Трудный Роман - Марчик Георгий. Страница 7

«Доказано, что наследственность, всякие там гены — это особым образом расположенные хромосомы, дезоксирибонуклеиновая кислота, одним словом — химия. Так и чувство любви, в конечном счете, какое-нибудь мудреное химическое соединение в крови, — невозмутимо продолжал Роман. Он не намерен был отступать. Их споры были как увлекательная игра. — А эти твои дубравы просто красивый художественный образ».

«О боже, подумай, что ты говоришь! Надеюсь, ты шутишь…»

Когда Роман сообщил, что они пойдут в театр втроем, Женя вдруг прыснула, и он тут же отругал себя за нелепый душевный порыв, когда пригласил Костю. Но менять что-то было уже поздно.

«Вот послушай, теперь я тебе почитаю стихи».

Роман стал читать в трубку деревянным, как бы остановившимся на одной ноте голосом, но она прервала его со смехом:

«Подожди, Рома, кто-то звонит в дверь».

Спустя некоторое время заговорщицки зашептала в трубку:

«Ром, ко мне один человек пришел. Позвони завтра».

Будто острым, тончайшим жалом укололо Романа. «Кто бы это мог быть? — размышлял он. — Если кто-то из родных, то зачем шептать в трубку. Почему она не захотела окончить разговор?»

Самые нелепые и обидные подозрения стали приходить на ум. Ей уже семнадцать. И она выглядит совсем как взрослая девушка. Стройная фигура, красивое лицо с нежной чистой кожей и такими необыкновенными синими глазами.

Ведь не исключено, что у нее могут быть и взрослые знакомые. Такое случается на каждом шагу. А мужчины — не мальчики, они определенны и решительны в своих действиях. Всякое может быть.

Приблудившаяся глупая мысль отравила настроение. На память пришли другие детали, которые говорили о том, что мужское общество не внове для Жени и держится она в нем слишком уж уверенно. Через полчаса вновь опустил в щелку автомата двухкопеечную монету и набрал номер.

«Алло… — В хрипловатом голосе Жени слышалось возбуждение. — Это ты, Роман? Ну, что случилось? Я же просила…»

В телефонной трубке Роман уловил мужской голос и сдержанный смех.

«Кто у тебя?» — глухо спросил он, совершенно не задумываясь, имеет ли он право на этот требовательный и категорический тон.

«Да так, один хороший знакомый», — неопределенно отвечала Женя, тем самым признавая за ним право именно так говорить с ней.

«Ты не хочешь мне ответить?» — настойчиво вопрошал он.

«Потом как-нибудь. Не сейчас. — Женя засмеялась. — Ну, пока, звони», — и повесила трубку.

А сегодня ему отчаянно хотелось раскрыться до конца, Рассказать ей о себе начистоту все, особенно о Фантазерке. Пусть знает. А то, чего доброго, узнает об этой истории от кого-нибудь другого… Такого могут наговорить. Уж лучше самому. Но он тут же испугался этого неожиданного порыва. «Почему я должен об этом рассказывать? — размышлял он по дороге в Планетарий. — Почти незнакомому человеку? Разве она посвятила меня в свою личную жизнь? А если бы и посвятила? Мало ли чего не бывает!»

И все-таки весь вечер его не оставляло глухое раздражение и досада. Лекцию известного профессора-астрофизика, который увлеченно рассказывал о геомагнитных бурях и зодиакальном свете, он слушал невнимательно.

… У Марианны была небольшая квадратная комната, две другие комнаты в квартире занимал брат с женой и ребенком. Когда бы она ни пришла к себе, сразу же включала магнитофон или проигрыватель. Музыку любила самозабвенно. Готовилась ли к урокам, читала, в комнате тихо звучал Чайковский, Моцарт, Рахманинов, Шопен, Бах…

Почти все свободное время она проводила со своими «шалопаями». Прибежит домой, наспех поест, сделает кое-какие домашние дела — и снова в школу.

— И чего тебе дома не сидится? — упрекнул брат.

— В школе теплее, — засмеялась она, скрываясь за дверью.

На пушкинском вечере в зале висели самодельные фонари с зажженными свечами, звучала музыка Глинки, девочки и ребята читали стихи поэта, отрывки из его биографии и отзывы о нем современников и потомков.

Расходились неохотно.

