Мальчик из Холмогор (1953) - Гурьян Ольга Марковна. Страница 3

— Я кита видел, — повторил голос.

Миша подвинулся к забору. Сквозь вывалившийся из доски сучок он увидел, что у самого огорода в холодке присели три мальчика — давнишний Мишин приятель, десятилетний Андрейка Шубный, и два постарше, незнакомые, крепкие, плечистые парнишки.

Тут Миша не выдержал и перемахнул через забор. На ребят посыпались щепки и мусор. Они возмущённо подняли головы, но Андрейка узнал Мишу и, молча улыбнувшись, потянул его за руку и усадил рядом с собой. Незнакомый мальчик, презрительно усмехнувшись, продолжал свой рассказ.

Глава пятая

— Я его издалека увидел. Сперва подумал, будто качается на волнах тёмный остров и из чёрной скалы бьёт кверху вода. Струя высоко взвивается и падает вниз, рассыпается брызгами. А это не остров, а рыба — кит. Огромный — страх! Вот не соврать, на спине целую деревню можно выстроить и ещё останется место для выгона — коров пасти. А пасть у него будто ворота тесовые: такой вышины, такой ширины — целый корабль, распустив паруса, может заплыть...

— А ты не врёшь? — спросил второй паренёк и рассмеялся.

— Может, и прибавил маленько — ведь я его не мерил. На него издалека смотреть и то страшно. И подумать, такая громадина, а тоже играет, резвится. Хвостом по воде бьёт, из ноздрей воду кверху мечет...

— Эка невидаль! — небрежно прервал второй. — Кита издалека видел! Мы этих китов промышляли.

— Уж ты промышлял! Тебя там не хватало! — обиженно возразил первый.

— Раз в лодку взяли, значит не хватало. Я могу рассказать, если желаете слушать. А врать не стану.

— Расскажи! — попросил Андрейка.

— Расскажи! — повторил за ним Миша.

— Выехали мы на охоту в четырёх лодках. Как подплыли, стал гарпунщик кидать в кита гарпуном... Ты, Андрейка, видал гарпун?

— Каждый день вижу! — гордо ответил Андрейка. — У нас дедушка Фома Иванович раньше был гарпунщиком. У нас на стенке его гарпун висит. Такая палка крепкая, на одном конце у неё крючок острый, железный, а к другому концу привязан длинный канат...

— Метнули гарпунщики гарпуны, впились крючки в кита, и как начнёт кит метаться, в воду нырять, а наша лодчонка мечется за ним на этом канате. Такое кит волненье поднял, прямо бурю! Бьёт хвостом, рвётся, хочет уплыть. Одну лодку у нас волной захлестнуло, перевернуло кверху дном. Люди выбрались, на перевёрнутой лодке сидят, будто зайцы на бревне в половодье. А мы им даже помочь не можем, потому что кит, как угорелый, нас самих по морю мотает. Только кричим им: «Держитесь, братцы!» Потом уж, когда кита убили, сняли их, лодку помогли обратно повернуть. Только вёсла пропали.

— А я... — начал Андрейка.

Но первый парень перебил:

— Китов я, конечно, не промышлял, а в настоящую бурю попал. Не в такую, что кит хвостом поднял, а в самую настоящую. Вот страх-то был! Унесло нас в открытое море. Волны высокие, выше гор...

— Опять врёшь! — перебил китолов.

— Не вру — это я всё сам видел, вовек не забуду! Вынесет нас на верх волны, а потом вниз обрушит. Отец меня ремнями к скамье привязал, чтобы за борт не смыло. После буря улеглась, а нигде берега не видать — унесло нас. Мы в бочке с пресной водой замесили ржаную муку, стали есть. Целую неделю этим тестом кормились. Оно прокисло, запах такой нехороший, а мы его едим. Но уж когда добрались до становища, тут уж мы хлебушка поели!

— А я... — начал Андрейка.

— А мы другой раз... — перебил китолов.

— Да не мешай ты ему рассказать, ему тоже рассказать хочется! — крикнул первый парнишка. — Рассказывай, Андрейка.

— Меня отец прошлый год взял на промыслы, — начал Андрейка скромным и тихим голосом, — и нас буря застала далеко от становища. У нас там на мелком месте вёрст на пять был растянут ярус — такая снасть...

— Знаем, — перебил китолов: — верёвки длинные, на якорях укреплены, а к длинным верёвкам короткие привязаны, с крючками, с наживкой...

