Мальчик из Холмогор (1953) - Гурьян Ольга Марковна. Страница 15

— А вдруг взорвётся? — сказал Миша и опасливо отодвинулся.

— Вот ещё! — ответил Косма. — Если бы все взрывались, то и химиков бы ни одного не осталось!

Он бережно убрал свои банки и склянки, запер сундук и снова где-то под кроватью спрятал сперва ключ, а потом сундучок.

— Пойдём, что ли, побегаем по двору, — сказал он. — До ужина ещё осталось время.

Глава третья

Неделя прошла незаметно. Миша уже через три дня знал немецкие буквы и начал учить слова. По арифметике он оказался лучше многих и уже начинал подумывать, что хоть он и моложе всех годами, а всё не из последних гимназистов.

В воскресенье рано утром за ним приехала карета и повезла его на Мойку. Здесь его встретили с восторгом.

— Ах, Мишенька, как тебе мундирчик к лицу! — воскликнула Матрёша.

— Вас не узнать, братец! — шепнула Леночка.

Елизавета Андреевна пощупала сукно на рукаве и сказала:

— Ты теперь уже не дитя и должен хорошим поведеньем отблагодарить своих благодетелей.

А за завтраком Михайло Васильевич, кладя ему на тарелку большой кусок пирога, негромко сказал:

— Молодец! Мне Семён Кириллович говорил о твоих успехах.

До самого обеда Миша бегал по всему дому и всем рассказывал, как хорошо в гимназии. У лаборанта он выпросил для Космы несколько ненужных склянок. Игнату Петрову пересказал всё, чему за неделю научился. Но после обеда, когда Михайло Васильевич уехал на весь вечер, ему стало скучно, и он обрадовался, когда пришло время возвращаться в гимназию.

В гимназии в его комнате ещё не был зажжён огонь. Федя Рихман лежал на кровати и просил ему не мешать, потому что он сочиняет стихи. Саша Хвостов ещё не вернулся от родителей. Косма Флоринский сидел в темноте у окна и смотрел на заснеженный двор. У него была завязана рука.

— Взрыв? — шёпотом спросил Миша.

— Глупости! — сердито ответил Косма. — Кислоту переливал и капнул на руку.

Миша отдал ему склянки, и Косма, пожав ему руку, спрятал их на время под подушку. Федя зашевелился и сказал:

— Ничего не выходит, когда вы шепчетесь! Я в другой раз сочиню до конца. Давайте болтать!

Все помолчали.

— Давайте рассказывать каждый про себя, — сказал Федя. — Ты самый младший, Миша, начинай!

Миша зажал руки меж колен, задумался, улыбнулся и начал рассказывать про Холмогоры. Оба друга слушали, не перебивая, а когда он кончил, Федя вздохнул и сказал:

— Сколько ты уже успел увидеть! Как это хорошо!.. Рассказывай теперь ты, Косма.

— Мне нечего рассказывать, — ответил Косма. — Отец у меня священник в Москве. Приход бедный. Хотели меня в Спасские школы отдать, но я отца умолил, он последнее продал, повёз меня в Петербург и поместил сюда. У меня ничего не было, всё впереди.

— И у меня ничего не было, — сказал Федя. — А впереди что? Кончу гимназию, поступлю в переводчики. Только я ленивый, из меня большого толку не будет.

— А ты не ленись, — сказал Миша.

Федя засмеялся, а Косма предложил:

— Расскажи, Федя, про твоего отца.

Федя тотчас приподнялся на кровати и, не дожидаясь дальнейших приглашений, начал:

— Отец с Михайлом Васильевичем очень дружили — как братья. Они были однолетки. Отец родился в тот же год и месяц, как Михайло Васильевич. Правда удивительно? Я понимаю, что это ничего не значит, но всё-таки это приятно.

Когда Михайло Васильевич начал изучать электричество, он и отец делали свои опыты когда вместе, а когда порознь и всегда делились наблюдениями. Ты знаешь, что такое электричество? Михайло Васильевич про это стихи написал:

Представляешь, какое это зрелище? Весь город сбегался смотреть, как из стеклянных шаров вылетают искры, и все спрашивали, что это такое и отчего это бывает во время грозы.