Казалось, нет в мире более занятого и более счастливого человека, чем Марианна. Казалось…

Впрочем, так оно и было, если не считать небольшой катастрофы: развода после года супружеской жизни.

Понемногу боль улеглась, мир снова напомнил о себе звуками, красками, предметами… Школьные заботы требовали времени и внимания.

С пушкинского вечера ребята провожали ее до самого дома. Не хотели уходить. Черникин искательно заглядывал в глаза, порывался что-то сказать и не решался. Наконец, откашлявшись, рискнул:

— А все-таки, Марианна, это здорово… Ну, что я знал о нем, что понимал?

— Лучшему в мире, — сказала Марианна, — мы обязаны поэтам, мыслителям, художникам. Я признаю одно богатство в жизни — знания и красоту.

— А как все узнаешь, — с грустью вздохнул Черникин, — когда столько задают? На уроки времени не хватает. И то надо учить, и это… Куда уж тут до мыслителей и художников?

Марианна засмеялась.

— Ты прав, Черникин. Времени действительно мало. Значит, надо умело его расходовать, уметь работать.

… Перед последним уроком в 10 «Б» заглянула Катя Соколова из 10 «А», член комитета. Кивнула Косте: поди-ка сюда. Попросила зайти после уроков в комитет. Костя с Романом переглянулись. Роман сочувственно оттопырил нижнюю губу, Костя в недоумении поскреб пальцем кончик носа.

— Пойдем со мной. За компанию, — нерешительно предложил он.

Роман насмешливо взглянул на него:

— Тебя, очевидно, снова будут воспитывать. Ты же комсомолец. А я чего там забыл?

Однако после уроков, подталкивая друг друга, они вместе направились в комитет. Здесь было полно народу. Два самодеятельных художника лазали по полу и с пыхтением выводили кистями на длинной полосе бумаги: «Молния! Дадим бой двоечникам и прогульщикам!»

— Ааа, Костя… — протянула Катя, заметив ребят. — Заходите.

— Ну, говори, зачем вызвала? — с места в карьер спросил Костя, не терпевший неясных ситуаций. — Мы торопимся.

Они с Романом шумно задвигали стульями, уселись, изобразив на лицах нарочито подчеркнутое внимание.

— Объясни, Костя, как ты докатился до такой жизни?

— До какой такой? Выражайся, пожалуйста, поточнее.

— Пассивничаешь. Самоустраняешься от участия в общественной работе. По-твоему, нормально, да?

— Во-первых, не самоустраняюсь, — начал Костя, укоризненно уставясь на Катю. — А во-вторых, слова какие-то у тебя страшные — пассивничаешь, самоустраняешься…

— Костя, не валяй дурака. — Катя покачала коротко стриженной головой.

— Подожди, подожди, — продолжал Костя поскучневшим голосом, — нельзя же так сразу. Даже цари и те вначале выслушивают, а потом уж казнят или милуют… Я не успел. Тебе ясно? — Он обернулся в сторону Романа, тот многозначительно кивнул.

— Ну, допустим, — согласилась Катя. — Но ведь ты отнекиваешься и от других поручений!

— Понимаю, понимаю. — Костя чувствовал, что Роман смотрит на него, и ему не хотелось ударить в грязь лицом. — Просто у меня времени нет. Сама понимаешь: драмкружок, кружок по фото, да и петь еще охота… В общем, тебя неправильно информировали…

— Никто меня не информировал, — с досадой прервала Катя. — Пой, пляши — дело твое. Но не подводи других. А ты новенький? — обратилась она к Роману.

— Так точно, новенький. А я вас, например, уже заметил и запомнил.

— Комсомолец? — не поддается Катя на провокацию.

— Никак нет, не комсомолец.

— А почему не вступил до сих пор? — Тонкие бровки Кати поползли кверху. В круглых карих глазах искреннее удивление.

— Не могу знать, — отчеканил Роман и поджал губы, скрывая улыбку.

— А учишься как?

— Уже две тройки отхватил — по литературе и астрономии, — не без гордости сообщил он. — Что раньше было — не считается.

— Как же ты? У Ивана Савельича тройку? Слушай, Табаков, какое дело… — У Кати озабоченный вид. — Надо выпустить в классе «Боевой листок» о предстоящем воскреснике. Усек? И попробуй откажись…