— С наживкой... — повторил Андрейка. — Я рассказываю, а не ты!.. У нас уже часть яруса была выбрана. Треску с крючков снимаем...

— Называется «трясём треску», — перебил китолов.

— Не хочешь слушать, молчи или уходи! — крикнул первый паренёк. — Рассказывай, Андрейка.

— Трясём треску, а тут ветер поднялся. Начало нашу плоскодонку швырять, точно щепку, по волнам. Но мы за ярус ухватились, стали за него держаться. Якоря выдержали, мы на этих якорях и отстоялись. А трепало так, что чуть о каменную мель не разбило.

— Ми-шень-ка! И-ди сю-да!

Это звала матушка.

Миша вскочил и побежал к ней. Она уже ждала его на пороге, и они пустились в обратный путь. Летом ночи на севере белые. Солнышко окунётся в реку и, обмывшись, тотчас опять вынырнет. Тем только и отличается ночь ото дня, что всё тихо. Птицы не поют, и люди спят.

В белой сонной реке тихо плескались вёсла. Миша задремал на корме.

Дома их встретил отец, сказал как ни в чём не бывало:

— Пока вы ездили, я подрядился соль на Мурман, на промыслы, доставить. Завтрашний день уеду и Мишу с собой беру.

Марья Васильевна ахнула и изменилась в лице.

— Мал он ещё, — прошептала она.

— Плавание не опасное, прибрежное, — ответил отец. — А паренёк на море скорей подрастёт.

«Вот она, разлука! — подумал Миша. — Чего ж матушка испугалась? Ведь она раньше знала. А может, не знала и не про эту разлуку шла речь?.. Всё равно хорошо уйти в плавание!»

Глава шестая

Большая ладья, на которой ехали отец с Мишей, всё плыла и плыла на северо-запад. У Архангельска вышли из Двины в Белое море. Берега становились всё суровее. Густые ельники сменились скудными болотами, низкими холмами, буграми. Лишь изредка росли на них берёзки, искривлённые ветрами.

Однажды Миша увидел, что за левым бортом клубами стелется белый, пар, пеленой заволакивает берег, так что почти ничего не видать.

— Что это? — спросил Миша.

Отец ответил непонятным словом:

— Нёнокса! — А потом объяснил: — Солеварни это. Отсюда соль повезём на промыслы.

Ладью нагрузили солью и поплыли дальше и наконец доплыли до промыслов.

Гранитные горы спускались к морю, будто два диковинных зверя, согнув зубчатые хребты и низко опустив плоские головы, пришли на водопой. Среди двух этих мысов лежала полукруглая маленькая бухта, а в глубине, среди острых скал, виднелось ущелье. И на берегу и в ущелье в маленьких избушках, кое-как сбитых из корявого леса и обложенных галькой и песком, жили рыбаки.

Миша вскоре со всеми познакомился и подружился. И теперь ему уже не хватало длинного дня, чтобы переделать все свои дела.

Он просыпался оттого, что тёплый предутренний ветерок с моря щекотал ему лицо. Потом бежал к морю смыть сон с глаз и, зажав в руке кусок хлеба, спешил навестить друзей, узнать, что сегодня будет.

От берега отчаливала неуклюжая «шняка» — плоскодонка с высокими бортами из еловых досок. Из шняки звали:

— Миша, едем с нами! — И сильные руки, подхватив его поперёк туловища, словно щенка, подымали на воздух и бережно опускали на скамейку рядом с кормщиком.

Шняка шла на вёслах, и, случалось, весельщик давал Мише подержаться за весло — учись, мол, грести. А иногда кормщик протягивал ему конец верёвки, привязанной к рулю, и говорил:

— Помоги править, что без дела сидеть!

Так они доплывали до того места, где был растянут ярус, и тут Миша знал, что друзьям уже не до него, и старался не мешать, а если удастся, и в самом деле помочь.

Начиналась спешная и трудная работа. Кормщик правил, стараясь не зацепить ярус. Весельщик подгребал. Шняка, приплясывая, двигалась толчками вперёд. Рыбаки вытягивали ярус, и на каждом крючке трепетала серебряная рыбина. А Миша старался им помочь, и если ему не под силу было оглушать треску колотушкой, зато мог он подавать наживку, мелкую морскую рыбёшку, и сам уже научился наживлять крючки.

Миша возвращался на становище, облепленный рыбьей чешуёй, с исколотыми руками, гордый и голодный. Но поесть ему было некогда, и приходилось глотать на ходу большой кусок белоснежной трески, потому что уже ждали новые дела.