Михайло Васильевич и мой отец оба знали, что электрическая сила опасна, но не боялись, а изучали её. Ведь и кровельщик, когда кроет крышу где-нибудь высоко на колокольне, знает, что это опасно и он рискует жизнью, но он об этом не думает, а исполняет свою работу, и случается — падает и погибает. Вот так же Михайло Васильевич и отец — оба работали, не думая о смерти. Михайло Васильевич остался жив, а отец погиб.

Михайло Васильевич установил, что не электричество — от грома и молнии, а наоборот, и что, следовательно, и без грозы тоже можно произвести электричество. Но отец делал свои опыты только во время грозы.

Отец был на заседании в академии, когда вдруг увидел, что при совершенно ясном небе вдали начинается гроза. Он поспешил домой вместе с гравёром Соколовым. Когда они вошли в сени, отец показал Соколову свои приборы и сказал, что сейчас опасности нет никакой. И пока отец говорил, вдруг Соколов увидел, как от железного прута без всякого прикосновения отделился бледносиневатый огненный шар с кулак величиной и медленно пошёл по воздуху прямо ко лбу отца и отец беззвучно упал назад. В то же мгновенье раздался страшный удар, будто выпалили из пушки, и Соколов упал плашмя и почувствовал у себя на спине удары, а после оказалось, что это проволока изорвалась и ему по всему кафтану прожгла полосы.

Когда Соколов поднялся, то все сени были полны дымом и он не смог рассмотреть отцова лица и подумал, что отец тоже, как он, упал от удара и сам встанет. А так как он боялся, не зажгла ли молния дом, то выбежал на улицу звать на помощь. А матушка, когда услышала этот страшный удар, выбежала в сени, сквозь дым увидала отца, лежащего навзничь, и бросилась к нему. Но отец был бездыханный, а на лбу у него вишнёво-красное пятно, там, где пришёлся смертельный удар.

— А Михайло Васильевич? — спросил Миша.

— А Михайло Васильевич в это время делал опыты на своей громовой машине.

Он позвал Елизавету Андреевну и других, кто оказался поблизости, и стал касаться прута и проволоки. И вдруг раздался этот ужасный громовой удар в то время, как он держал руку у проволоки и искры сыпались.

Все, кто был в комнате, побежали прочь, а Елизавета Андреевна стала его просить, чтобы он шёл в столовую: щи-де простынут. Михайло Васильевич ещё у машины помедлил, но искр стало уже мало, а Елизавета Андреевна всё звала, и он пошёл к столу. А тут прибежал от нас человек в слезах и в страхе, запыхавшись, и едва мог проговорить: «Профессора громом зашибло»...

Дверь распахнулась, в неё ворвался поток света, и вбежал Саша Хвостов, весёлый и шумный:

— Друзья, что вы сидите в потёмках? Я вам конфет привёз, у нас повар отлично их делает.

— Спасибо, — вполголоса ответил Косма.

Федя вздохнул и вытянулся на кровати. Потом, помолчав, сказал:

— Об отцовой смерти Михайло Васильевич писал: «Умер господин Рихман прекрасной смертью, исполняя по профессии должность. Память его никогда не умолкнет».

Глава четвёртая

Мише нравились все уроки, кроме танцев. Уж не говоря об арифметике, которую он больше всего любил, было очень интересно узнавать немецкие и латинские слова и, упорно добираясь до смысла, читать книги, которые раньше были непонятны. Но танцам Миша ни за что бы не стал учиться, если бы Михайло Васильевич не велел. Так как он был моложе всех, то его постоянно заставляли танцевать за даму, и приходилось, отставив грациозно маленький палец, придерживать фалду кафтана, будто юбку, отводить её в сторону и приседать.

— Глупое занятие! — пожаловался он Косме.

И Косма вполне ему сочувствовал. Сам он не ходил на танцы: посещение этих уроков было необязательно, и никто с него не взыскивал. А так как Косма не ходил в танцевальный класс, а три его друга ходили, то в комнате он оставался один и мог на свободе заниматься своей химией.

И вот однажды, когда учитель танцев наигрывал на маленькой скрипке, которую он приносил на уроки в кармане своего поношенного шёлкового кафтана, когда гимназисты прилежно выворачивали и вытягивали носки, вдруг раздался удар, будто выстрелила пушка. Все вздрогнули, остановились и прислушались. Но так как шум не повторился, то гимназисты снова начали вытягивать носки и плавно водить руками в воздухе, а учитель — пиликать на скрипке. И вдруг послышался крик: