ним идти сегодня на рыбалку с ночевкой.
— Сын Ходака?! — ужаснулась мама. — Да ты большей пьянчужки-то не нашел?
Это заявление я уже предвидел и с гордостью рассказал, что Миша не пьет и не курит и даже очень горюет об этом, только никак не может себя приучить.
Мама слушала, недоверчиво покачивая головой, потом вздохнула с облегчением и сказала:
— Наверное, папаша с мамашей и его долю выпили.
За обедом я рассказал Михалычу, что иду с Мишей Ходаком на рыбалку с ночевкой.
Стыдно признаться: я очень опасался, что и Михалыч решит отправиться вместе с нами. Я любил путешествовать с Михалычем и в лес, и на речку. Однако сегодня мне хотелось пойти вдвоем с приятелем, без всякого семейного присмотра.
Но Михалыч и не думал примкнуть к нашей компании, и дружба с Мишей Ходаком его ничуть не удивила.
— Ну что ж, пойди, пойди, — лукаво подмигивая, сказал он. — Посмотрим, каких акул вы нам принесете.
Прямо после обеда мама начала собирать меня на рыбалку. Я смотрел на эти сборы сперва с унынием, потом с изумлением, наконец, с ужасом. Мне показалось, что мама решила дать мне в дорогу всю провизию, всю одежду, просто весь дом.
— Мама, ведь мы только на одну ночь идем. Смотри, какая погода! Жара на дворе, — пробовал протестовать я. — Зачем же и ватная куртка, и непромокай, и трое теплых носков?..
— А если дождь пойдет, если ноги промочишь? — возражала мама.
Наконец сборы были закончены, и я, нагруженный огромной корзиной с провизией и целым ворохом теплой одежды, задыхаясь от жары и заранее краснея от стыда перед Мишей, потащился к моему новому приятелю.
Миша сидел на завалинке. Увидя меня, он весело рассмеялся:
— Верблюд, ну самый верблюд! Это все мамаша на тебя нагрузила?
От стыда я ничего не мог ответить, только кивнул.
Миша дружески хлопнул меня по плечу:
— Не горюй, это мы все исправим. Неси домой, разгружайся.
Я вошел в дом всего лишь из одной крохотной комнатки.
Несмотря на солнечный день, в ней было темно, сыро и отвратительно пахло залежавшейся прелой кожей.
У единственного окошечка сидел на табуретке отец Миши, старый Ходак, и яростно колотил молотком, забивая гвозди в подошву сапога. Вокруг него, будто на свалке, валялась целая груда драных башмаков и сапог.
Все это я рассмотрел не сразу, так как сам Ходак и то, что его окружало, было окутано, как сизой тучей, густым махорочным дымом. На наш приход он не обратил никакого внимания, продолжая свою работу.
— Вали на стол! — скомандовал Миша.
Я покорно положил туда и еду, и одежду.
— Ну, а теперь разберемся. — И Миша быстро перебрал все мое одеяние.
— Никуда не годится, — авторитетно заявил он. — Эту муру мы дома оставим. Я дам тебе папанькину свитку. И нести легко, и ночью укрыться можно, если под утро захолодает. Так, а теперь провиант проверим. Куда ж хлеба-то столько! А сахару, пожалуй, целый фунт, и масло, и колбаса, и котлеты еще! Э, брат, да ты, видать, на неделю собрался.
— Разве я виноват, — оправдывался я, — это все мама, я ж говорил ей…
— Не беда, не беда, — ободрял Миша, — сейчас, что надо, соберем.
В это время в комнату вошла очень толстая пожилая женщина.
— Ба-а-а! А у нас гости. Вот не ждала-то! — густым басом заговорила она.
— Это мама моя, Матрена Ивановна. А это Юрка, докторов сынок, — познакомил нас Миша.
— Ну, здравствуй, здравствуй, орел, — приветствовала меня Мишина мама. — С твоим папашей знакомство давно имею, — ласково продолжала она. — От поясницы меня лечил. Вот только не вылечил, ну да не его в том вина, на все воля божья. А человек он хороший, обходительный человек.
Матрена Ивановна подошла к столу и увидела разложенные на нем припасы. От изумления она даже руками всплеснула.
— Что ж это такое, почитай, целый магазин приехал!
Миша объяснил, в чем дело. Он отобрал немного еды, сунул ее в свой заплечный мешок.
— А остальное куда девать? Может, назад к тебе отнесем?
— Ни за что, — испугался я, — мама рассердится, совсем не пустит.
— Да что толковать об этом, — вмешалась Матрена Ивановна, — не возьмете — нам с отцом останется. Отец, отец, — громогласно позвала она, — да будет тебе стучать-то! Подь сюда, глянь-ка, какую закуску нам господь послал. Беги скорей за вином!
От этих слов старый Ходак сразу оживился. Он отшвырнул в сторону сапог и, вытирая руки о грязный фартук, тоже подошел к столу.
— Ба-а-а! А у нас гости. Вот не ждала-то! — густым басом заговорила Матрена Ивановна.
— Наше вам, — поздоровался он со мной, протягивая руку. — Тимофей Иванович Ходаков, а по прозвищу — Тимошка Ходак, — отрекомендовался он.
— А это докторов сынок, — представила меня Матрена Ивановна.
— Оченно приятно, — ответил Тимофей Иванович, с улыбкой глядя не на меня, а на стол. — Вот это специя! — радостно заявил он. — Под этакое угощение ставь на стол попа с попадьей, меньше никак нельзя.
— Какого попа? — спросил я потихоньку у Миши.
— Это папанька бутылку водки попом зовет, — пояснил Миша. — Две бутылки — поп с попадьей.
— Беги, беги, отец, — охотно согласилась Матрена Ивановна, — раз уж такой случай вышел, зря прохлаждаться нечего. А ты, соколик, компанию нам составишь? — спросила она меня.
— Нет, спасибо, — отказался я. — Понимаете, я не пью, то есть водки не пью, а сладкое иногда, когда гости бывают…
— А рыбу ловишь? — с усмешкой спросила Матрена Ивановна.
— Ловлю, очень люблю ловить.
— Такой же непутевый, как наш Мишка, — махнула она рукой. — Вот и дружки будете. — Она с укоризной посмотрела на нас. — На что бы лучше в приятной компании посидеть с винцом да с закусочкой. А они на речку, к пиявкам, к лягушкам в гости. — Матрена Ивановна неодобрительно покачала головой, оторвала кусок старой газеты, насыпала туда махорки и задымила толстенной цигаркой. — Одно слово — непутевые, — решительно закончила она.
— Ладно, мать, всякому свое, — примирительно отозвался Миша. — Пойдем, Юрка, на волю. Такой дымище распустила, ажно дух захватывает.
Я был очень рад выбраться на свежий воздух.
— Постой, брат, да на тебе, никак, сапоги? — остановил меня в дверях Миша. — Куда ж ты в них летом потащишься, скидывай скорей.
— Пускай тяжелые, я босиком не могу, — запротестовал я.
— Зачем же босиком, а это на что? — И Миша кивнул в сторону груды сапожного хлама. — Моментом выберем, какие по ноге.
— Но ведь это чужие, в починку даны!
— Ну и что ж, что в починку, за один раз не порвешь. А порвешь — все одно латать. Заплатой меньше ай больше — толк один.
И вот я мигом преобразился: на ногах вместо тяжелых сапог какие-то невесомые опорки; за плечами вместо курток, плащей драная, но очень легкая свитка; в руках удочки, и больше ничего. Какое счастье!
Мы с Мишей тронулись в путь. Я опасался только одного: как бы не встретить кого-нибудь из маминых знакомых. Но все обошлось благополучно. Мы выбрались из города и бодро зашагали по умятой тропинке через поля, перелески, верст за восемь от города, в село Бредихино, к месту нашей рыбалки.
НА РЫБАЛКЕ
На место рыбалки мы пришли под вечер. Солнце склонялось к закату. Большое, не жгучее, оно освещало каким-то особенно ласковым, чуть красноватым светом глубокую речку, старые ветлы над ней и густые кусты прибрежного лозняка. Но особенно хороши были поемные луга за рекой. Просторные, по-весеннему ярко-зеленые, они отливали густой позолотой вечерних лучей.
А на нашем берегу приветливо шелестел свежей листвой старый, заглохший парк. От него веяло сыроватой свежестью и острым запахом цветущей черемухи.